Больше всего споров вызвал вопрос о Гу Юне. Одни все еще считали его помещиком, другие находили, что его следует отнести к зажиточным середнякам, так как он не пользовался наемным трудом. В конце концов порешили, что он кулак и что часть земли у него должна быть изъята.

Вопрос о том, сколько у него взять земли и какую, был передан на рассмотрение комиссии по переделу, которая занималась подсчетом земли помещиков и кулаков.

При обсуждении классовой принадлежности того или другого жителя деревни между бригадой и активистами нередко возникали споры. Ян Лян предложил было передать спорные случаи в Крестьянский союз, но дело было спешное, и пришлось заняться им тут же, на объединенном заседании. Ведь и Чжан Пинь настаивал на том, чтобы закончить распределение земли за пять дней, самое большое за неделю — до наступления праздника Середины осени. Промедление могло отразиться на уборке урожая. Раздел не терпел отлагательства и по военным причинам. Узнать мнение деревни времени не было, пришлось все решать самим, и, конечно, не обошлось без ошибок. Одни крестьяне не имели случая высказаться, другие постоянно бегали к активистам и членам комиссии по своим личным делам. Во дворе школы с утра до вечера толпился народ.

Гуда же пришел и Хоу Чжун-цюань. Глаза его беспокойно бегали по толпе, в руках он держал два документа на землю. Увидев отца, Хоу Цин-хуай закричал, прежде чем старик успел открыть рот:

— Уходи отсюда! Что тебе здесь надобно?

Он решил, что отец пришел за ним и не даст ему работать в комиссии. Но старик только посмеивался. Наконец, запинаясь, он принялся рассказывать:

— Хэ-хэ!.. Вот уж удивительные дела творятся… Не поймешь, что теперь делается на свете…

Все стали осаждать его вопросами. Наконец у него развязался язык, и он рассказал о чуде, приключившемся в то утро.

На рассвете, когда он вышел во двор, ему показалось, что за воротами кто-то стоит. На его оклик никто не ответил, и он опять спросил «кто там»? Тут во двор вошел человек, который еще никогда не удостаивал его посещением.

— О-о! Это дядя Дянь-куй! Дядя Дянь-куй! — заметался старик. — Прошу зайти в дом! Прошу садиться!

Хоу Дянь-куй молча прошел за ним, но не сел. Он усадил на кан Хоу Чжун-цюаня, а сам бросился на колени и стал отбивать перед ним земные поклоны причитая:

— Только ты можешь спасти меня, Чжун-цюань. Смилуйся надо мной! Да, в прошлом вся моя семья обижала тебя… Да, я виноват… Но я уже стар, борьбы мне не вынести, возьми у меня, что хочешь… Эх!

Испуганный Хоу Чжун-цюань принялся поднимать помещика, но тот не вставал.

— Да садись же! Садись и говори сидя! — умолял его Хоу Чжун-цюань. Наконец он с трудом поднял старика, но тот так и не сел на кан, а опустился на корточки у стены. Хоу Чжун-цюань за компанию тоже присел на корточки, но старые ноги не выдержали, и оба они уселись прямо на землю.

Хоу Чжун-цюаню тяжело было видеть, как унижается Дянь-куй.

— Чего ты боишься? — утешал он помещика. — Ведь мы — одна семья. Прожили вместе десятки лет, будем и дальше жить по-старому. Не бойся, я тебя не обижу. Вот сын у меня, правда, негодный.

Когда вошла жена Хоу Чжун-цюаня, Хоу Дянь-куй стал и ей отвешивать поклоны. Та от удивления так и застыла на месте.

Хоу Дянь-куй снова начал каяться, признал, что плохо к ним относился, сладкими речами уговаривал работать на него, а сам, зная, что живут они почти как нищие, нисколько не заботился о них. Он сунул Хоу Чжун-цюаню два документа на четырнадцать му земли, умоляя о милости принять землю и заступиться за его старость перед властями. Он плакал, объявил, что не встанет с колен, пока Хоу Чжун-цюань не возьмет бумаги. Только добившись своего, он отправился к другому арендатору. И так и ходит по домам со своими документами, точно с талисманом, вымаливая себе защиту.

То, что случилось вчера с Цянь Вэнь-гуем, напугало и Хоу Дянь-куя. Он понял, что придется искупить зло, которое он причинил, не то народ раздавит его, как клопа.

