На обратном пути Миклуха-Маклай заметил толстый ствол упавшего дерева, на котором были вырублены какие-то фигурки. Они представляли собой, как убедился ученый, первые проявления письменности, первые шаги в изобретении так называемого идеографического письма. Человек, рисовавший углем, краской или вырубавший топором такие фигурки, хотел выразить известную мысль, изобразить какое-нибудь событие. Эти фигурки не служат уже простым орнаментом, а имеют абстрактное значение. Знаки, которые увидел Миклуха-Маклай, имели очень грубые формы и состояли всего из нескольких линий. Значение их, вероятно, понимал только вырубивший их, да те. кому он объяснил смысл своих иероглифов. Из своей экскурсии в Теньгум-Мана Миклуха-Маклай вынес очень важное убеждение, что папуасы находятся уже на той ступени развития, когда начинают появляться первые начатки письменности.

В непрерывных трудах и наблюдениях незаметно прошел год пребывания Миклухи-Маклая на Новой Гвинее. За этот год авторитет его среди папуасов возрос настолько и обаяние его личности оказалось таким сильным, что папуасы уже не могли представить себе, как они останутся жить без Маклая.

В памятную годовщину его приезда они явились в Гарагасси и стали серьезно убеждать его поселиться среди них навсегда и не возвращаться в Россию. Чтобы связь с берегом Маклая стала еще теснее, они предлагали ему жениться, взять одну, двух, трех или сколько он пожелает жен. По всему было видно, что папуасы долго думали над своей просьбой и пришли к единодушному решению.

Тронутый их искренними просьбами, Миклуха-Маклай ответил, что покидать совсем берег Маклая он не намерен, что если он и уедет отсюда, то временно и скоро вернется опять. А жен ему не нужно, так как они слишком разговорчивы и шумливы, чего он не любит.

Миклуха-Маклай был очень доволен результатами своего годичного пребывания среди папуасов. В дневнике он писал об этом так: «В этот год я подготовил себе почву для многих лет исследования этого интересного острова, достигнув полного доверия туземцев, и, в случае нужды, могу быть уверенным в их помощи. Я готов и рад буду остаться несколько лет на этом берегу. Но три пункта заставляют меня призадуматься, будет ли это возможно: во-первых, у меня истощается запас хины, во-вторых, я ношу последнюю пару башмаков и, в третьих, у меня осталось не более как сотни две пистонов».

Последнее обстоятельство было особенно существенно, так как продовольственные запасы Миклухи-Маклая давно уже иссякли, и он поддерживал свое и Ульсона существование охотой. Конечно, папуасы не отказали бы ему в братской помощи, но он не хотел чем-либо затруднять их, тем более, что в это время года они сами испытывали недостаток в продуктах питания.

Начавшийся второй год жизни на берегу Маклая был особенно труден для путешественника. Частые приступы лихорадки, а также преобладание растительной пищи до того расслабляюще подействовали на него, что едва мог волочить ноги. От своих обычных экскурсий он вынужден был отказаться, ограничившись редкими прогулками в ближайшие деревни за провизией. Остальное время он сидел дома, где работы стало очень много, так Ульсон совершенно одичал в одиночестве и не хотел ничего делать. «Мне этот ленивый трус противен, — писал в дневнике Миклуха-Маклай, — я почти не говорю с ним и не удостаиваю даже приказывать ему; достаточно с моей стороны, что я переношу его присутствие, кормлю и пою его, когда по лени или болезни он не хочет или не может двигаться с места».

7 декабря 1872 года, на рассвете, молодой ученый, ночевавший в эту ночь в деревне Бонгу, был разбужен взволнованными возгласами папуасов, кричавших: «Биа, биа!» («Огонь, огонь!»). Потом подбежало еще несколько туземцев, крича: «Маклай, о Маклай, корвета русс гена; биарам боро!» («Маклай, о Маклай, русский корвет идет; дым большой!»).

Это известие заставило путешественника забыть сон. Еще не веря принесенной новости, он быстро оделся и направился к берегу. В прозрачной дали по сверкающему морю разносился дым парохода! Хотя корпуса еще не было видно, но по могучим трубам можно было догадаться, что это — военное судно и что оно приближается. Какой бы национальности судно ни было, необходимо было привлечь его внимание. Надо было дать знать о себе на родину, отправить в Русское географическое общество собранные здесь коллекции и письменный отчет о результатах своих антропологических изучений.

