Анна Христофоровна сблизилась с родителями этих девочек. Узнала о том, что они живут в просторной квартире и не прочь сдать ей одну из комнат. У Сидоренок дома было пианино, туда приходил учитель, обучавший сестриц музыке. Были и другие учителя, дававшие частные уроки: французского языка, математики, истории. Таким образом решались почти все возникшие проблемы.

Теперь девочки ездили в балетную студию вместе. Тут было тоже свое удобство, поскольку дом, где они жили, был на той же ветке метрополитена, что и студия — на площади Мадлен.

В том, что они ездили втроем, было и еще одно важное преимущество: это в какой-то мере избавляло их от домогательств пакостников, которые имели привычку приставать в вагонах метро к одиноким девочкам. А в особенности, замечает Тамара, от того мерзкого типа, который всякий раз норовил обнажить перед ними свои причиндалы. Бывают же на свете подобные дураки.

Таким образом, всё в жизни складывалось более или менее сносно.

Единственной заботой были деньги. Их постоянно не хватало. Накапливались долги за то, за се.

И однажды Анне Христофоровне пришлось, скрепя сердце, самой отправиться на площадь Мадлен, чтобы выговорить кредит: она никак не могла расплатиться в срок за уроки. Но она непременно заработает!

Прео выслушала ее сочувственно, спросила:

— А какого рода ваша работа?

Анна, засмущавшись, поведала, что занимается плетением обуви: это такие очень мягкие и удобные туфли, которые плетут из кожаных ремешков, обязательно вручную, никакая фабрика не способна изготовить подобную обувь…

— Тогда зачем вам кредит? — удивилась Ольга Осиповна. — Забудьте о деньгах. Лучше сплетите мне пару туфель!

Тут же, на полу студии, расстелили лист бумаги, и Анна очертила карандашом линию ее ноги: ступня была крохотной, детской, тридцать третьего размера.

Добрые знакомые Анны, эмигранты из Сербии, быстро изготовили по этому рисунку деревянную колодку, специально для балерины.

И через несколько дней мастерица повезла обнову заказчице.

Прео повертела туфли в руках, помяла их пальцами — как же они неправдоподобно гибки, мягки! — поспешила примерить, сев на пуфик. Они были как раз по ноге.

Балерина встала и, привычным движением тела, поднялась на носки.

Затем сделала серию ИchappИ, когда ноги немного разведены, а затем пятки возвращаются на пол в перекрестной пятой позиции…

Тамара, которая присутствовала на этой необычной примерке, как загипнотизированная следила за движениями своей знаменитой учительницы.

С тех пор Ольга Преображенская на занятиях предпочитала всем иным видам балетной обуви плетеные туфли от мадам Чинаровой.

Их накопилось довольно много, они были самых разных расцветок, и Прео собственноручно, с явным удовольствием, обертывала их бумагой, укладывая в коробки.

Агния Барто посвятила мне стихи:

Это четверостишье, нацарапанное на клочке бумаги, Агния Львовна перебросила мне через стол на заседании секретариата Московской писательской организации. Мы были в числе секретарей, сидели с нею друг против дружки. По обыкновению, я смолил сигарету за сигаретой, и едкий дым, конечно, доставлял ей беспокойство…

Тотчас же загасив окурок, я обратил к ней покаянный взгляд.

Она кивнула.

Теперь уже никто не упрекнет меня в кавалерской неучтивости за то, что я выдам возраст дамы, если скажу, что обожал стихи Агнии Барто с детских лет: «Мы с Тамарой ходим парой», «А что болтунья Лида, мол, это Вовка выдумал…», «Если ты — наоборот, то ходи спиной вперед…» На том и вырос.

В тягомотине заседаний мы часто обменивались ироническими взглядами, шепотливыми репликами, а то и записками, которые я храню благоговейно.