После его ухода старик со старухой долго глядели друг на друга, не решаясь заговорить. Уж не сон ли это? Они повертели в руках документы, затем, не сговариваясь, побежали к воротам, поглядели вслед помещику и, наконец, оба засмеялись, а потом заплакали.

Сидя на крылечке и отирая слезы, Хоу Чжун-цюань вспоминал свою горькую жизнь. Перед ним вставала бескрайняя пустыня с сыпучими барханами, по которой он и в бурю и в снегопад водил верблюдов. Вспомнилось, как уплывали надежды, становясь все туманнее, все расплывчатее, точно горизонт в сумерках; вспомнилось, как он болел и чуть не умер. Смерть тогда казалась ему счастьем, а жизнь после болезни стала еще более тяжкой. Он вспомнил, как уверовал в учение о возмездии, как успокоился на том, что правда победит в будущей жизни. И вдруг — и правда, и счастье пришли к нему в этой жизни. Об этом он никогда и мечтать не смел. Он понимал, что нужно радоваться, и он в самом деле радовался, но слезы неудержимо текли у него из глаз. Точно воскреснув, ожили в нем былые чувства, он уже не был прежним старым упрямцем. А жена все еще не верила ему и ворчала.

— Ты опять вернешь землю? Опять? Эх, ты!

Хоу Чжун-цюань, наконец, встал, вытер слезы и, взяв документы, вышел на улицу.

Жена бежала за ним и причитала:

— Ты все еще упрямишься, все еще трусишь? Все еще веришь в его бредни?

— Нет, — ответил старик, — я отдам документы Крестьянскому союзу. Я им всем расскажу, всем, всем… Мир действительно перевернулся. Ха-ха!

Все от души смеялись рассказу старика.

— А ты не спросил, откуда у него богатство? От счастливой судьбы?

— А ты, дядя Хоу, не поскачешь за ним на Западное небо на резвом скакуне?

— Старик такой простофиля, — вздохнул кто-то в толпе. — Всю жизнь отдавал себя на растерзание, но теперь как будто очнулся.

— Будда, отец, не наш бог, — улыбнулся Хоу Цин-хуай. — Сколько лет мы жгли ему свечи, но он так и не обратил на нас внимания. А вот пришел приказ председателя Мао — и нам сразу дали землю. Его мы и должны благодарить. Верно?

Старик молчал, растерянно улыбаясь.

— А если эту землю в самом деле отдать тебе, — спросили его, — ты снова вернешь ее помещику?

Но Хоу Чжун-цюань решительно замотал головой:

— Нет, нет, после вчерашнего собрания и я понял, ха-ха!

Подобные случаи становились широко известны, мгновенно распространялись по всей деревне, вселяли бодрость в людей и укрепляли веру в правоту их дела.

Крестьяне совсем забросили работу на полях, толпами ходили из дома в дом, то искали активистов и членов бригады, то вступали друг с другом в жаркие споры. Потом опять шли к руководителям, чтобы те разрешили их споры или выслушали какие-нибудь предложения.

Все это мешало работе комиссии по переделу земли. Члены комиссии возмущались:

— Сбросили помещичий гнет, так и вознеслись! Никакой узды на вас нет! Посидели бы сами на такой работе!

Но никто их не слушал. Тогда на воротах появилась записка: «Посторонним вход воспрещается».

Ян Лян, однако, осудил такое поведение активистов:

— Руководители не могут уклоняться от общения с массами, от предложений, выдвигаемых крестьянами.

— Но ведь это демократия сверх меры, — оправдывались активисты. — Так порядка не установить. Ведь этак предложениям конца не будет.

Ян Лян и Чжан Юй-минь нашли новое помещение для заседаний: три выходящие на север комнаты в доме Цзян Ши-жуна. Туда не проникало солнце; во дворе, где росла большая акация, вмещалось много народу. Цзян Ши-жун с женой перекочевали в свой старый, почти пустой дом, в котором жил сторож, их бедный родственник, плативший, однако, арендную плату.

Ян Лян и Ху Ли-гун занялись организационной работой и прежде всего — созданием крестьянских групп для обсуждения всех спорных вопросов. Решения, принятые там, должны были разбираться на совещаниях председателей этих групп. Такой порядок всех удовлетворил: лучше разобрать все вопросы сообща, чем каждому в отдельности бегать за Чжан Юй-минем или другими активистами.