От Ольги это не ускользнуло, но и не особенно тронуло, даже совсем не тронуло: ничего не случилось, зря только Райка взбаламутила, вечно ей кажется, что мужей уводят...

— Ну как же, — проговорила Ольга, решив уж до конца быть объективной, — фигура, например, как у девушки...

— Ты и это заметила? — удивился Букреев. — Она же в пальто была!

Ольга снисходительно взглянула на мужа: при чем тут пальто? Разве через одежду трудно понять? Нет, за него можно было не волноваться.

— Так, говоришь, хорошая фигура? — спросил Букреев.

— Я же сказала: как у девушки!.. Даже как у подростка. Таким рожать только трудно...

Букреев усмехнулся:

— А вы никогда друг друга не перехвалите...

— Тебя задела моя объективность? — Ольга обиделась. — Прости, не знала.

— Ну что ты! — Букреев пересел к телевизору. — Просто теперь повнимательнее буду... Так, говоришь, интересная передача?..

Когда по дороге в плавательный бассейн они с Володиным зашли на минуту в магазин и Мария Викторовна выбирала для себя резиновую шапочку, она услышала, как штурман за ее спиной с кем-то поздоровался. Женский голос был приятным, а учтивость, с которой Володин ответил на какой-то вопрос, показалась Марии Викторовне чуть-чуть иной, чем при обычной встрече со знакомой женщиной.

Интересоваться было неприлично, но, чувствуя на себе изучающий взгляд, Мария Викторовна все-таки обернулась. Миловидная, немного уже полнеющая женщина ее лет в каракулевой шубке, не успев придать своему лицу определенное безразличие, смутилась, отвела в сторону красивые серые глаза с близоруким прищуром, но Мария Викторовна успела понять, что это был не тот короткий, как бы в одно касание, оценивающий взгляд, которым, сами этого не замечая, обмениваются при встрече незнакомые женщины, а взгляд присматривающийся, взгляд человека, который уже кое-что слышал о тебе раньше, взгляд женщины, сравнивающей с собой... И это бы еще бог с ним, но Мария Викторовна успела уловить и явное успокоение, промелькнувшее на лице этой женщины от такого сравнения с собой, и это чуть задело Марию Викторовну. И еще: в эту же секунду пришло к ней непонятное ей самой ощущение уверенности, что она знает, кто эта женщина.

Взяв покупку, Мария Викторовна быстро пошла к выходу, зная, что Володин тут же, на глазах этой женщины, вынужден будет догонять ее. Володин, собственно, был ни при чем, и совсем не хотелось ставить его в неловкое положение перед этой женщиной, но пусть все-таки с ней попрощаются сейчас второпях...

Володин сразу же догнал ее, и Мария Викторовна, как бы между прочим, сказала:

— До чего же лицо знакомое!..

— Чье? — не понял Володин.

— Да этой женщины... Ну, в магазине...

— А!.. Так это же Ольга Владимировна, жена командира.

Марии Викторовне пришлось удивиться, хотя она и без Володина уже знала об этом, а все, что прибавилось к ее знанию о жене Букреева, — было только имя-отчество: Ольга Владимировна.

Значит, Ольга... Оленька... Олюшка... Мало ли как?..

— Красивая женщина, — сказала Мария Викторовна.

— Ну, еще бы!..

Возглас штурмана относился все-таки скорее не к жене Букреева, а именно к Букрееву, то есть не к тому, что у командира жена красивая, а что как же ей не быть красивой, как же это у Букреева могло бы иначе быть.

Мария Викторовна улыбнулась про себя и невольному тону Володина, и странному стечению его и своих мыслей: ведь она сама тоже так считала, еще даже не зная в лицо жену Букреева. И окажись все иначе — как, вероятнее всего, и должно было случиться, потому что между тем, что есть сам Букреев и что внешне представляет собой его жена, никаких, конечно, закономерностей быть не могло, — окажись все не так, как она заранее почему-то решила и как убежденно считал Володин, Мария Викторовна, возможно, и разочаровалась бы, ей, наверно, стало бы немного обидно за Букреева. Но сейчас, убедившись, что предположение ее оказалось правильным, она почувствовала, что не то чтобы расстроена этим или тем более как-то уязвлена, — ничуть! да и с чего бы это вдруг? по какому, наконец, праву? — а совсем-совсем другое, никак уж с этим не связанное: просто ей вдруг непонятным стало свое желание сходить в бассейн. И как это она вообще решила идти туда, когда на лодке столько работы? Но уже не идти сейчас, сослаться внезапно на свою занятость, на глазах у Володина передумать, она тоже не могла...

