Сравнивая личное дело Бандурко со своим напечатанным в июле 1941 года очерком о нем, я обнаружил, казалось бы, противоречие: по личному делу выходило, что Бандурко командовал тяжелым танковым батальоном, а в очерке у меня написано: «Подразделение легких танков, которым командовал майор, в первом же бою столкнулось с немецким полком средних танков. Положение было тяжелым». Но на самом деле противоречие это мнимое. Генерал Сандалов, вспоминая о своем пребывании в 30-й танковой дивизии во время того боя под Пружанами, в котором отличился Бандурко, говорит: «Мы располагали здесь только легкими тихоходными Т-26 с лобовой броней в 15 мм и 45-мм пушками». Вот эти-то танки Т-26 и составляли к началу войны «тяжелый» танковый батальон майора Бандурко. Очевидно, ему предстояло получить новые машины, соответствующие названию батальона, но только предстояло.
В очерке говорилось, что Бандурко, человек редкой физической силы, был отвезен в госпиталь только после трех ранений и то против его воли. Так мне рассказывали тогда его сослуживцы, и у меня не было тогда, да и нет сейчас оснований сомневаться в этом. Однако, как показывает дальнейшая судьба майора Бандурко, он, очевидно, или так и не добрался до госпиталя, или беда настигла его позже, когда он уже попал туда. Во всяком случае в его личном деле записано: «Ранен З.ѴІІ-41… в плену с 5.VII-1941 по 10.ІѴ-1945».
Сначала я наткнулся в его личном деле на пометку: «Пропал без вести в 1941 году». Приказ номер такой-то.
Потом на следующую пометку: приказ номер такой-то 1943 г. отменить. «Прошел спецпроверку в 5-й запасной стрелковой дивизии». И наконец наткнулся на последнюю пометку: «Исключен из списков 377-го запасного стрелкового полка 13 ноября 1945 года… Убыл в отдел контрразведки».
Не скрою, предпринимая дальнейшие розыски, я очень хотел, чтобы любое подозрение, павшее на человека, столь героически начавшего войну, оказалось несправедливым. Однако, к несчастью, в данном случае факты оказались иными, чем я ожидал. Человек, храбро сражавшийся в первые дни войны, не выдержал потом нравственного испытания пленом и совершил деяние, несовместимое с воинским долгом и присягой, за что впоследствии был судим по закону и освобожден после отбытия наказания.
Бывало по-разному. Выходит, что бывало и так. И нет оснований умалчивать об этом.
18 «…материальная часть, которую вот-вот должны были сменить на современную, была истрепана во время весенних маневров. К первому дню войны половина танков была в ремонте…»
Я не нашел в архивах данных именно по этой танковой дивизии, но у меня под руками данные о состоянии некоторых других механизированных соединений к началу войны: они дают представление об общем положении.
В докладе генерал-майора Мостовенко, командира 11-го механизированного корпуса, также воевавшего на Западном фронте, рассказывается, что к 22 июня в корпусе было 3 КВ и 24 «тридцатьчетверки», то есть всего 27 средних и тяжелых танков и 300 легких танков Т-26 и БТ. Легкие танки были получены для укомплектования корпуса из разных других частей с уже сильно изношенными моторами и ходовой частью. Около пятнадцати процентов танков к первому дню войны было вообще неисправно. Когда корпусу на второй день войны была поставлена наступательная задача, то половина его личного состава не была взята в поход, так как не была обеспечена материальной частью и вооружением.
По плану корпус должна была прикрывать 11-я смешанная авиационная дивизия, но когда в дивизию был послан делегат связи, оказалось, что все ее самолеты уничтожены противником на аэродромах.
Тем не менее, как свидетельствуют военные историки, 11-й мехкорпус, только наполовину укомплектованный и вооруженный почти исключительно легкими танками, принял участие в активных действиях наших войск в районе Гродно, где главный контрудар наносил вооруженный «тридцатьчетверками» 6-й мехкорпус генерала Хацкилевича. Действия этих корпусов и некоторых других наших частей в первые дни войны в районе Гродно приковали к этому району шесть немецких дивизий и крупные силы авиации и до некоторой степени нарушили планы немцев.
