— Для службы-то хорошо, — вздохнул Евдокимов. — Зато отпускать трудно.

— Почему? — не сразу понял Ковалев.

— А потому что незаменимым стал.

Тут проскользнуло и немного гордости, что вот, значит, какой он, Евдокимов, незаменимый на корабле человек, но больше все-таки было досады на эту свою незаменимость.

— Перестарался я в службе, — с убеждением сказал Евдокимов.

— Интересно... — Ковалев помолчал. — Ну, а как же сегодня получилось? Почему он потек?

— Так ведь перископ все-таки, товарищ капитан второго ранга. Тут все до миллиметра, до микрона...

— Понимаю, что не швейная машина, — согласился Ковалев. — Только не надо придумывать объективные причины, ладно? — Он поднялся с дивана, за ним сразу же и Евдокимов встал. — Лучше уж вообще не отвечай.

Ковалев уже собрался идти — пора было готовиться к ужину, — когда Евдокимов спросил за его спиной:

— Честно?

Ковалев обернулся и пожал плечами:

— Если считаешь, что со мной можно...

Евдокимов все не решался, и Ковалев понял, что он сейчас соображает, как его честное признание на отпуске отразится.

Никак не отразится, решил про себя Ковалев. Промолчит или скажет правду — никак не отразится. Поедет старший матрос Евдокимов на свои десять суток. Но выбирать он должен, не зная об этом решении: невелика добродетель, если заранее знаешь, что она не принесет тебе неприятностей...

— Проморгал я сегодня, — сказал Евдокимов. — Ну, не в настроении был. Мать перед самым выходом письмо прислала...

«Ну да, — подумал Ковалев, — в эти годы мы стесняемся говорить «мама», это только потом...»

— Наверно, заранее написал, что приедешь? — спросил он.

— Порадовать решил... — Евдокимов как будто извинялся. — Имел такую глупость.

— Почему же глупость? Правильно решил. Придем в базу — можешь собирать свой чемодан.

— Нет, товарищ капитан второго ранга. — Евдокимов покачал головой. — Я теперь понял: плохая примета, если заранее готовиться.

— А ты не верь в приметы, — улыбнулся Ковалев. — Сколько тебе надо, чтобы закончить с перископом?

— Чтобы?..

— Чтобы закончить с перископом и сразу поехать, — уточнил Ковалев.

— А!.. Тогда двух дней хватит, — сказал Евдокимов. — А если еще и ночью...

— Ночью не разрешаю, — остановил его Ковалев.

— Ясно, товарищ капитан второго ранга. Все равно сделаем, — заверил, повеселев, Евдокимов. — Лучше нового будет, честное слово!

Букреев уже переоделся к ужину в кремовую рубашку с погончиками, побрился, был явно в хорошем настроении, и, когда, постучавшись, Ковалев зашел к нему в каюту еще в спецовке, он сказал:

— Что-то опаздываем, Максим Петрович. Через пять минут ужинать пора.

— Да с Евдокимовым задержался. Никак парень в отпуск не уедет...

— И чего это он вдруг оплошал сегодня?.. — Про отпуск Букреев как-то пропустил. — Такой специалист...

— А если не вдруг? Если просто... плохое настроение было? Вот и оплошал.

— Что?! — Букреев от возмущения даже не нашелся сразу, что ответить. — У меня, Максим Петрович, тоже бывает, между прочим, плохое настроение. Начальство не так ласково посмотрит, дома кто-нибудь заболеет... Что ж, по-вашему, я свою задачу не выполню?

— Выполните, — спокойно сказал Ковалев. — Но вы уже семнадцать лет плаваете, из них шесть — командиром. А Евдокимов все-таки мальчишка. Вчера еще его дома за отметки ругали.

— А мы сегодня и должны с вами так воспитать этого мальчишку, чтоб его плохое настроение на службе не отражалось.

— Штурман мне почти теми же словами ответил: настроение настроением, а не моги плохо служить. Не положено.

— И правильно, — сказал Букреев. — Перископ из-за этого не должен страдать.

— Не должен, — согласился Ковалев. — А Евдокимов?

— При чем тут Евдокимов!

— А Евдокимов из-за перископа — должен, Юрий Дмитриевич?

— Тоже мне страдание! — отмахнулся с досадой Букреев. — Человек — не перископ, Максим Петрович. Человек все может...

