Но они, повидимому, еще не очень хорошо понимали русский язык, не скумекали, что про что, до них это просто не дошло.

И они лишь отбивали в восторге ладони, кричали «браво!», иногда снисходительно поглядывая на своего товарища с красной бабочкой на шее, который тоже не скрывал своих чувств, рукоплескал горячо, и щеки его запунцовели, как у мальчишки, сравнявшись цветом с дурацким бантиком.

Зигфрид Кюн пригласил меня в Яичный зал смотреть кинопробы.

Что за Яичный зал?.. Объясняю.

В ту пору, о коей сейчас зашла речь, по властной отмашке Никиты Хрущева развернулась борьба с излишествами и украшательством в архитектуре. Всю Москву, всю страну застраивали типовыми кварталами блочных и панельных пятиэтажек, которые в народе метко прозвали — хрущобы. А за любые попытки придать строениям свое лицо — за все эти башенки, колонны, карнизы, фризы и прочие эркеры, составлявшие роскошь сталинского ампира, — теперь жестоко наказывали, вот разве что не ставили к стенке…

Строгие взыскания впаяли и руководству «Мосфильма» за новые корпуса киностудии, вставшие лицом к Мосфильмовской улице. Украшенные изящной колоннадой, будто бы в пику плебейскому конструктивизму главного корпуса, они и сейчас загляденье. Но тогда…

Перепуганное руководство зареклось наводить красоту даже во внутренних помещениях. И когда случилась нужда ремонтировать один из старых просмотровых залов, кто-то предложил облицевать его стены копеечными пластмассовыми лотками, в которых продают в магазинах куриные яйца — рупь за дюжину — мол, это создаст отличную акустику, да и взглянуть приятно.

Залепили стены лотками, наружу донцами, покрасили зеленой сортирной краской. Ну, не Версаль, конечно, не Грановитая палата, зато никто не придерется.

Зал тотчас же обрел название — Яичный.

Мы с Зигфридом уселись в дальнем ряду. Он в нетерпеньи оглянулся на оконце киномеханика, но там что-то замешкались…

Я еще только входил тогда в свою новую роль — главного редактора огромной и всемирно известной киностудии, русского Голливуда.

Годом раньше переехал в столицу из отчаянной глухомани — с Крайнего Севера, из Ухты, из Коми АССР. Сперва меня пригласили на должность заместителя главного редактора журнала «Молодая гвардия». Дали квартирку в панельной хрущобе, в Новых Черемушках. Но отношения с верхами ЦК ВЛКСМ, с бандой Сергея Павлова, не заладились. И тут вдруг подоспело новое, еще более лестное предложение, уже от партийных верхов: возглавить сценарно-редакционную коллегию «Мосфильма». Я согласился. Комсомол вздохнул с облегчением…

Конечно же, и на киностудии я ловил иногда на себе косые взгляды. Вот ведь — прямо из лесу, из тайги, с Северного полюса!.. С уха на ухо делились догадкой, что не иначе, как у парня есть рука на Старой площади. У меня хватило соображения не оспаривать этой догадки.

Киношное же старичье — Строева, Рошаль, Лопатинский, Солнцева — тотчас вспомнило моих родителей: ну, как же, как же, Евсей Тимофеевич Рекемчук, весьма интеллигентный человек, Лида Приходько, что за прелесть; сначала Одесса, потом Киев, а потом их всех перестреляли; вот, сынок остался — тоже, поди, нахлебался лиха; зато теперь…

К этому времени на «Мосфильме» уже были сняты две кинокартины по моим повестям, по моим сценариям: «Время летних отпусков» и «Молодо-зелено», их поставил Константин Воинов, прославившийся позже экстравагантной «Женитьбой Бальзаминова». Другой режиссер, Леонид Марягин снимал для телевидения короткометражки по моим рассказам: «Арбузный рейс», «Ожидания», опять же про Север…

Так что я не был уж совсем новичком на студии.

Но еще обретаясь на Севере, впервые сделал попытку уйти от этой темы. Решился — по секрету всему свету — поведать о том, что вынес из далекого детства. О чем ранее опасливо и, может быть, благоразумно помалкивал.

Именно в Ухте я написал киносценарий «Они не пройдут» — не по повести, не по рассказу, не по мотивам, а лишь по наитию — сразу киносценарий.

