Оставив всхлипывающих малышей в комнате, я побрел на кухню и передал известие Шеймусу и Мэри Кэтрин.

Потом я ушел в свою комнату, тихо прикрыл дверь и сел на кровать.

Когда ко мне зашел Шеймус — прошло, наверное, десять часов, — я так и сидел, не переодевшись и не сомкнув глаз.

Дед сел рядом и очень тихо заговорил:

— Когда не стало твоей бабушки, мне хотелось кого-нибудь убить. Доктора, который сказал мне, что она умерла. Всех, кто пришел на отпевание. Даже священник, читавший молитвы, вызывал у меня ярость. Потому что им так сказочно повезло, их не ждала опустевшая квартира, рев тишины, им не надо было паковать и выносить ее вещи. Я даже серьезно подумывал снова взяться за бутылку, из которой меня когда-то вытащила Эйлин. Но я удержался. Знаешь почему?

Я покачал головой. Я ничего об этом не знал.

— Потому что это было бы оскорблением. Я оскорбил бы не только память, но и саму Эйлин. Тогда я понял, что она не покинула меня навсегда. Она просто ушла немного вперед.

Своим примером Эйлин научила меня одной вещи: каждое утро, открыв глаза, нужно вставать, идти и делать все, что можешь, — день за днем, пока не наступит время, когда ты уже не встанешь. Я хочу сказать, что Мэйв никуда не исчезла. Она на шаг впереди и ждет тебя там, Майк. Поэтому ты не должен сдаваться. Мы, ирландцы, не всегда достигаем успеха, но мы весьма достойно прогрызаем себе путь к нему.

— Грызи, пока не сдохнешь, — тупо повторил я за ним. — Ласковое слово поддержки от Шеймуса Беннетта. Ни дать ни взять — Дипак Чопра.

— Ага, слышу старый добрый неприкрытый сарказм. — Шеймус мягко пихнул меня в коленку, поднимаясь с кровати. — Вот это мой мальчик. Мэйв гордилась бы тобой. Музыка для ее ирландского уха.

Я принял душ, и мы начали приготовления. Точнее, Шеймус и Мэри Кэтрин все устроили. Они звонили в церковь и бюро ритуальных услуг, а я только кивал или мотал ослабевшей головой. Грызи, пока не сдохнешь.

Два дня спустя на похоронах Мэйв в церкви Имени Божьего сошлись две каменные стены — родственники и друзья семьи. На отпевание накануне вечером и теперь на похороны собралось не меньше народу, чем на похороны первой леди, несмотря на то что у нас не было ни журналистов, ни звезд.

Среди толпы скорбящих я узнал ее бывших коллег, пациентов, даже нескольких наших заносчивых соседей. Появились не только почти все мои сослуживцы из убойного отдела, но, кажется, большая часть полиции Нью-Йорка пришла поддержать брата в синей униформе.

На отпевании люди обменивались трогательными историями, которых я никогда не слышал от Мэйв. Они рассказывали друг другу, как она поддерживала и подбадривала детей, жен и родителей пациентов, которые отправлялись на операцию или в родильное отделение или лежали на смертном одре. О сострадании, которое проявляла в труднейшие моменты их жизни. О силе, которой она делилась с теми, кто оказался один на один со своим горем.

Порой в Нью-Йорке чувствуешь себя самым одиноким человеком на земле, но когда Шеймус в сутане сошел с алтаря и стал кадить у гроба Мэйв ладаном, я услышал за спиной рыдания. Меня охватило чувство единения, какое бывает, наверное, только в самых маленьких городках на земле.

После проповеди Шеймус поднялся за кафедру и произнес надгробную речь:

— Мое любимое воспоминание о Мэйв — это дни после одиннадцатого сентября. Мы оба пошли добровольцами в «Спирит оф Нью-Йорк», плавучий ресторан рядом с Бэттери-Парк-Сити, и помогали кормить спасателей горячими обедами. Тогда шла четвертая игра ежегодного чемпионата. Я был на верхней палубе, успокаивал командира батальона — он только что потерял одного из своих ребят. И тут с нижней палубы раздался оглушительный вопль! Мы думали, кто-то ранен или упал за борт, но в столовой была только Мэйв. Когда мы прибежали на крики, она прыгала так, что весь корабль качался: «Сравнял! Тино Мартинес сравнял счет!»