Он усмехнулся, но Ковалев не принял этого тона, и Букреев подумал, вздохнув, что замполит его ко всему, кажется, еще и без юмора, а на военно-морской службе, да тем более на подводной лодке, — гиблое это дело...

— Шучу, — вздохнув, разъяснил Букреев. — Старший матрос Евдокимов тоже не должен страдать.

— Я так и понял, Юрий Дмитриевич. Экипаж-то все-таки хороший сложился.

— Ага, — кивнул Букреев, сдерживая себя, — сложился... Кубики складываются, Максим Петрович. Детские кубики с картинками, А экипаж — сколачивается. Понимаете? Ско-ла-чи-ва-ет-ся! Годами! По кирпичику! Один не так подберешь — вся кладка развалиться может. Психология, товарищ замполит...

Последнюю фразу он уже произнес с явной иронией: как же это, Максим Петрович, вы, заместитель по политической части, не понимаете этого?

— Да, конечно, — согласился Ковалев. — Но когда возникает конкретный вопрос, не всегда как-то и думаешь о психологии. Поплюешь на руки — и за дубинку... А?

«Ты это в мой адрес, что ли?» — подумал Букреев.

— И так бывает, — сказал он. — Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. В конце концов, дубинка в военном деле — тоже психология. И вообще, служба — вещь довольно жестокая, она иногда и каких-то жертв требует.

— Как, например, с отпуском Евдокимова, — подсказал Ковалев.

— А хотя бы и так! Чтобы других жертв, посерьезнее, не случилось.

— А может, это у нас еще и привычка такая? — спросил Ковалев. — Служу-служу, все вроде бы нормально идет... Нет, думаю, чем бы все-таки пожертвовать? Выходным днем, что ли? Так было уже, и не один раз. Отпуском?.. Ведь давно что-то ничем не жертвовал, даже не по себе как-то... Почему все время нужно обязательно чем-то жертвовать?

— Да потому, что у нас с вами профессия такая: около войны ходим. Все время! Научимся ходить — может, тогда ее и не будет. Это, надеюсь, стоит жертв?

— Безусловно, — согласился Ковалев и улыбнулся. — В глобальном масштабе я все понимаю. Но вот почему Евдокимов третий месяц не может в отпуск съездить — никак не пойму. Сами ведь поощрили!

— А плавать дядя будет? — вежливо спросил Букреев.

Ковалев немного растерялся:

— Не понимаю...

«А он сейчас, наверное, кажется себе заступником, — зло подумал Букреев, не торопясь с разъяснением. — Как же, не побоялся из-за старшего матроса с командиром схлестнуться!»

— Эх, мне бы вашу отзывчивость, Максим Петрович, — насмешливо сказал он.

— А что же вам мешает?

— Должность, — отрезал Букреев. — Нам ведь дело надо делать, товарищ замполит. В море надо ходить, стрелять учиться. И не через стеклышко перископа... Это только в кино красиво, когда командир ворочает перископ и командует: «Пли!» А в жизни за такую милую роскошь противник тебя топить будет... Между прочим, вы тонули когда-нибудь, товарищ замполит?

— А что, в этом есть какая-то заслуга?

— Заслуги особой, конечно, нет... — Букреев чуть усмехнулся, понимая, что поставил наконец своего замполита в неловкое положение, и, даже как бы уже сочувствуя его, Ковалева, благополучию, добавил: — Только на многое тогда иначе смотришь. Когда на собственной шкуре...

«А хорошо бы сейчас закурить», — мечтательно подумал Ковалев.

— Нет, тонуть не приходилось, — признался он.

— Я так и думал...

Не хотелось Ковалеву вдаваться сейчас в подробности своей службы на лодках, не имело это никакого отношения к тому разговору, с которым он пришел в командирскую каюту, но Букреев так понимающе, так почти весело смотрел на него, что Ковалев, не сдержавшись, сумел только придать своему вопросу намеренно деловой тон:

— Юрий Дмитриевич, а пожар не в счет?

Букреев быстро взглянул на него.

— То есть?

Не любил Ковалев ни с кем говорить об этом, не любил вспоминать, потому что тут же, хотя прошло столько лет, он сразу видел перед собой... сразу видел ту картину, от которой, наверно, никогда уже невозможно будет избавиться. И вот — не сдержался...