Он был опубликован в февральском номере журнала «Искусство кино» за 1963 год. Кстати, именно там заголовок оснастили восклицательным знаком — «Они не пройдут!», давая понять, что это лишь перевод знаменитого лозунга революционной Испании: «No pasaran!»

Мне позвонили из мосфильмовского объединения «Юность»: с вами хочет встретиться молодой немецкий режиссер Зигфрид Кюн… вы не видели его брехтовский спектакль «Карьера Артуро У и»?

Не видел. Но уже был наслышан: вся Москва гудела.

Мы встретились — тогда еще не на «Мосфильме», а в «Молодой гвардии».

Русоголовый, очень нашенского вида парень был семью годами младше меня. Он родился в тридцать пятом, в Бреслау, в Германии — да-да, в фашистской Германии. Но учился уже в новой Германии, в ГДР. Занимался в Высшей школе кино и телевидения в Бабельсберге, близ Берлина. А затем поехал в Москву, в Институт кинематографии, к Сергею Аполлинарьевичу Герасимову…

«Карьеру Артуро Уи» он поставил именно во ВГИКе, силами студентов герасимовского курса, без опеки педагогов.

Эта пьеса (ее полное название — «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть») еще не ставилась, не публиковалась в Советском Союзе. Что-то смущало. Бертольд Брехт написал ее в 1941 году, находясь в эмиграции, спасаясь от фашизма — в Скандинавии, в США. Будто бы про Америку, будто бы про чикагских гангстеров, крышующих на рынке торговлю капустой («капуста» — доллары?..). Но было ясно, что это про Германию, про Гитлера, про его шайку.

Вскоре представился случай увидеть этот спектакль, его показали на сцене Театра киноактера.

И когда я потрясенно наблюдал, как мечутся по сцене, в масках, персонажи Брехта, мне вдруг пришла на ум еще одна, не предусмотренная автором аналогия: уж слишком схожи были эти шныри с теми шустрыми ребятами, которых я навидался в окружении румяного комсомольского вождя Сергея Павлова… Но я поспешил отогнать от себя эти крамольные мысли.

Заглавную роль во вгиковском спектакле играл Николай Губенко. Его лицо, повторю, было прикрыто рисованной карикатурной маской: скошенные глаза, мясистый нос, черные сопли усиков, босяцкая челка наискосок лба. Ну, Гитлер — Гитлер и есть.

Гвиолу, то бишь Геббельса, играл Сергей Никоненко. Остальные роли достались таким же безвестным покуда актерам и режиссерам нашего кино.

В прологе спектакля и в некоторых его кульминациях в зале вдруг вырубался свет, вспыхивал экран — и на его полотне начинали мельтешить кадры гитлеровской кинохроники: лес косо вскинутых рук — вперед и вверх, хайль Гитлер!; марширующие колонны штурмовиков со свастиками на рукавах; костры из книг, в которые вновь и вновь швыряют трепещущие страницами тома; ошалелые от восторга глаза малолетних барабанщиков; танки, утюжащие асфальт, «мессершмиты», взмывающие в небо…

Всё это сопровождалось бравурной музыкой нацистских маршей, от которой содрогались звуковые колонки, и вдруг ухо улавливало, что «Песня Хорста Весселя» почему-то слишком похожа на советский шлягер «Всё выше, и выше, и выше!..», сочиненный композитором Юлием Хайтом… Кто у кого сдул?

И опять на сцену выбегал тонконогий человечек в маске, с челкой наискосок лба, за ним — вся остальная хевра…

Мы вновь встретились с Зигфридом Кюном уже у меня дома, в Новых Черемушках.

Он рассказал, как видится ему будущий фильм. Поделился своими прикидками в выборе актеров. Он не хочет, чтобы немцев, то бишь австрийцев, играли русские актеры, коверкая язык, как в лентах про войну: «Матка, млеко, яйка… шнель, шнель!» Хорошо бы пригласить на эти роли ведущих актеров с киностудии «Дефа». Кажется, вы едете на-днях в командировку, в Берлин? Попросите там, чтобы разрешили участие в нашем фильме Юргена Фрорипа — он мог бы сыграть главную роль, Ганса Мюллера. А его товарища по борьбе, шуцбундовца Карла Рауша, предавшего революционное дело, может сыграть Эрвин Гешоннек — лучший актер современной Германии. Его жену Эльзу — Хельга Херинг… Они будут заняты на съемках с июня по январь.