Во время прорыва немцев к Мариуполю погибли находившиеся в этом районе командующий 18-й армией генерал-лейтенант Смирнов и член Военного Совета бригадный комиссар Миронов.

О Мариупольских доменных печах в записках сказано неверно: мы не успели взорвать их, так неожидан был прорыв немцев к Мариуполю.

Это неточно. Азовская флотилия была сформирована в Мариуполе за неделю до нашего приезда, 10 августа 1941 года. Может быть, неточность вызвана тем, что штаб перебирался из какого-то одного помещения в другое, и в моих записках речь шла об этом.

Выраженное в записках недоумение: как мог комиссар штаба Южного фронта послать нас в Мариуполь, в штаб Азовской флотилии, чтобы мы оттуда добирались в Одессу, — не вполне оправдано. Штаб фронта отделяло от Одессы триста пятьдесят километров; от Херсона, через который отступали последние левофланговые части Южного фронта, до Одессы было тоже без малого двести километров. Оставшаяся оборонять Одессу отдельная Приморская армия 18 августа, когда мы уезжали из штаба Южного фронта, в сущности, уже была для него отрезанным ломтем. Из штаба фронта уже не могли ни управлять оставшимися в Одессе войсками, ни снабжать их и, видимо, не имели точного представления о том, что там происходит.

А на следующий день, 19 августа, когда мы ехали из Мариуполя к Геническу, Приморская армия уже и официально перестала подчиняться Южному фронту.

Девятнадцатого августа приказом Сталина был создан Одесский оборонительный район, в состав которого вошли части Приморской армии. Командующим районом был назначен контр-адмирал Жуков, в свою очередь непосредственно подчиненный командованию Черноморским флотом.

Входившие раньше в состав Южного фронта части Приморской армии играли и продолжали играть в обороне Одессы огромную роль, но отныне Одесса со всеми оборонявшими ее войсками становилась, если можно так выразиться, сухопутным бастионом Черноморского флота. Это подчеркивалось тем, что во главе оборонительного района был поставлен морской начальник, и, оглядываясь назад, следует сказать, что именно это очень своевременное решение — возложить общую ответственность за оборону Одессы на Черноморский флот — сыграло большую роль и в длительности ее обороны, и в успешной — а точнее сказать: самой образцовой за всю историю войны — эвакуации войск морем.

Четырнадцатого августа, за шесть дней до нашего приезда в Крым, там была создана приказом Ставки отдельная 51-я Крымская армия, которой и предстояло оборонять Крым. Видимо, приказы, которые мы видели расклеенными в Крыму за подписью генерал-лейтенанта Батова как командующего войсками Крыма, были уже недельной давности. 19 августа, за день до нашего приезда, в командование 51-й армией вступил генерал-полковник Кузнецов, командовавший в первые дни войны Северо-Западным фронтом, а Батов был оставлен его заместителем.

Быть может, решение о создании 51-й отдельной Крымской армии было принято даже с некоторым запозданием.

О мере нетерпения, с которым немцы готовились к захвату Крыма, могут дать представление некоторые выписки из опубликованных ныне неофициальных бесед Гитлера с Борманом. В этих беседах, связанных с самым разным кругом проблем, Гитлер почти с маниакальной настойчивостью то там, то тут все время возвращается к Крыму.

«Красоты Крыма мы сделаем доступными для нас, немцев, при помощи автострад. Крым станет нашей Ривьерой. Крит выжжен солнцем и сух. Кипр был бы неплох, но в Крым мы можем попасть сухим путем» (беседа в ночь с 5 на 6 июля).

«Южную Украину, в частности Крым, мы полностью превратим в германскую колонию» (беседа 27 июля).

«Крым даст нам свои цитрусовые, хлопок и каучук. 100 тысяч акров плантаций будет достаточно, чтобы обеспечить нашу независимость в этом отношении. Мы будем снабжать украинцев стеклянными безделушками и всем тем, что нравится колониальным народам. Мы будем организовывать путешествия в Крым и на Кавказ, потому что есть большая разница — смотрите ли вы географическую карту или сами посещаете эти места» (беседа 18 сентября).

