Против штаба дивизии, на площади, происходит «сменная езда» конвоя начальника дивизии. Часть всадников текинцы, остальные кавказские татары. Подо всеми хорошие лошади. Вахмистр-текинец командует сменой. Он очень импозантный на своем жеребце-текинце и в своей высокой черной косматой папахе. Он совершенно чисто говорит по-русски. В своем безделье, наблюдая это, — делаю вывод, что ученье происходит для морального воздействия на население, что, дескать, — на фронте все спокойно.

Ученье закончено. Лошади поставлены в сараи, где стоит и мой конь. К штабу подходят две подводы с пленными. Красноармейцы очень грязные, заросшие, с длинными патлами волос на головах и одеты во что попало. Видно, что они все время были в поле, в боях. Вид их отталкивающий. Подводы остановились, и конвоирующий их солдат ждет распоряжения. На балконе 2-го этажа быстро появился молодой полковник лет 35 в пенсне, в гимнастерке с расстегнутым воротником от жары, при аксельбантах, с энергичным лицом, без фуражки. В руках у него донесение о пленных.

— На кой черт их сюда привезли? — громко вопрошает он в пространство. — Это только обуза! Вахмистр! Убери их!.. — тем же энергичным тоном, не допускаемым ослушания, произнес он коротко.

— Кто это? — спрашиваю я какого-то соседа.

— Начальник дивизии, полковник Дроздовский, — отвечает он.

Высокий стройный текинец, вахмистр конвоя Дроздов-ского, завел подводы во двор — ив темном сарае, по очереди, «убрал их»... Мне было страшно.

Красные наседали. На улицах Армавира строились баррикады. Все обозы ушли на правый берег Кубани, в станицу Прочноокопскую. Без дела было так скучно, а главное — бесплодно.

Пересекая площадь, скорым шагом приморенных коней к штабу дивизии подошел казачий разъезд в 4 человека. Они были очень запылены. Кони в поту. Младший урядник быстро соскочил с коня и, нисколько не задерживаясь, поднялся наверх, в штаб. Я с любопытством рассматриваю спешенных казаков; их облик мне близко знаком.

— Какого полка? — спрашиваю.

— Корниловского, — отвечают все разом.

— А станицы какой?

— Ильинской, — отвечают так же все разом.

Ну, конечно, я не ошибся. По облику — это наши родные кавказцы, почему и лица их, и одежда, и манера разговаривать, и держать себя при офицере, — так мне знакома и приятна.

«Где полк? каков полк? кто командует им?» — забросал я их вопросами, но они, кроме своей 1-и сотни, больше ничего не знают. А полк дерется «там, где-то под станицей Михайловской», — отвечают они, молодые казаки, видно, не участвовавшие по своему возрасту в Великой войне.

— Подъесаул! Пожалуйте наверх! — вдруг слышу голос с балкона. Оборачиваюсь — и узнаю начальника 3-й пехотной дивизии полковника Дроздовского. Быстро поднимаюсь наверх, в штаб. Стоя, все так же энергично, но без начальнического задора, коротко и ясно говорит он:

— Вот что, подъесаул... положение очень тревожное. Может быть, мы сдадим Армавир красным. Я только что получил важный пакет от начальника 1-й Конной дивизии. Его привез урядник. Я немедленно же отвечаю. Мой ответ очень важный, как и секретный. Ваш 2-й Кубанский полк неизвестно где находится. Я Вам вручаю этот пакет. Берите разъезд Корниловского полка и спешно отправляйтесь в этот полк. Ваш путь будет по правому берегу Кубани, через станицы Прочноокопскую и Григореполисскую. В последней переправитесь вновь через Кубань и ищите своих. Урядник покажет Вам путь следования, — закончил он.

Молча выслушав все это и найдя, что распоряжение вполне нормальное, — получив пакет — вышел.

Мы немедленно же двинулись в путь. Перед Прочно-окопской встречаю конную колонну человек в 250. Она идет строем «по шести» и в полном уставном порядке, нисколько не растягиваясь. Я изучаю ее. Такова уж привычка: увидев новую строевую часть — присмотреться к ней. И вижу: кроме офицеров-кавалеристов в фуражках — вся колонна состоит из кубанских казаков. Казаки одеты в хорошие гимнастерки, в папахах, на хороших свежих лошадях. И узнаю, что это идет 2-й Офицерский конный полк, что меня удивило и задело — почему казаки в добровольческих частях, а не в своих, кубанских?

