Боже мой, что случилось «с казачьим селом»?! Сотенные трубачи подхватили сигнал в своих районах. По улицам уже скачут сотни к штабам полков. Ординарцы бросают в полковую тачанку вчера привезенные продукты. Все делается с исключительной поспешностью. Матушка помогает моим казакам. Не дождавшись всех сотен — с прибывшими скачу к ветряной мельнице, к северу от села, в сторону противника, к своей сторожевой сотне. Распорядительный сотник Мартыненко своими пулеметами на линейках уже занял бугры у мельницы, но сторожевая сотня отошла к нам, и командир ее докладывает, что идет наступление красных, и в ночной темноте, по морозной дороге, был слышен цокот их орудий. Не прошло и пяти минут после доклада, как раздалось два орудийных выстрела и шрапнель разорвалась над мельницей. Все это было так неожиданно — ночью и... из пушек.

Но это было только начало, «пристрелка». За ними — грянули сразу четыре выстрела. У нас же только пулеметы. И пока я раздумывал — что делать? — как прискакал казак «от бригадного командира Малышенка» с приказанием — «Корниловскому полку отступить за село, за речку».

Было совершенно темно. Еще не всходила и заря. Чтобы «не разорваться» — взводной колонной, широкой рысью, веду полк к переправе. 1-й Черноморский полк уже пере-

правился на ту сторону речки Крутик. На этом берегу ждал корниловцев Малышенко со своими ординарцами. С ним полк и двинулся к переправе.

Болотистую речку Крутик с обрывистыми берегами пересекала единственная гребелька, шириной для проезда одной повозки. Гребелька земляная, обледенелая, с выбоинами. Казаки могли идти по ней только в колонне «рядами», т. е. по два всадника. И только что полк взошел на нее, как красные перенесли обстрел артиллерии по гребле и гранатами. И так ловко!

На наше счастье — гранаты рвались рядом с греблей, но каскады воды и грязной тины летели вверх, обдавая собой греблю и казаков, делая ее мокрой и скользкой. Уже сорвалось с гребли несколько казаков с лошадьми и попадали в тину, и мы не знаем — убиты ли они или ранены! Малышенко не показывает страха, спокойно отдает распоряжение впереди идущим, и он мне в этот момент нравится.

Задние ряды казаков напирают на нас, и с хвоста колонны слышатся крики: «Рысью!.. Рысью!..» Нам были очень понятны эти выкрики, и мы перешли в аллюр рысью. Мы не совсем благополучно прошли эту отвратительную болотистую речонку почти со стоячей водой, но больше пострадал в потерях людьми и лошадьми, почему-то, Черноморский полк, хотя он и не был на позиции и переправился раньше Корниловского полка.

Выйдя из сферы досягаемости артиллерийского огня, полки остановились. А когда развиднелось — мы глупо стояли, не зная — что же дальше? Стали делать проверку людей. Командир 1-й сотни с грустью доложил мне, — убит вахмистр сотни. Я его хорошо знал: это был молодой и очень авторитетный подхорунжий, получивший звание за боевые отличия. Офицерский состав не пострадал. От Ба-биева получено распоряжение: Корниловскому полку идти в Приютное, а Черноморскому прямым путем перейти Ма-ныч и расположиться в своем селе Кистинском.

В ночь на 28 февраля — весь отряд Бабиева также перешел Маныч и расположился по квартирам в своем старом селе Дивном.

Получив дневку, 29 февраля Корниловский полк был отправлен в село Киевское, которое находилось западнее села Кистинского, на южном берегу Маныча. На этот раз полк выступил со всеми своими обозами и «хвостами», которых в каждом полку было много. Полку указывалась задача — охрана этого района и разведка в направлении села Крутик Астраханской губернии.

В этот день полк ночевал в Макинских хуторах и 30-го, через Кистинское (мужики называли его «Киста»), направился в свое село. Оно было в 60 верстах от Дивного.

