Однако все эти месяцы без солнечного света, представлявшиеся путешественникам чем-то невообразимо-долгим и тоскливым, в действительности пролетели для них невероятно быстро — слишком много у каждого из них было дел и слишком мало времени оставалось для скуки. В тесной, освещенном одной неяркой лампой подземной швейной комнате перекраивались и заново сшивались палатки и спальные мешки: Вистинг умудрялся превращать две едва ли не превосходящие это помещение по размерам обычные палатки в одну палатку с двойными стенками. В столярной мастерской Бьолан вместе с другими полярниками переделывал сани, стараясь по максимуму уменьшить их вес, а значит, облегчить работу собак, которым предстояло везти их к полюсу. На складе, где хранился уголь и керосин, Сверре Хассель прилагал все силы, чтобы сэкономить как можно больше топлива, а Адольф Линдстрем с не меньшими ухищрениями пытался заполучить для кухни лишний брикет или банку, и все остальные с интересом наблюдали за бурными сценами, которые разыгрывались между этими двумя друзьями. А собаки продолжали наслаждаться выпавшим им отдыхом, гулять по барьеру, воспитывать щенков и капризно воротить носы от мисок в «рыбные дни» в надежде, что хозяева отступят от правил и лишний раз накормят их тюленьим мясом.

А еще были ежеутренние конкурсы по самому точному угадыванию температуры воздуха и ежевечерняя стрельба из лука в прикрепленную к двери Фрамхейма мишень, было безумно любимое всеми девятью путешественниками мытье в бане, а точнее, в закрытой брезентовой ванне, вода в которой нагревалась двумя примусами, были праздники, сопровождавшиеся посиделками вокруг граммофона и испеченными Линдстремом огромными пирожными, были громкие споры о прочитанных детективах и крайне серьезные соревнования в том, кто быстрее всех разденется и ляжет в постель вечером. Было ожидание весны и мечты о полюсе — впрочем, о цели своего путешествия члены группы между собой почти не говорили. Каждый думал об этом тайком, словно бы Южный полюс был объявлен запретной темой на все время зимовки, и только повар Линдстрем, пользуясь тем, что у него, в отличие от всех остальных, выдавалось больше свободных минут, позволял себе вволю пофантазировать о том далеком и желанном месте, к которому его товарищи должны были отправиться без него. В такие моменты повар, убедившись, что все полярники заняты и никто не собирается зачем-нибудь заглянуть в кухню, доставал потрепанную колоду карт и принимался раскладывать на столе пасьянс — довольно простой, а потому почти всегда удачно сходившийся. Когда последняя карта оказывалась на своем законном месте, Линстрем блаженно улыбался и, откинувшись на спинку складного стула, прикрывал глаза. Иногда он при этом еле слышно что-то бормотал, и если бы кто-нибудь из других зимовщиков зашел в это время в кухню, он мог бы разобрать в этом удовлетворенном шепоте слова: «Все сходится… Они до него дойдут… И дойдут первыми!»

Между тем, зима медленно и крайне неохотно, но все же приближалась к своему завершению: термометры по-прежнему показывали самое большее пятьдесят градусов мороза,[7] но полярных сияний становилось все меньше, а край неба над холмом в середине дня начинал немного светлеть. Начался август, и Руал, видя, что часть снаряжения все еще недостаточно подготовлена к походу, неустанно подгонял своих людей, пугая их тем, что они не успеют выехать с барьера до первого рассвета. Впрочем, полярники и так выкладывались на работе полностью, тем более что их предводитель постоянно подавал им личный пример, успевая сделать за день невероятно огромное количество разных дел. Праздники и выходные кончились — остались только не особенно долгие послеобеденные посиделки на кухне, но даже во время них друзья продолжали обсуждать лыжные крепления, упряжь для собак и порядок упаковки в ящики продуктов.