«На восточных землях я заменю все славянские географические названия германскими. Крым, например, можно было бы назвать „Готенланд“» (беседа 2 ноября).

Странное, двойственное чувство испытываю я, читая сейчас эту книгу бесед плохо образованного людоеда, очень любившего, чтобы его стенографировали для истории. Он с абсолютной серьезностью говорил, что, «по мнению русского, главная опора цивилизации — водка», что «мы будем править Россией при помощи горстки людей», что «было бы большой ошибкой давать образование русским туземцам», что «наша задача одна: германизовать эту страну при помощи германских поселенцев и обращаться с коренным населением как с краснокожими». И с уникальной обстоятельностью проектировал будущий образ жизни немцев на бывшей территории поверженного им Советского Союза: «Германские колонисты должны жить в изумительно красивых поселениях. Немецкие учреждения получат чудесные здания, губернаторы — дворцы. Вокруг будет построено все, что нужно для жизни. На расстоянии 30–40 километров от городов мы создадим пояс из красивых деревень, соединенных первоклассными дорогами. Все, что существует за пределами этого пояса, — другой мир, в котором мы разрешим жить русским. В случае революции — сбросим несколько бомб на их города, и инцидент будет исчерпан. Раз в год в столицу третьего рейха мы будем привозить на экскурсию по группе киргизов, чтобы их сознание преисполнилось величием и величиной наших монументов. Восточные территории будут для нас тем, чем была Индия для Англии. Лишь бы только я мог убедить германский народ в значении этой части света для нашего будущего! Ведь колонии — дело ненадежное, а эти земли наверняка наши».

Читая все это, я, однако, не поддаюсь первой реакции — подальше отшвырнуть от себя эту книгу.

Моя первая реакция естественна, но неверна, потому что в этой книге присутствует нечто весьма для меня важное и притягивающее меня к ней.

Это «нечто» — не просто любопытство к личности Гитлера, к тому, что думал о себе и о человечестве этот немец из Браунау, пятидесяти двух лет от роду, ста семидесяти двух сантиметров роста, восьмидесяти трех килограммов веса, считавший, что в нем погиб архитектор, любивший собак, не любивший снега, чувствовавший себя неудобно, когда его машина забрызгивала грязью людей, идущих по обочине, и делавший себе вставные зубы у берлинского дантиста Блашке, те самые зубы, по которым в конце концов его труп обнаружили среди других трупов.

Впрочем, я сказал не совсем точно. Доля любопытства к этой — хочешь-не хочешь — исторической личности у меня тоже есть. Но не оно то главное, что притягивает меня к этой книге.

Главное другое — острое чувство реальности всего того, что нас ожидало, если бы мы не устояли тогда, в сорок первом году. Что ожидало бы в этом случае весь «район по эту сторону Урала», который должны были «контролировать 250 тысяч человек плюс хорошая администрация» и из которого раз в год для демонстрации величия третьего рейха должна была привозиться в Берлин «группа киргизов».

Вот что, оказывается, впоследствии ожидало тех людей, которым был адресован «Пропуск перебежчикам»: «Предъявитель сего переходит линию фронта по собственному желанию. Приказываю с ним хорошо обращаться и немедленно накормить его в сборном пункте. Мы хотим вам помочь и вас освободить. Не проливайте зря свою кровь. Бейте комиссаров и жидов, где попало, не исполняйте их приказаний». (И здесь и дальше орфография подлинников).

Вот что ожидало то мирное население, которому в листовке за подписью «командующий германскими войсками» сообщалось, что «германская армия ведет войну не против вас, а только против Красной армии. Вам она несет освобождение от гнета большевиков, мир и улучшение вашего хозяйственного порядка. То есть постепенное ликвидирование колхозов. Но для этого необходимо, чтобы вы не помогали советской власти против нас. Не бойтесь больше советской власти, ее дни сочтены и вы никогда не попадете больше в ее руки. Прогоните и бейте ваших комиссаров, которые хотят вас поднять на партизанскую войну против нас, и не исполняйте их сумасшедших распоряжений».