Если на северном берегу Маныча стоял еще твердый снег, то по эту сторону — все утопало в густой липкой грязи. Причина та, что там была песчаная почва, а здесь жирный чернозем. Но когда полк вошел в Кистинское — он словно окунулся в болото. Жидкая грязь переваливала ступки передних колес линеек. Порой эти колеса не крутились, а скользили, словно плыли по жидкой грязи. И три лошади едва тянули свою пулеметную линейку.

Мы на площади Кисты. У одного из маленьких чистеньких домов видим полковой флаг Черноморского полка. А на тротуаре, впереди флага — стояли, не шевелясь, три казака с обнаженными шашками. Я вначале подумал, что это стоят часовые, но оказалось, это были наказанные казаки, по уставному термину — «под винтовку». И это на фронте!.. В такой грязи!.. И в непосредственной близости к противнику!.

Здесь я должен остановиться на следующем: еще в мирное время, в нашем 1-м Кавказском полку, старшие благоразумные офицеры говорили, что наказазание казаков «под винтовку» следовало бы отменить, как вредное для здоровья человека, в особенности в кавалерии. Наказание это приводилось в исполнение всегда в послеобеденное время, т. е., когда все воинские чины отдыхали два часа, наказанные же должны страдать физически. А после отбытия наказания — идти на учение вместе с другими, отдохнувшими. Воинский чин устал «под винтовкой» в неподвижности двух часов, явно он обозлен, и учение уже не шло ему впрок. Некоторые

злостные начальники ставили наказанных под солнцем, чтобы еще больше усугубить это наказание. И если таковых начальников было немного, то они все же были.

В кавалерии — на дню три раза уборка лошадей. Утренняя уборка начиналась еще при темноте, а вечерняя — при заходе солнца. Естественно, что людям должен быть физический отдых. А тут ему дают «двухчасовое наказание» — быть недвижимым с обнаженной шашкой. И за всю Турецкую войну 1914-1917 гг. — никто из офицеров нашего полка и не подумал наказать казака «под винтовку».

По воинскому этикету — всякий начальник проходящей части должен представиться старшему начальнику квартирующей воинской единицы. Со своим помощником есаулом Лопатиным и полковым адъютантом сотником Малыхиным вошли к полковнику Малышенко. Кстати сказать, Лопатин при нем окончил Казачью сотню Николаевского кавалерийского училища в июне 1914 г. и хорошо знал своего придирчивого сменного офицера подъесаула Малышенко. Командир черноморцев был очень любезен. Стояли дни масленицы, о которой мы и забыли, но у Малышенко блины. Он угощает нас ими, под малую толику водки, а за окном, спиной к нам — недвижимо стояли три казака «под винтовкой»... Я не выдержал и лукаво спросил — «за что наказаны?»

— Заслужили... вот и поставил, — ответил он просто, но с намеком, дескать, «не Ваше дело»...

По военному училищу мы знали Малышенко как строгого «пунктуалиста», который считал, что «всякий проступок нижнего чина не должен оставаться безнаказанным», как говорит устав внутренней службы. И это я лично испытал на себе: по выходе сотни юнкеров в лагеря, он, будучи моим командиром взвода, за маловажный проступок дал мне четыре наряда дежурства на конюшню. Дал дежурство именно на конюшню, как самый неприятный наряд, но не дежурство по сотне или по кухне. Взводные портупей-юнкера не несли сотенного наряда по своей должности, и вот — я его получил... Это было ровно за три месяца до производства в офицеры. Я это не забыл, уже не сердился на него, но вижу, что он не переменился.

Учтиво распрощавшись, к вечеру полк прибыл в свое село Киевское, где пришлось пробыть больше месяца. Село большое, богатое, но грязь в нем -— непролазная.

Здесь, по южной стороне Маныча — стал фронтом 2-й Кубанский конный корпус генерала Улагая, в который входили:

а) пять конных полков 3-й Кубанской казачьей дивизии генерала Бабиева с артиллерией — 1-я Кубанская казачья конно-горная батарея есаула Бондаренко и 5-я Кубанская казачья батарея полковника Певнева 2-го*;

б) 2-я Кубанская пластунская бригада генерала Ходке-вича и

в) одна бригада 2-й Кубанской казачьей дивизии — 1-й Полтавский и 2-й Кавказский полки.