Я упоминаю в записках, что в танковой дивизии, где я был, не чувствовалось подавленного настроения, но была отчаянная злость и желание получить новую материальную часть и отомстить.
«Журнал боевых действий 11-го механизированного корпуса» подтверждает, что и там после таких же тяжелых боев было такое же настроение. В своем докладе генерал Мостовенко пишет:
«Мне известно, что вышедшие из окружения бойцы и командиры корпуса оставлены в частях 21-й армии. Полагаю, что такое же положение имеет место и в других армиях. Считаю, что нам придется не только задерживать наступление фашистов, но и наступать и добивать их на их территории. Поэтому кадры танкистов необходимо не распылять, а изъять из стрелковых частей и приступить к формированию танковых частей… Есть опасение скоропалительных выводов о громоздкости и нецелесообразности иметь такие соединения, как механизированные корпуса. Я считаю эти выводы неверными, преждевременными. Опыт войны этого не показал. Противник против нас применяет свои танковые корпуса и танковые группы в своих обычных оперативных формах, применявшихся в Польше, Франции, и применяет их не без успеха. Почему же нам, готовящимся к разгрому противника, его преследованию и уничтожению… следует отказаться от крупных подвижных соединений?»
Так потерпевшие тяжелые поражения люди все-таки находили в себе силу верить в то, что придет время — и наши механизированные корпуса еще вторгнутся на территорию врага. История показала, что они не ошибались в своей вере в будущее, хотя их отделял от него куда больший исторический срок, чем им казалось тогда, летом 1941 года.
19 «Мы переехали дорогу и попали на опушку леса. Там стояло несколько штабных танкеток и размещался штаб 73-й Калининской дивизии»
73-я Калининская дивизия впоследствии, в августе 1941 года, воевала в районе Соловьевской переправы, а в октябре 1941 года попала в окружение. Я нашел в архиве личное дело ее бывшего командира, впоследствии генерал-майора А. И. Акимова. Некоторые моменты в этом личном деле дают представление о тех испытаниях, через которые проходили в сорок первом году многие командиры, и о том, как в дальнейшем складывались военные биографии тех из них, кто остался тогда в живых. Хотя дело это «личное», но в нем присутствуют некоторые общие черты времени.
Впервые раненный у Соловьевской переправы, но не выбывший из строя, командир 73-й дивизии в октябре 1941 года получил второе, на этот раз тяжелое, ранение и с раздробленной ногой остался в окружении. Бойцы на носилках принесли его в деревню Клин, недалеко от станции Есаково, в нескольких десятках километров от Вязьмы. Там он скрывался в доме колхозника Павла Крюченкова и, выздоровев, пошел в партизанский отряд, который в декабре соединился с войсками 33-й армии Западного фронта, имея в своем составе 780 вооруженных бойцов и командиров.
В 1943 году Акимов командует корпусом, освобождавшим город Карачев. Потом его корпус берет Каменец-Подольск, захватив там 5 тысяч немецких автомашин, и участвует во взятии Львова. Потом, командуя уже другим корпусом, он форсирует Одер, выходит на Эльбу и заканчивает войну в Чехословакии. Так выглядит одна из дальнейших судеб командиров дивизий сорок первого года.
20 «Мы решили заночевать в дивизии, а утром ехать дальше, к Борисову»
Сопоставляя время нашей поездки с Алексеем Сурковым в сторону Борисова с донесениями о боях на этом направлении, я почти убежден, что мы оказались в этом районе 6 июля.
Я пишу в записках, что наша встреча с прогнавшим нас оттуда комдивом была, кажется, за рекой Бобр. Допускаю, что все это могло быть и немного восточней, на реке Друть, тоже пересекающей в этих местах Минское шоссе.
