И тут мы поняли, что тот инструмент, который мы используем при вычислениях — БЭСМ-1, служит нам слишком мало — час в неделю, а при таких темпах мы далеко не продвинемся. Поэтому появилась совершенно безумная идея — построить самим свою собственную вычислительную машину. Для этого я переманил к нам в отдел одного из ведущих специалистов, работавшего у Лебедева над созданием БЭСМ-1, Германа Тимофеевича Артамонова. Сыграл я на том, что просто сказал ему:

— Герман Тимофеевич, переходи на работу к нам.

— Зачем? — Хочу, чтобы ты построил новую вычислительную машину, она нам позарез нужна. Ты же видишь, на БЭСМ мы работаем слишком мало.

— Ты понимаешь, на что замахиваешься?!

Но какой же настоящий ученый или конструктор откажется от возможности попробовать свои силы в самостоятельной работе? И Артамонов согласился. Надо сказать, что коллектив Лебедева тоже был подключен в это время к решению проблем ПРО. И те машины, которые управляли системой Р-1000 Кисунько, тоже были созданы Лебедевым. По сути дела с них началось семейство знаменитых в будущем ЭВМ «Эльбрус», главного конструктора В. С. Бурцева, ученика Лебедева. Но начало им положили первые ЭВМ, которые создавались для нужд противоракетной обороны. Лебедев у себя в коллективе объявил конкурс двух разработок. Бурцев вел машину, которую позже назвали «Эльбрус», а В. А. Мельников — БЭСМ-6. Выиграл Бурцев.

Идеи, заложенные в основу «Эльбруса», в общем-то не были новыми. Они разрабатывались американской фирмой «Берроуз», и архитектура созданных ею вычислительных машин использовалась Бурцевым. Конечно, она была переработана, значительно дополнена, а в дальнейшем получила оригинальное решение… А другой ученик Лебедева — Владимир Андреевич Мельников — создал БЭСМ-6,

продолжение семейства БЭСМ-1, ламповых машин. Но «шестая» уже строилась на полупроводниках и по своим параметрам не уступала передовым западным разработкам. «Эльбрус», как победитель, продолжал использоваться в разработках ПРО, а БЭСМ-6 определили коммерческое назначение — она работала для других отраслей народного хозяйства.

Но вернемся назад, во времена, когда существовала единственная БЭСМ-1. Мы стали создавать свою машину — ВДМ-101, на элементной базе машины М-50, которая была предтечей «Эльбруса». Ламповые блоки М-50 мы использовали готовые, но архитектуру создавали свою. Намучились мы с ней неописуемо… Ведь ничего нигде нельзя было купить, да к тому же самим пришлось мотать тысячи ферритовых логических трансформаторов… Поэтому в институте были созданы молодежные бригады из девушек, которые их и мотали. Наладили свое производство пластмассы и штампов для изготовления разъемов. Штыри для них уговорили сделать один из московских заводов. В общем, деятельность развернулась бурная по созданию уникальной вычислительной машины.

На первый взгляд, эта затея выглядела непонятно и даже глупо — институт, плотно «нагруженный» собственными проблемами совсем в других областях, вдруг решил сам сделать себе сложнейший инструмент, которым, конечно же, должны заниматься специализированные организации. Но позже мы поняли, что такое решение было вполне оправдано. Дело даже не в том, что машина была построена и действительно считала. Ведь довольно скоро наступили времена, когда мы смогли купить БЭСМ-2, потом БЭСМ-4 и даже М-50, хотя все они выделялись по жестким разнарядкам Госплана. Но заслуга нашей скромной небольшой ВДМ-101 состояла в том, что при работе над ней родился коллектив, который мог эксплуатировать сложные ЭВМ. Были созданы группы математиков, которые стали понимать, как программировать задачи. Мы овладели определенной культурой, пониманием того, что есть современная вычислительная техника. В вузах эти дисциплины еще не изучались, книжек никаких мы не имели, и можно было только на практике познать совершенно новую для нас область науки и техники. Забегая вперед, скажу, что создание ВДМ-101, тот опыт, который мы при этом приобрели, дали возможность создать в институте очень мощный вычислительный центр. Мы все время обновляли потом вычислительную базу и были в числе тех НИИ, которые имели самый совершенный инструмент для расчетов сложных проектов.