Потом Володин ее долго уговаривал поужинать вместе в кафе, взглянуть на танцы в Доме офицеров, доказывая, что, увидев одну достопримечательность их городка — бассейн, не стоит лишать себя и других, в этом, наверное, был какой-то резон, потому что сегодня даже сама мысль о предстоящей вечером работе была ей противна, но Мария Викторовна все-таки отказалась, и Володин, кажется, серьезно обиделся. Пришлось пообещать как-нибудь в другой раз сходить, через несколько дней.

Несмотря на позднее время, она застала на лодке Варламова, удивилась и озабоченному лицу его, и тому, что он не дома, — всех же, кажется, отпустили. А Варламов, увидев ее, очень обрадовался:

— Мария Викторовна, у Сартании что-то с акустической станцией. Может, посмотрите? Это же по вашей части. А?

У нее и своих дел было по горло, не ладилось до сих пор с датчиками, но отказать она не могла, да и хорошо понимала, что значит такая неисправность за два дня до выхода на торпедные стрельбы. Вот только неловко как-то в чужие дела лезть, неизвестно еще, как Сартания посмотрит на это.

— Сартания у вас — хороший специалист, — сказала она.

— Я знаю, — согласился Варламов. — Но нам обязательно к утру нужно закончить. Понимаете?

Она поняла: утром надо доложить Букрееву, что станция в строю. Иначе... Иначе ей уже заранее жаль было и Варламова, и Сартанию, и она согласилась.

Выдвинув один из блоков станции, Сартания внимательно осматривал его, сверяясь со схемой. Они уже проверили несколько таких блоков, но в чем причина — так и не доискались пока.

— Ничего себе подарочек командиру!.. — вздохнул Сартания.

— Товарищ капитан-лейтенант, а что, если трансформатор? — спросил матрос-акустик. В рубке было жарко, и он включил кондиционер.

— Эх, Картышев... Твоими бы устами... — Тут Сартания замолчал, потому что хотелось сказать, что хорошо бы, если бы мысль о трансформаторе, высказанная матросом Картышевым, оказалась истиной, но в голове путалась другая пословица: «Устами младенца глаголет истина». Это не годилось, и Сартания, помолчав, сказал без особой надежды:

— Ну, давай прозвоним на всякий случай...

Картышев принялся измерять напряжение на клеммах, мечтая о том, чтобы именно здесь и оказалась причина неисправности, — тогда бы уже никто не считал его салагой, но с трансформатором все было нормально. Так и пришлось доложить.

— Плохо, если нормально, — сказал Сартания. — Мы с тобой, кажется, и за ночь не управимся, если по порядку идти... — Он взглянул на часы и присвистнул: девятый час, скоро уже сынишка спать ляжет...

— Вот женишься, Гриша, — сказал он Картышеву, — обязательно сына сам воспитывай... Давай-ка еще здесь проверим.

— А если дочь? — улыбнулся Картышев. Уже сама мысль, что у него когда-нибудь может быть сын или дочь, развеселила Картышева. Его самого-то еще никто и не называл по имени-отчеству, разве в торжественных случаях — когда аттестат зрелости в прошлом году вручали да на комиссии в военкомате. И вдруг — нате вам: сын или дочь!..

— Дочку тоже лучше самому воспитывать, — сказал Сартания. — Чтобы мужу хорошей женой была. А уж сына — обязательно самому! А то прихожу — спит, ухожу — спит... Без отца фактически растет парень. Как, понимаешь, какой-то круглый сирота!

— Но у него же мать есть...

— А!.. — отмахнулся Сартания. — Разве женщина сумеет мужчину воспитать? Ей же главное, чтоб ребенок тихим рос. Слушай, а что, если... — Сартания подумал-подумал, сверился со схемой, полез проверять, но и тут все нормально было. — Думал, хоть к вечеру домой попаду, — пробормотал Сартания. — Старпом на корабле еще?