В станицу Григореполисскую прибыли с темнотой. В ней скопление обозов. Станичный атаман — сотник из урядников разрывается на части, чтобы всем дать ночлег. Он отводит нам квартиру «за Кубанью», в крестьянском селе Ново-Михайловском. Мы там. Крестьяне-хозяева отнеслись к нам так себе, но накормили и дали лошадям фураж.

С зарей — следуем дальше, но уже по маршруту, указанному моим урядником. Скоро въехали в Скобелевский хутор. На улице масса казаков. Это был обоз 1-го разряда Корниловского полка, который держится начеку, так как на фронте неспокойно. Среди них вижу много казаков 1-го Кавказского полка Великой войны и даже казаков своей

2-й сотни. Все они радостно приветствуют и провожают добрыми напутствиями.

Нс слезая с коней, двинулись дальше. Скоро спустились в балку и подошли к степному колодцу, чтобы напоить лошадей. Колодец без сруба, примитивный, но глубокий. И только мы взялись за ведра, как с противоположной стороны балки показалась линейка, запряженная двумя лошадьми, скачущая к колодцу. Подскочив, казак-кучер быстро остановил лошадей. С линейки соскочила сестра милосердия и энергично крикнула: «Подать воды!» На линейке кто-то лежал. Видны были только ноги в чевяках и ноговицах и офицерские темно-синие бриджи с кантом войскового цвета. Все же тело и лицо были прикрыты полотнищем палатки.

— Кто это, сестрица? — спрашиваю.

— Командир Корниловского полка... полковник Федоренко*, — отвечает она.

— Что — болен? ранен? — допытываюсь.

— В голову... и не выживет... уже без чувств... — с грустью, рывками слов, поясняет она.

Смочив водой голову раненого, — линейка быстро снялась, как и подлетела, и, уже вскачь, бросилась к железнодорожной станции Отрада Кубанская.

Мы поднялись на склон балки. Большие скирды соломы. От них двинулись дальше на юг, уже без дороги. Пройдя с полверсты, вижу конную группу человек в десять, идущую нам навстречу. Урядник почтительно докладывает мне:

— Это идут наш командир полка полковник Науменко.

На высоком хорошем коне чалой масти вижу молодого

полковника лет 35. На нем простая широкая гимнастерка, небольшая черная папаха, офицерские темно-синие бриджи. Он при кавказской шашке и с полевой сумкой, наполненной довольно плотно бумагами. Перейдя в крупную рысь и осадив своего совкого Карабаха шагах в шести, рапортую:

— Господин полковник — из Армавира, с секретным пакетом от начальника 3-й пехотной дивизии, — представляюсь. Где находится начальник 1-й Конной дивизии, которому адресован пакет?

— Здравствуйте, — говорит он и глазами внимательно изучает незнакомого ему офицера.

Я так же изучаю его. Лицо сухое, доброе, с маленькими усиками.

Наблюдательные умные глаза. И никакой строгости — ни в лице, ни в интонации голоса и подкупающее к себе внимание. За ним идут верхом в седлах — сестра милосердия, какой-то сотник и не казачий прапорщик в фуражке, в очень потертом мундире «хаки». За ними следуют их конные вестовые.

— Дайте мне этот пакет, — спокойно говорит он.

— Пакет адресован начальнику 1-й Конной дивизии, почему я не могу вручить его Вам, — отвечаю.

Полковник посмотрел на меня серьезным, но не злым взглядом и спокойно и решительно произнес:

— Дайте мне пакет и за последствия я отвечаю.

Я передал, и он, быстро вскрыв его, прочитал написанное до конца.

— Поедемте с нами, — обращается он ко мне, и мы двинулись к тем скирдам соломы, которые только что прошли. По пути он расспрашивает о положении в Армавире, по моему личному наблюдению, и попутно, как бы вскользь, спрашивает: какое окончил военное училище и когда? в каком полку провел Великую войну? какие имею боевые награды и прочее, т. е. — спрашивал то, что было так нормально тогда среди кадрового офицерства.