Полки шагом шли по сухой проселочной дороге. Справа тянулся очень глубокий овраг с крутым южным берегом; северный же берег — полого шел к высокому перекату возвышенности, простираясь версты на две вдаль. Левее дороги к югу, параллельно нашему движению, — тянулся невысокий перекат. Что за ним — нам не было видно.

Уже светало, когда голова колонны подошла к Кормовому с востока. До него было версты две. На противоположном пологом берегу оврага, верстах в двух от нас к северу — мы увидели простым глазом бивак красной конницы до 500 лошадей, спавший под открытым небом и нас не заметивший.

Бабиев остановил колонну, вызвал полковника Орфено-ва, рассказал ему обстановку и бросил его с 1-м Кавказским полком на север, чтобы разгромить эту красную конницу. Молодецкие кавказцы, посотенно в одну линию, круто повернули направо и «скатились» с крутого берега в овраг на глазах всех.

Бабиев, как всегда — и бодр, и весел, и нетерпеливый по горячности своего характера — он не дождался момента атаки кавказцев. И когда последние, перейдя русло оврага, широкой рысью стали подниматься на уклон и по изгибу местности еще не могли видеть противника, Бабиев вызвал два горных орудия Кубанской батареи и открыл шрапнельный огонь по спящему биваку. Нам было весело и смешно видеть, как красный бивак, расположенный четырехуголь-

ником, от неожиданности — бросился к своим лошадям, и в мгновение ока как попало, безо всякого строя — бросился на север во всю мощь своих лошадей. Фактически — эта конница находилась в глубоком тылу своих войск, своей пехоты, и совершенно не ожидала появления казаков здесь.

Кавказцы, разбросавшись сотнями — перешли в широкий намет и вскоре и красная конница, и казаки скрылись от нас за высоким перекатом, подгоняемые удачными разрывами наших шрапнелей. Следом, вразрез кавказцев и села Кормового — он бросил 2-й Полтавский полк полковника Преображенского, который также вскоре скрылся за далеким от нас перекатом.

Для обеспечения своего левого фланга — он приказал мне выбросить туда, на юг, за невысокий перекат местности, две сотни. Брошены были 5-я сотня сотника Гурбича и 6-я хорунжего Яковенко. Для разведки села Кормового, которое находилось в двух верстах западнее нас и которое очень хорошо было видно, были брошены 3-я сотня сотника Литвиненко и 4-я сотника Ростовцева. И когда подошел к нам 8-й батальон — он бросил меня с двумя сотнями и полковой пулеметной командой — вслед за полтавцами.

Я совершенно не понимал, что делает Бабиев? В особенности, когда он послал меня с остальными сотнями разбросанного Корниловского полка вслед далеко ушедшим кавказцам и полтавцам, скрывшимся от нас за далекими буграми. Видимо — он хотел обогнуть село Кормовое с севера, полагая, что в нем сосредоточены все силы красных. Я впервые вижу, что Бабиев разбросал по частям всю свою конницу и теперь оставался только со своим очень небольшим штабом и ординарцами от полков.

Свалившись с крутого южного берега, достиг дна оврага. Овраг оказался очень глубоким и предательским. Весь его южный склон был очень бугорчатым, с кустарниками мелкого хвороста. Казаки-пулеметчики соскочили со своих линеек и поддерживали их руками, чтобы они не перевернулись. По дну оврага протекал мелкий ручеек, покрытый также кустарниками. И только что сотни перешли его и стали подниматься на противоположный пологий берег овра-

га, как прискакал ординарец со словесным приказанием от Бабиева — «как можно скорее вернуться к нему!»

Круто повернув на 180 градусов, окунувшись вновь в овраг, сотни тяжело карабкались вверх. И, выбравшись на простор, наметом шли к Бабиеву. Наш путь пересекает казак-корниловец, скачущий на восток.

—- Ты куд-да? — кричу ему громко, думая, что он прячется в тыл.

— Я раненый... господин полковник! — криком отвечает он и, в доказательство, приподнимает свою гимнастерку ниже пояса. И у него напористо брызнула фонтаном густая темно-красная жидкость, накопившаяся выше пояса. Махнул рукой, — чем сказал, — скачи дальше, в тыл...

