Видимо, эти сомнения закрались в душу и министра среднего машиностроения Ефима Павловича Славского, одного из корифеев нашей ядерной промышленности, потому что после заседания он попросил меня заехать к нему и более подробно рассказать об этой ракете. Славский собрал Научно-технический совет (НТС), которым руководил Харитон, и я доложил своим слушателям практически то же, что и на Военном совете. Потом посыпались вопросы, в основном, по проблеме «встречного подрыва», о чем я уже консультировался раньше с Харитоном. Из них я понял, что «встречный подрыв» находится только в стадии разработки…

Когда закончилось и это заседание, Ефим Павлович пригласил меня к себе в кабинет и говорит:

— Слушай, я все-таки до конца не пониманию, зачем нам еще и твоя ракета? Ты знаешь, сколько мы их уже наделали — всех типов и видов?! Да этими ракетами можно трижды, если не больше, весь земной шар взорвать и ничего от него не останется. На кой черт нужна еще и эта, зачем? Ее же надо строить, испытывать, деньги тратить…

— Ефим Павлович, понимаете, мы находимся в разных положениях с американцами, — сказал я. — Вот сейчас обсуждаются условия сокращения стратегических вооружений. Они нам предлагают в первую очередь заняться сокращением ракет наземного базирования и не трогать в стратегической триаде авиационную составляющую. Но у них она есть, а у нас — нет. В переговорах создается неравнопрочность. Американцы по существу хотят вынести ядерные заряды вообще со своей территории…

— Почему?

— Потому что шахты у них в основном сконцентрированы в штате Невада и в случае превентивного удара их можно легко накрыть. А если их уничтожат по договору даже «до нуля», то этот удар наносить не понадобится. Подводные лодки уйдут в океан, самолеты — в небо… К тому же, если мы уничтожим столько же шахт, сколько и американцы, то останемся безоружными. Подводные лодки мы только начинаем строить, самолетов вообще пока нет, тогда как и тех и других у США в избытке… Поэтому создание стратегической триады — стратегические подлодки, стратегическая авиация, в дополнение к МБР шахтного базирования — для нас вопрос обеспечения стратегического паритета.

Ефим Павлович задумался, а потом говорит:

— Знаешь, как было здорово раньше, когда я служил в Первой Конной армии Буденного? Разведка доложит, сколько у белых шашек, пушек, пулеметов, и сразу ясно, что необходимо делать, атакуя противника. А ты мне тут развел какую-то мутную философию эффективности стратегического паритета.

Меня это очень развеселило. Вообще Славский был своеобразным, самобытным, хорошо мыслящим человеком и ярко выраженным лидером ядерной промышленности. Конечно, у всех на слуху знаменитые фамилии — Курчатова, Сахарова, Харитона, других крупных ученых, но я думаю, что вклад в строительство ядерной отрасли таких людей, как Славский, значительно больше, чем это отражено в нашей литературе. Нам повезло, что как у американцев в их «Манхеттенском проекте» атомной бомбы был во главе генерал Грэвс, так у нас в историю страны вписан Славский: каждый сыграл свою значительную роль, отразившуюся в жизни человечества.

Вот таким образом и была заложена в СССР авиационная составляющая знаменитой стратегической триады, которую мы очень оперативно отработали. Это стало возможным лишь потому, что вложили в ее создание все наши знания и системные подходы, создали прекрасные моделирующие комплексы и дали вторую жизнь отличному самолету Ту-95, который шагнул, вместе с новейшими комплексами ВВС, в XXI век и по-прежнему составляет основу теперь уже российской стратегической авиации.

Я много думал: стоило ли прилагать столько сил, знаний, умения, вкладывать большие средства для того, чтобы мы получили в России эту составляющую? И пришел к выводу: стоило.

Перед ядерными державами всегда стояла проблема, как, в случае начала ядерной войны, успеть выстрелить баллистической ракетой — с шахты или с подлодки — в тот момент, когда произвел свой залп противник. То есть если по нам наносится удар, который зафиксировала система предупреждения о ракетно-ядерном нападении, то политическому руководству России нужно принять судьбоносное решение об ответном ударе в течение максимум 12–15 минут — времени подлета вражеских ракет в зависимости от их типа и траектории полета. А решение это — тяжелейшее. Если допустим, в прошлом Россия проигрывала войны, и не раз, то все же сохранялась как страна, как нация. А здесь, при вступлении в крупномасштабный ядерный конфликт, нации грозит исчезновение, поскольку нет гарантии, что налет будет остановлен. И тот факт, что мы накажем противника одновременно с собственной гибелью — слабое утешение.

