С. Я. Маршак (1887–1964) 32. <Перевод 60-го сонета У. Шекспира> Как движется к земле морской прибой, Так и ряды бессчетные минут, Сменяя предыдущие собой, Поочередно к вечности бегут. Младенчества новорождённый серп Стремится к зрелости и, наконец, Кривых затмений испытав ущерб, Сдает в борьбе свой золотой венец. Резец годов у жизни на челе За полосой проводит полосу. Всё лучшее, что дышит на земле, Ложится под разящую косу. Но время не сметет моей строки, Где ты пребудешь смерти вопреки! 33. Горной маргаритке, которую я смял своим плугом (Перевод из Р. Бернса) О скромный, маленький цветок, Твой час последний недалек. Сметет твой тонкий стебелек Мой тяжкий плуг. Перепахать я должен в срок Зеленый луг. Не жаворонок полевой — Сосед, земляк, приятель твой — Пригнет твой стебель над травой, Готовясь в путь И первой утренней росой Обрызгав грудь. Ты вырос между горных скал И был беспомощен и мал, Чуть над землей приподымал Свой огонек, Но храбро с ветром воевал Твой стебелек. В садах ограды и кусты Хранят высокие цветы. А ты рожден средь нищеты Суровых гор. Но как собой украсил ты Нагой простор! Одетый в будничный наряд, Ты к солнцу обращал свой взгляд. Его теплу и свету рад, Глядел на юг, Не думая, что разорят Твой мирный луг. Так девушка во цвете лет Глядит доверчиво на свет И всем живущим шлет привет, В глуши таясь, Пока ее, как этот цвет, Не втопчут в грязь. Так и бесхитростный певец, Страстей неопытный пловец, Не знает низменных сердец — Подводных скал — И там находит свой конец, Где счастья ждал. Такая участь многих ждет… Кого томит гордыни гнет, Кто изнурен ярмом забот, — Тем свет не мил. И человек на дно идет, Лишенный сил. И ты, виновник этих строк, Держись, — конец твой недалек. Тебя настигнет грозный рок — Нужда, недуг, — Как на весенний стебелек Наехал плуг. Мой друг, зачем о молодости лет Ты объявляешь публике читающей? Тот, кто еще не начал, — не поэт. А кто уж начал, — тот не начинающий! Мой конь крылатый — пятистопный ямб, — Тебе пишу я этот дифирамб, Стих Дантовых терцин и драм Шекспира, Не легковесен ты и не тяжел, Недаром ты века победно шел Из края в край, звуча в сонетах мира. Передаешь ты радость, гнев и грусть, Тебя легко запомнить наизусть, Ты поэтичен, но в терпимой дозе, И приближаешься порою к прозе. Невыносим тебе казенный штамп, Размер свободный — пятистопный ямб. Чуждаешься ты речи сумасбродной, Не терпишь ты и классики холодной. Ведут поэта, о волшебный стих, И в ад и в рай пять легких стоп твоих. Б. Л. Пастернак (1890–1960) Прижимаюсь щекою к воронке Завитой, как улитка, зимы. «По местам, кто не хочет — к сторонке!» Шумы-шорохи, гром кутерьмы. «Значит — в «море волнуется»? В повесть, Завивающуюся жгутом, Где вступают в черед, не готовясь? Значит — в жизнь? Значит — в повесть о том, Как нечаян конец? Об уморе Смехе, сутолоке, беготне? Значит — вправду волнуется море И стихает, не справясь о дне?» Это раковины ли гуденье? Пересуды ли комнат-тихонь? Со своей ли поссорившись тенью, Громыхает заслонкой огонь? Поднимаются вздохи отдушин И осматриваются — и в плач. Черным храпом карет перекушен, В белом облаке скачет лихач. И невыполотые заносы На оконный ползут парапет. За стаканчиками купороса Ничего не бывало и нет. Не поправить дня усильями светилен, Не поднять теням крещенских покрывал. На земле зима, и дым огней бессилен Распрямить дома, полегшие вповал. Булки фонарей и пышки крыш, и черным По белу в снегу — косяк особняка: Это — барский дом, и я в нем гувернером. Я один, я спать услал ученика. Никого не ждут. Но — наглухо портьеру. Тротуар в буграх, крыльцо заметено. Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй И уверь меня, что я с тобой — одно. Снова ты о ней? Но я не тем взволнован. Кто открыл ей сроки, кто навел на след? Тот удар — исток всего. До остального, Милостью ее, теперь мне дела нет. Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин Вмерзшие бутылки голых черных льдин. Булки фонарей, и на трубе, как филин, Потонувший в перьях, нелюдимый дым. |