Мы приближались к Бабиеву. После ночного перехода верст в двадцать пять, теперь два раза преодолев глубокий овраг и идя на подъем к Бабиеву, — наши лошади изнемогали от усталости. Пулеметные линейки по буеракам — едва поспевали вслед.

Увидев приближающиеся мои сотни, Бабиев зычно, нетерпеливо пронизал воздух только двумя словами: «Елисеев!.. В атаку!» — и порывисто ткнул рукою куда-то на юго-запад. Это означало, что положение очень серьезное и разговаривать нет времени. Поджав хвост, под ним нервничал его конь...

Не видя ничего перед собой из-за переката местности, сотни, как шли в колонне по шести, так сразу же переведены были мной в широкий намет, насколько позволяли силы лошадей, скачущих на подъем. И когда мы поравнялись с Бабиевым, стоявшим верхом на пригорке, — перед нами, во все стороны, представилась исключительно ясная картина расположения войск — и красных, и казаков...

Внизу, поднимаясь по пологому склону, навстречу нам скорым шагом двигались три густые длинные цепи красной пехоты, на расстоянии каких-нибудь пятисот шагов. Не было сомнений, что они уже знали, что конница казаков зашла

им в глубокий тыл, и они, отступая — должны пробиться. Шли уверенно, твердо и в полном боевом порядке. Меж цепей шло до двух десятков тачанок с пулеметами. На их правом фланге отступления (на восток) — конная группа человек в сто пятьдесят — сдерживала натиск двух сотен корниловцев, 5-й и 6-й, общей численностью чуть свыше 70 шашек. Две сотни корниловцев, 3-я и 4-я, разрозненно маячили восточнее села Кормового, поражаемые откуда-то шрапнельным огнем красных. Их сила была также чуть свыше 70 шашек.

Далеко-далеко позади отступающих цепей красной пехоты, вне досягаемости орудийного огня — виднелись три линии «маленьких точек»: это наступали последние два батальона пластунов генерала Ходкевича. Там где-то должен быть 1-й Черноморский полк полковника Малышенко, но его не было видно.

Так неожиданно столкнувшись лицом к лицу с главными силами красной пехоты, мои 1-я и 2-я сотни есаулов Твердого и Друшлякова, с растянувшейся пулеметной командой есаула Мартыненко — как шли-скакали в колонне по шести, так и без слов команды — ринулись за своими офицерами вперед, в сокрушающий карьер...

Неизбежность атаки... захватывающий душу порыв... жажда боевой схватки да еще на глазах самого Бабия... Благоприятный уклон местности и необъяснимая уверенность в удаче — все это вместе взятое — дало сильнейший порыв в атаке.

Ни малочисленность 1-й и 2-й сотен перед грозной и наглядной силой врага, ни звук жестоко свистящих и цокающих пуль, готовых, казалось, снести целиком голову с плеч, ни чувство страха смерти — ничто уже не волновало... все отлетело прочь! И расстояние до врага в каких-нибудь пятьсот шагов, разделявших нас, — показалось так близким, близким...

Увидев порыв своих сотен при штабе полка — фланговые сотни всегда дружных и сплоченных кровью корниловцев — как стаи голодных и озлобленных волков, бросились в поддержку со своих противоположных флангов. 3-я и 4-я сотни

храбрых и гордых офицеров Литвиненко и Ростовцева, которые были гораздо дальше от противника, чем остальные четыре сотни полка, — они, разрозненно, без всякого строя, карьером бросились с возвышенности, чтобы не опоздать к моменту «удара на шашки». Впереди всех, с поднятыми вверх шашками, блестя клинками на утреннем солнце, давая пример своим подчиненным казакам, — скакали командиры сотен.

Было яркое теплое солнечное весеннее утро. То утро, когда проснувшийся жаворонок начинает виться в воздухе на одном месте и петь песнь свою... И когда в природе чувствуется еще ночная тишина и разряженность...

В такое мягкое доброе упоительное весеннее утро — малочисленные сотни Корниловского полка — неслись на смерть...

Тихо-тихо было кругом... И только топот бешено скачущих коней по мягкому грунту, поросшему молодым ковылем, да жестокий короткий визг смертоносных пуль навстречу — нарушал чьи-либо предсмертные секунды... Казаки даже не кричали «ура»... Словно оно и не нужно было или было еще рано... Общий порыв захлестнул всех!