Миклуха-Маклай немедленно направился в Гарагасси. Подняв русский флаг на высокой мачте около своего дома, поставленной плотником с «Витязя», он привлечет внимание судна. Кроме того, он решил просить командира корабля взять больного Ульсона и доставить его в ближайший порт, посещаемый европейскими судами.

Ульсон лежал на своей койке и меланхолически стонал. Когда Миклуха-Маклай сказал ему, что на горизонте виден корабль и что надо поднять флаг для сигнализации, Ульсон, казалось, обезумел от радости. Он вскочил с койки, засуетился, стал бессвязно болтать и то плакал, то смеялся.

Оставив Ульсона в почти невменяемом состоянии, Миклуха-Маклай поспешил к флагштоку и поднял огромный русский флаг. Как только флаг очутился на месте и легкий ветер развернул его, судно, шедшее до того параллельно берегу, изменило курс и направилось прямо в Гарагасси.

Убедившись, что корабль заметил сигнал, путешественник вернулся в дом и хотел переодеться для столь торжественного случая. Но при взгляде на жалкие остатки своего гардероба, полусгнившего от влажного воздуха Новой Гвинеи и на три четверти съеденного мелкими червячками, он решил, что потрепанное платье, бывшее на нем, имело все-таки более приличный вид.

Затем он сошел вниз к песчаному берегу, где уже собралась толпа туземцев, с тревогой и любопытством смотревшая на приближающийся корабль. С трудом ему удалось убедить двоих из них отправиться с ним на пироге навстречу судну. Выехав в море, Миклуха-Маклай мог уже без труда определить национальность идущего судна. На носу развевался русский флаг! На мостике он различил группу офицеров с биноклями в руках.

Туземцы Сагам и Дагу гребли очень медленно, не спуская тревожных глаз с корабля. Наконец, они не выдержали, бросили весла и стали умолять Миклуху-Маклая вернуться. Судно быстро приближалось, хотя шло малым ходом. Путешественник мог уже разглядеть невооруженным глазом несколько знакомых лиц среди экипажа. Вид такого большого количества людей привел спутников Миклухи-Маклая в сильнейшее волнение. Когда же, по приказанию командира, матросы рассеялись по реям и прокричали троекратное «ура» в честь путешественника, папуасы не выдержали, бросились в море и, вынырнув вдалеке, поплыли к берегу. На беду, они захватили с собой весла, и Миклуха-Маклай, гребя руками, кое-как подплыл к судну и поймал брошенный оттуда конец. С трудом путешественник поднялся на палубу. Вид множества возбужденных встречей людей, от которых он отвык за пятнадцать месяцев, подействовал на него потрясающе.

Судно называлось «Изумруд» и специально было послано за Миклухой-Маклаем, когда одна из австралийских газет напечатала известие о его смерти, подхваченное всей европейской прессой. Командир клипера «Изумруд», Михаил Николаевич Куманин, и весь экипаж встретили путешественника с неподдельной радостью. Среди офицеров было несколько человек, плававших с ним на «Витязе» и перешедших на «Изумруд» для того, чтобы отыскать место его высадки на Новой Гвинее. Они откровенно говорили, что не надеялись застать его в живых и думали забрать только металлические цилиндры с его рукописями. Даже когда они увидели поднятый флаг, а потом пирогу с туземцами и одним европейцем, они решили, что это Ульсон. Несмотря на всю радость встречи, Миклуха-Маклай чувствовал, что говор кругом очень сильно утомляет его; он попросил командира клипера позволить ему отправиться домой, пообещав для делового разговора приехать через несколько часов.

Приход клипера был так внезапен, что путешественник еще не составил себе определенного плана, что следует делать. Самым подходящим ему казалось подправить с помощью людей клипера дом в Гарагасси, запастись необходимой провизией и остаться продолжать так успешно начатые наблюдения. Конечно, дневник, метеорологический журнал и начатые статьи по антропологии необходимо отправить Русскому географическому обществу. С Ульсоном Миклуха-Маклай решил расстаться, тем более, что и швед с невероятным нетерпением ждал момента, когда оставит берег Новой Гвинеи.