— Можно есть хот-доги перед теликом, — широко улыбнулся Трент. — Я люблю хот-доги и телик.

Все засмеялись.

— А я люблю тебя, — ответила Мэйв. Я увидел, что ее веки опускаются. — Я так горжусь вами. И тобой, Майкл, мой бравый полицейский.

Мэйв стояла на краю могилы с таким мужеством, которого я никогда не видел, и это она гордилась нами? Мной? Меня как будто окатили ведром ледяной воды. Хотелось завыть, пробить кулаками окно, телевизор, грязное свинцовое небо над больницей. Вместо этого я вышел вперед из толпы детей, снял с жены бейсболку и нежно поцеловал ее в лоб.

— Так, маме надо отдохнуть, — объявил я, изо всех сил стараясь, чтобы голос не выдал трещину в сердце. — Пора идти. Вперед, команда.

В три сорок пять Чистоплюй подошел по Пятой авеню к собору Святого Патрика, поднялся по каменным ступеням и вошел внутрь.

Он фыркнул, глядя на добропорядочных граждан, преклонивших колени в молитве. Ну да, подумалось ему, Большой Человек там, наверху, наверняка оценит набожность, исходящую из самого центра современной Гоморры.

Чопорная старуха с рыхлым лицом опередила его в очереди в первую исповедальню у южной стены. «Это какие же грехи она пришла замаливать? — размышлял Чистоплюй, пристраиваясь рядом с ней. — Прости меня, Господи, ибо я купила дешевую шоколадку внукам…»

Подстриженный по последней моде сорокалетний священник появился ровно через минуту. Отец Патрик Макки тщетно пытался не оглядываться на Чистоплюя, однако краем глаза заметил его ледяную улыбку.

Старуха выбиралась со скамьи дольше, чем исповедовалась. Чистоплюй чуть не сбил ее с ног, проталкиваясь к кабинке.

— Слушаю тебя, сын мой, — раздался голос из-за ширмы.

— Северо-восточный угол Пятьдесят первой и Мэдисон, — ответил Чистоплюй. — Двадцать минут, Страдалец. Если не придешь, могут возникнуть непредвиденные обстоятельства.

Через полчаса отец Макки, успевший переодеться из рясы в джинсы и ярко-синюю спортивную куртку, открыл пассажирскую дверь фургона Чистоплюя. И вынул из-за пазухи картонный тубус.

— Достал-таки! — воскликнул Чистоплюй. — Молодчина, Страдалец, выручил.

Священник кивнул и опасливо оглянулся на здание церкви:

— Поехали.

Через десять минут они остановились на пустой стоянке у заброшенной вертолетной площадки. Отсюда Ист-Ривер казалась потоком грязи; Чистоплюй с трудом удержался, чтобы не сострить по поводу ядовитых испарений от реки, пока открывал крышку тубуса, который принес священник.

Бумаги от старости потрескались и пожелтели по краям, как пергамент. Палец Чистоплюя остановился в центре второго листа.

Вот оно! Значит, слухи верны. Все правда.

Последний штрих его шедевра у него в руках.

— Никто не знает, что они у тебя? — спросил Чистоплюй.

— Никто, — ответил священник со смешком. — Ты не поверишь, насколько параноидальна Святая Церковь. Приход, где я служу, — просто дворец интриг.

Чистоплюй прищелкнул языком, не в силах оторвать взгляд от плана строения. Но затем он все-таки вытащил из-под сиденья «кольт-вудсман» двадцать второго калибра с глушителем. Двойной хлопок был почти не слышен, но в голове отца Макки как будто разорвалась граната.

— Отправляйся в ад, — сказал Чистоплюй.

Затем он посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида и отпрянул в ужасе. Брызги крови попали на лоб с правой стороны. Только стерев отвратительные пятна спиртовыми салфетками и облив лицо антисептиком, он смог вздохнуть спокойно.

Потом, фальшиво насвистывая, Чистоплюй свернул бумаги и засунул их обратно в тубус.

«Шедевр, — снова подумал он, — почти закончен».

Вернувшись домой, дети развернули бурную деятельность. Вместо трескотни телевизора и электронных выстрелов по всей квартире разносилась радующая слух возня занятых работой Беннеттов.

Плескалась вода — Хулия готовила ванну для Шоны и Крисси. Брайан сидел за обеденным столом с колодой игральных карт и терпеливо учил Трента и Эдди играть в «двадцать одно».