На голове у нее были наушники. Оказывается, кто-то притащил в столовую телевизор. Говорят, стадион «Янки» побил все рекорды шума, когда Дерек Джетер прошел финальный хоум-ран в десятом иннинге, но смею вас заверить — в тот день, столпившись у побитого жизнью телеящика, мы орали ничуть не меньше. Когда я думаю о Мэйв, то всегда вспоминаю, как она стояла в толпе уставших, измотанных людей, победно подняв кулак. Ее энергия, вера и жизнелюбие превратили тот мрачный день в охваченном отчаянием городе в особое событие — и это, мне кажется, признак святости…

Лицо Шеймуса напряглось. Он, как и все в церкви, с трудом сдерживал слезы.

— Не буду вам лгать. Я не знаю, почему Господь забрал ее именно сейчас. Но если для вас ее явление в этот мир не стало знаком любви Господней, то я ничем не могу вам помочь. Из сегодняшнего дня мы должны вынести один урок — тот, который Мэйв преподавала нам каждый день своей жизни, прожитый полной грудью, выпитый до дна. Дышите полной грудью. Пейте до дна.

Все в церкви, включая меня, рыдали, не скрывая слез. Сидевшая рядом Крисси откинула полу моего пальто и вытирала слезы о мое колено.

Над вестчестерским кладбищем «Врата небесные» из-за туч вышло солнце. Дети выстроились у гроба Мэйв с розами в руках. Я чуть не сорвался снова, когда Шона поцеловала свой цветок, прежде чем положить его рядом с остальными. И еще раз — когда волынщик полицейского департамента Нью-Йорка заиграл «Дэнни-бой» и высокие, красивые, печальные трели полились над могильными камнями и стылой землей.

Но я сдержался.

Я спросил себя, что на моем месте сделала бы Мэйв. Найдя ответ, я проглотил слезы, обнял детей и пообещал себе и жене, что мы все переживем.

Я хотел взять выходные и остаться дома с детьми, у которых как раз начались рождественские каникулы, но Шеймус и Мэри Кэтрин не хотели ничего слышать.

— Прости, чувак, — сказал Шеймус. — Детей сейчас надо побаловать так, как никто никого и никогда не баловал, а ты у нас в такой форме, что мы с Мэри Си справимся в сто раз лучше. Между прочим, тебе лучше не замыкаться в себе, Мик. Займись чем-нибудь позитивным. Возьми задницу в горсть, иди и надень браслеты на жалких ублюдков, которые устроили в нашем соборе беспредел.

— «Браслеты», «ублюдков»? — переспросил я, растерянно ухмыляясь. — «Беспредел»?!

— Ну, посматриваю я иногда полицейские сериальчики, — признался Шеймус, скорчив бесподобную мину. — Это что, грех?

Итак, в понедельник утром я вернулся за свой рабочий стол в убойном отделе Манхэттенского северного в Восточном Гарлеме. Гарри Грисом, мой начальник, и остальные сослуживцы были до тошноты предупредительны и вежливы. Кто бы мог подумать, что я так соскучусь по их пошлым шуточкам? «Ну ничего, это ненадолго», — успокаивал я себя, стряхивая пыль с компьютерной мыши.

Я позвонил Полу Мартелли и Неду Мэйсону, но им не удалось отыскать ничего нового или интересного. Ищейки посыпали порошком для снятия отпечатков каждый квадратный сантиметр гранита, мрамора и даже витражи в соборе, но безрезультатно. Преступники оказались удивительными чистюлями.

Мартелли рассказал, что у всех забрезжила надежда, когда в крипте архиепископов было найдено тело одного из бандитов, но энтузиазм быстро угас: обнаружилось, что подельники хладнокровно отрезали покойнику голову и руки, а вместе с ними — и возможность опознать его.

В соборе также не удалось найти никакой взрывчатки, так что угрозы Джека взорвать все к чертовой матери оказались чистой воды блефом. Удачным, как и многие его комбинации.

Кто-то наклеил мне на монитор напоминание позвонить Лонни Джейкобу из отдела исследования места преступления. Он работал на участке, где один из седанов въехал в автосалон. Около полудня я набрал номер лаборатории снятия отпечатков в главном управлении на Полис-плаза, один.

— Майк, — сказал Лонни, — я как раз собирался позвонить. Получилось.

— Что получилось?

— У нашего мистера Икс были непростые пальчики, но после обработки едким натром удалось снять верхние, обожженные слои кожи. Со вторым слоем труднее работать, потому что некоторые бороздки на нем раздвоены, но это хотя бы что-то. Я уже переговорил со специалистом по скрытым отпечаткам в ФБР. Если хочешь, отправлю результаты в Вашингтон для поисков соответствия.