Более того, приобретенная культура помогала нам позже: когда приезжали в институт эксперты из Госплана и изучали, как у нас поставлено дело, они «без звука» выписывали наряды на новые машины. Потому что в это время уже родилась мода на них, все писали заявки, хотели у себя иметь вычислительные центры, использовали всяческие каналы лоббирования, чтобы их получить, хотя не знали порой, как их и включить. У нас же эти машины работали вовсю, мы получали хорошую отдачу и легко осваивали каждое новое изделие.

Началось строительство ВДМ-101 в моем отделе, потом Артамонов создал свой отдел, вычислительный центр, а я остался руководить коллективом, который занимался противоракетами с задачами перехвата в режиме самонаведения.

Над этой проблематикой мы усиленно работали до 1959 года. Конечно, наши работы носили теоретический характер, мы не смогли довести их до практических результатов, потому что в то время сам уровень техники не позволял еще построить нужную головку самонаведения, создать на борту противоракеты вычислители, способные рассчитывать и пролонгировать точку встречи с целью и т. д. Однако эти теоретические работы как бы открывали глаза всем, кто по роду службы имел отношение к ПРО. А еще, помимо всего прочего, мы приобрели авторитет, как институт, который хорошо понимает, что же такое есть самонаведение.

Академик А. Н. Щукин, руководитель Научно-технического совета Военно-промышленной комиссии при Президиуме Совета Министров СССР так и говорил:

— КБ-1 — это институт телеуправления, а НИИ-2 — институт самонаведения…

Оглядываясь на то время, окунаясь памятью в события, связанные со становлением самонаводящихся ракет, которые создали в 50-х годах авторитет нашему НИИ-2, невольно возвращаешься и к людям, с кем мы начинали эту эпопею. Их было много, очень много, перечислить всех просто невозможно, но хотя бы главных действующих лиц я должен назвать.

Когда мы работали над К-8, главным конструктором ее был, как я уже писал, Матус Рувимович Бисноват. Он пришел в авиацию еще до Великой Отечественной войны, начал работать в ЦАГИ. В то время основу советской истребительной авиации составляли машины Н. Н. Поликарпова И-15, И-16 и ряд других. Во время войны с белофиннами, на стороне которых воевали немецкие «мессершмитты», стало ясно, что наши самолеты уступают им по многим тактико-техническим данным. Этот проигрыш подтолкнул Сталина к открытию конкурса на лучшую схему или проект нового истребителя. И Бисноват, работая в ЦАГИ, создал коллектив конструкторов, который под его руководством начал проектировать такой истребитель. Им удалось сделать его так, что он превосходил «Me-109», а также был лучше тех машин, что предлагали КБ Яковлева, Микояна, Лавочкина… Он превосходил их в основном по высотности и скороподъемности. Этот самолет был построен в ЦАГИ, но слабым его местом было вооружение — требовалась доводка пушки. Сделать это не успели — началась война, приоритет отдали яковлевским Як-1 и Як-3, микояновскому МиГ-3, позже подключился Лавочкин со своим Ла-5…

Но тем не менее Бисноват начал свою творческую жизнь очень ярко, как конструктор истребителя, а после войны сразу же подключился к решению проблем управляемых ракет. Для этого организовали коллектив ОКБ-4, который приступил к созданию первой ракеты «воздух — воздух» и противокорабельной ракеты для береговых баз. По сути они были предтечами К-8. Сложилась даже некая кооперация ряда организаций по созданию ракеты. В нее вошли двигателисты, проектировщики головки самонаведения — в то время, естественно, только тепловой, — главным конструктором которой был генерал Николаев, работавший на Красногорском оптико-механическом заводе… Но тогда еще не понимали динамики самонаведения, и до реальных пусков ракет дело не дошло, а закончилось лишь созданием отдельных экземпляров, которые не летали.