— Бам! — Это на кухне Рикки, как заправский шеф-повар, намазывал джем на куски хлеба. — Бам… Бам…

Джейн разложила на полу в своей комнате карточки и готовила Фиону и Бриджит к экзамену 2014 года.

Ни от кого я не слышал ни жалоб, ни нытья, ни одного глупого вопроса.

Жена, помимо всего прочего, была настоящим гением. Наверное, она знала, как трудно приходится нашим детям, какими растерянными и ненужными они себя чувствуют, поэтому каждому дала задание, чтобы помочь им собраться и наполнить жизнь смыслом.

Вот бы и мне придумать для себя что-то похожее.

Большинство родителей подтвердят: «детское время» — самое тяжелое для семьи. Все, включая родителей, устали и капризничают, и любая шалость может вызвать раздражение, крики, угрозы, даже наказание. Не знаю, как Мэйв каждый вечер удавалось уложить всех спать — наверное, дело в волшебном внутреннем чувстве меры и спокойствии. Это одна из обязанностей, которых я больше всего боялся.

Но к восьми вечера квартира погрузилась в тишину. Можно было подумать, что мы полным составом уехали на рождественские каникулы.

Заходя в комнату девочек, я ожидал увидеть открытое окно и веревку из простыней, свисающую наружу, но Крисси, Шона, Фиона и Бриджит уже спали, подоткнув одеяла под подбородки, а Хулия только что закрыла книгу про свинку Оливию.

— Спокойной ночи, Крисси, — сказал я и поцеловал дочку в лоб. — Папа тебя любит.

С этими словами я продолжил обход, гордясь тем, как я справляюсь с ролью папы-наседки.

Мальчики тоже уже легли.

— Спокойной ночи, Трент, — сказал я, тоже награждая его поцелуем в лоб. — Ты сегодня здорово потрудился. Хочешь, завтра я возьму тебя с собой на работу?

Трент задумчиво нахмурил бровки.

— А у кого-нибудь на работе будет день рождения? — спросил он немного погодя. — У кого-нибудь из полицейских?

— Нет.

— Тогда я, наверное, пойду в школу, — сказал Трент и закрыл глаза. — Завтра у Люси Шапиро день рождения, и она принесет шоколадные кексы.

— Спокойной ночи, парни, — сказал я, выходя из комнаты. — Без вас я бы не справился.

— Мы знаем, пап, — отозвался Брайан с верхней кровати. — Не волнуйся, мы тебя прикроем.

Я закрыл дверь спальни мальчиков и немного постоял в коридоре. В обычный день примерно в это время я как раз возвращался из участка, и в гостиной мерцал синий свет — это значило, что Мэйв смотрела телевизор, — или горел теплый, ровный желтый свет, когда она сидела на диване и читала книгу, ожидая моего прихода.

Сейчас, глядя на черный проем двери в гостиную, я впервые почувствовал, что такое темнота.

Я зашел в гостиную, включил лампу возле дивана и сел, медленно оглядывая комнату и прокручивая в голове воспоминания.

Обои, которые мы с таким трудом наклеили. Семейные фотографии, сделанные Мэйв, — она сама отобрала лучшие и вставила в рамочки. Рождественские прогулки по ботаническому саду в Бронксе. Сбор тыкв на севере. Во время наших отпусков она собирала сувениры и потом раскладывала их по стеклянным аквариумам — песок и ракушки с Миртл-Бич, где мы были два года назад, листья и сосновые шишки из Поконоса, там мы провели целую неделю в августе прошлого года.

Как у нее хватало сил на все это? Как у нее хватало времени?

Она была необычной женщиной — и я не единственный, кто так считает. Вообще я не знаю ни одного человека, который не восхищался бы Мэйв.

После того как мы удочерили Хулию, Мэйв ушла из больницы, чтобы проводить больше времени с дочерью, и устроилась присматривать за одним стариком на Вест-Энд-авеню. Девяностопятилетний мистер Кесслер был потомком династии железнодорожных магнатов. Старик был зол на современный мир и ненавидел все, что принадлежало сегодняшнему дню. Но шли недели; доброта и сострадание Мэйв растопили его сердце. Она постоянно возила его погреться на солнышке в парк Риверсайд и заставляла почувствовать, что он все еще может жить и радоваться, даже если сам того не хочет.