В то же время у любого политического руководителя, получившего известие о ракетно-ядерном ударе противника, неизбежно возникнет сомнение: а не ложный ли это сигнал, не вызван ли он сбоем в каких-то системах и т. д.?

Так вот, авиационная стратегическая составляющая дает ему в этом случае хороший шанс избежать ошибки. Как я всегда говорю, по команде любого лейтенанта авиация может уйти в воздух, в зону, и там барражировать, пока не выяснится, — ложной была тревога или боевой. Если боевой — она сможет нанести ответный удар по противнику. Вот эта неотвратимость возмездия, которой авиационная составляющая обладает в значительно большей степени, чем подводные лодки, а тем более шахтные установки МБР, служит очень мощным сдерживающим фактором для многих горячих голов в мире.

Все это еще раз утвердило меня во мнении, что только триада стратегических сил обеспечивает устойчивость международных отношений, помогает успешно идти переговорным процессам. Поэтому мы очень быстро отработали ракету методами моделирования, сделали всего 12 пусков и ракету приняли на вооружение. При этих пусках мы потеряли всего одну ракету — рассыпался подшипник в генераторе питания, что привело к его разрушению.

Статистика же американцев была такова: 50 процентов удачных на 50 процентов неудачных пусков, а сделали они их более сотни. Это говорит о том, что методы наземной отработки ракеты в США были менее совершенны, чем у нас. Кстати, в начале 90-х годов, когда между США и Россией прошла первая «волна» любви и сотрудничества, мы получили реальные подтверждения тому, что у нас полунатурное моделирование развито лучше, чем у американцев. Тогда к нам в институт приехала группа руководителей известных фирм: «Боинг», «Локхид», «Рокуэлл» и других, тех кто строил В-52, В-1, В-2, крылатые ракеты. И когда мы показали им наши моделирующие залы, то они признались, что ничего подобного увидеть не ожидали. И это при том, что моделирующий комплекс самолета Ту-160 уже был демонтирован — но масштабность процессов, которые здесь шли, угадывалась. Это их поразило, потому что они никогда не предполагали, что Россия имеет столь высокий уровень отработки, моделирования таких сложных систем, как Ту-160. В США больше опираются на летный эксперимент…

В общем, с самолетом Ту-95 мы практически не отстали от американцев по срокам создания стратегической авиации. Они нас обошли по развертыванию группировки В-52, поскольку этот самолет существовал в их ВВС давно. Та же история произошла и с Ту-160, аналогом американского В-1, только наша машина имела большие размеры и могла летать дальше.

Что же касается опытной отработки и принятия на вооружение крылатой ракеты для стратегической авиации, то мы опоздали по сравнению с США всего на год, но разработка началась значительно позже, то есть мы затратили меньше времени, чем затратил на такую же программу потенциальный противник.

За эту работу мне и Игорю Сергеевичу Селезневу было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Несмотря на огромный объем исследований, широчайшую тематику испытаний, институт справлялся с задачами, которые перед ним ставились. Во многом это объяснялось тем, что мне удачно удалось перестроить его работу, появились новые направления, подобрался очень сильный коллектив, я имел хороших заместителей… Сейчас это время называют «периодом застоя», что совершенно не соответствует тому, как жила «оборонка» — в брежневские времена мы меньше, чем по 12 часов в сутки не работали, часто прихватывали и выходные дни. С одной стороны, это объяснялось тем, что мы находились в очень сильной конфронтации с США, с НАТО, а с другой — под мощным прессингом наших руководящих органов, оборонного отдела ЦК, Военно-промышленной комиссии, со стороны Военно-Воздушных Сил… Все эти структуры работали четко и, как говорится, спать не позволяли. Да нам и самим не давало покоя ощущение того, что противостояние с Америкой вот-вот может привести к каким-то непоправимым катастрофическим последствиям для страны. Патриотизм, конечно, был сильным стимулом в работе, мы выполняли свой долг перед Родиной не из страха и не за деньги (их, кстати, платили немного, только за удачно выполненные задания давали премии). А еще — мы тогда были молодыми, честолюбивыми и «рвались в бой».