А вот темы вечерних бесед, которые устраивались в темноте жилой комнаты, когда все девять мужчин уже лежали на койках, к концу зимы изменились. То один, то другой путешественник теперь вспоминал о том, что их тесная компания — не единственные люди, дожидающиеся светлого времени года на белой поверхности Антарктиды, и негласный запрет на разговоры об этом, продержавшийся всю зиму, был так же негласно и незаметно снят. Споры о том, мог ли Роберт Скотт уже выступить в поход к полюсу или в том месте, где расположился его лагерь, тоже было еще слишком холодно, завязывались почти каждый вечер. И хотя большинство полярников, включая Амундсена, считали, что группа Скотта выбрала для зимовки чересчур ветреную область, а значит, погода у них должна была быть гораздо хуже, чем на барьере Росса, мысли о том, что их соперники, возможно, уже находятся на пути к цели, в буквальном смысле слова витала в воздухе. И чем ярче становилось днем небо над горизонтом, тем тяжелее норвежцам было оставаться в лагере и заниматься повседневными делами. А когда все работы по подготовке снаряжения были, наконец, завершены, ожидание начала похода к полюсу стало и вовсе невыносимым.

Руал и сам умирал от нетерпения, а потому отлично понимал своих товарищей. И, в конце концов, дождавшись небольшого потепления, когда термометр показал «всего лишь» сорок с лишним градусов холода, начальник экспедиции дал команду двигаться в путь.

Вместе с ним в нагруженные сани забрались еще семеро полярников: все, кроме Линдстрема. Руал взял бы с собой и его — ему не хотелось лишать такой чести, как открытие полюса, никого из тех, с кем он пережил зиму — но добродушный и смешливый повар неожиданно сам отказался от участия в походе, заявив, что для него это путешествие будет излишне тяжелым и что он предпочитает пожить во Фрамхейме в тишине и покое. С уезжавшими товарищами Линдстрем попрощался без особой торжественности, словно расставание с ними должно было быть совсем недолгим. Да и они не стали лишний раз оглядываться на оставшийся позади дом — все вели себя так, словно и правда отправлялись в очередную поездку по устройству складов, а не в поход, который должен был сделать их всемирно знаменитыми.

Запряженные в сани собаки радостно виляли хвостами, предвкушая стремительный бег по гладкому снегу. Это, впрочем, не мешало псам из разных упряжек облаивать друг друга и выжидать удобного момента для драки — казалось, желание потрепать друг друга возникло у них одновременно с необходимостью приниматься за работу, поскольку на зимовке гулявшие свободно собаки почти никогда не скандалили. Но на этот раз все попытки мохнатых членов экспедиции выяснить отношения были пресечены в зародыше. Амундсен дал команду стартовать, щелкнул по снегу кнутом, и вереница облегченных саней сорвалась с места и помчалась по твердому снежному насту, быстро набирая скорость.

На следующий день путешественники впервые увидели над горизонтом краешек алого восходящего солнца. Наступила весна.

Антарктида, мыс Эванс, 1911 г.

Очередная затянувшаяся на несколько дней пурга приводила Эдварда Уилсона в противоречивые чувства. Жаль было терять время, прячась в доме, вместо того, чтобы заниматься обучением лошадей и другими важными делами, но зато именно в такие дни у него появлялась возможность привести в порядок свои рисунки. И при этом не мучиться совестью, что он занят никому не нужной ерундой вместо какой-нибудь серьезной работы.

Хотя некоторые сомнения в том, что ему стоит возиться с акварелями, не оставляли Уилсона даже в те моменты, когда ему все равно нечего было больше делать. Так было и теперь: он сидел за своим сколоченным из ящиков «письменным столом», осторожно разглаживал на чертежной доске один из сделанных осенью эскизов и не мог избавиться от легкого чувства вины. Это чувство отравляло радостное предвкушение сложной, но приятной творческой работы и почти никогда не давало Эдварду погрузиться в мир красок полностью, отрешившись от всего, что окружало его в реальности. А серьезное отношение остальных полярников к его картинам только усугубляло ситуацию: они, видя, что научный руководитель экспедиции уселся рисовать, начинали разговаривать приглушенными голосами и старались не подходить близко к его столу, чтобы не мешать творческому процессу, а Уилсон злился на себя за причиняемые друзьям неудобства.