Однажды, вскоре после того, как в журнале «Юность» была опубликована моя повесть «Мальчики», имевшая шумный успех (стотысячные тиражи, издания за границей, одноименный фильм, радиоспектакль, поставленный Олегом Табаковым, в котором роль Лемешева сыграл сам Лемешев), Агния Львовна кинула мне — через тот же заседательский стол, крытый синим сукном, — такую записку: «Напишите „Девочек“. Успех я Вам гарантирую. Агния Барто».

Пряча бумажку в карман, я лишь подивился тому, как она угадала ход моих собственных мыслей.

На читательских конференциях по этой повести, которые, как правило, случались в юношеских, в школьных аудиториях, мне то и дело задавали вопросы: «Пишете ли Вы „Девочек“»? «А когда будут „Девочки“»?

(Впоследствии, через три десятилетия, моих «Мальчиков» переиздали в серии «Любимые книги девочек»).

Я отвечал, что вот-де только что переехал жить на Фрунзенскую набережную, а там, рядом с моим домом, находится знаменитое Хореографическое училище. И я всякий раз вижу, как к его подъезду шествуют тоненькие девочки с гладко зачесанными головками, с прямыми, как струна, спинами, с длинными голенастыми ногами, ступни которых вышагивают подчеркнуто врозь.

Конечно, была своя логика в том, чтобы вслед за повестью, посвященной мальчишкам из Хорового училища, написать повесть о юных балеринах.

И, наверное, такой соблазн давно жил во мне.

В более ранней книге, о которой здесь уже шла речь — в повести «Товарищ Ганс», написанной на основе киносценария «Они не пройдут» и ставшей впоследствии первой частью романа «Нежный возраст», — был такой эпизод.

Герой повести Санька Рымарев рассказывает своей подружке, соседской девочке Тане Якимовой, о том, что после седьмого класса обязательно поступит в артиллерийскую спецшколу. Вот только что, на исходе тридцатых годов, появились такие школы — и в Москве, и в Харькове, повсюду.

«…А знаешь, — сказала Танька, — в Москве есть такая школа, где маленьких девочек учат на балерин. Они там живут, в школе, и всё время танцуют. Танцуют, танцуют… i — А уроки? — усомнился я.

— Чудак. Они на уроках и танцуют!

Вот так заведение.

— Тоже после седьмого? — спросил я.

— Нет. Хоть с первого, хоть со второго, хоть с третьего… Хоть сейчас!

Танькины глаза ликовали. Хоть сейчас! Вот сейчас она немедленно поедет в Москву, в ту школу, где танцуют на уроках.

Она вскочила, оттолкнулась пятками от пола и, встав на носки, мелко-мелко засеменила вдоль комнаты — ноги прямые и тонкие, как спички, руки вразброс, растопыренные пальцы…»

Однако в первом случае — с «Мальчиками» — у меня был прямой повод для книги.

Еще начинающим журналистом я напечатал в «Московском комсомольце» очерк, который был озаглавлен «Студент-композитор Родион Щедрин». В нем рассказывалось о воспитаннике хорового училища, очень одаренном мальчике: он пел тончайшим сопрано, мечтал стать оперным певцом, но в переходном возрасте голос его сломался, пропал. И мальчик тоже вполне мог пропасть, но, к счастью, музыка жила в нем, он услышал ее в себе, и он стал… вы сами знаете, кем он стал.

Он стал известным композитором. И, кстати, женился на великой балерине.

«Саша, ты прославил меня на весь мир!» — сказал мне однажды Родион Щедрин (в шутку, конечно), когда мы с ним встретились в магазине «Березка», где для людей, обладавших валютными чеками, уже был полный коммунизм, а для остальных он еще лишь строился.

А что я знал о балете? Да ничего.

Я не был балетоманом. Хотя и бывал на спектаклях в Большом театре: смотрел «Золушку», «Ромео и Джульетту». Но признаюсь честно, что был гораздо более увлечен музыкой Прокофьева, нежели самим зрелищем. Ах, эти вальсы в «Золушке»!..

Музыка никогда не была для меня сопровождением танца. Наоборот, я воспринимал танец лишь как зримое выражение музыки.

Лишь однажды я прикоснулся к его живой и трепетной плоти.