— Ладно, — перевожу дух, — ты давай, начинай, а я пока — чай забацаю.
— Хорошо. — Он уже целиком в своих моделях.
— Ну, не буду мешать.
Встаю, выхожу в коридор. На пороге задерживаюсь, чтобы еще раз взглянуть, как Саня распаковывает пластиковые литники, раскладывает перед собой на простыне, листает инструкцию по сборке. Снова поддаюсь трепетным братским чувствам, каких не знал никогда прежде.
Я обязан вытащить его отсюда. Не говоря уж о том, что его спасение напрямую касается меня.
Вопрос, как это сделать, по-прежнему открыт. Ответа на него нет. С появлением Малого загадок только прибавилось. С этой мыслью, заглядываю в палату Афганца. Она пуста, зато на тумбе у окна — банка с нарезанными дольками лимонами, к которым мы так и не притронулись. Рядом — кипятильник, смастеренный солдатом из подручных средств.
— Спасибо тебе, — бормочу я, прихватив этот полезный инвентарь. Делаю шаг к выходу, но почему-то вместо того, чтобы уйти, опускаюсь на крайнюю у окна койку. Здесь когда-то стоял его круглый, как воздушный шар брезентовый рюкзак, навеявший мне воспоминания о пионере Пете Рыжике и его верных друзьях Мике и Муке. Что-то удерживает меня в комнате. Опускаю глаза к сделанному из двух лезвий кипятильнику.
— Ладно, ты сиди, короче, вспоминай, а я пока чай забацаю.
— Чай? — Успеваю резко обернуться до того, как понимаю, хрипловатый голос Афганца прозвучал в голове. Поразительно, всего пару минут назад я бросил эту фразу Малому, слово в слово. Теперь Афганца нет, но воспоминания снова на пороге, правда, это уже другие воспоминания. Более четкие. Я, конечно, могу ошибаться, и даже выдавать желаемое за действительность, но сдается, в памяти теперь гораздо меньше тумана. Скоро из него наверняка проступят картины, искусно спрятанные еще вчера. Не сомневаюсь, тут не обошлось без Малого, лед тронулся, стоило мне обнаружить его на соседней койке. Причем, похоже, дело далеко не только в том, что я услышал от него настоящее имя мамы.
Это, конечно, еще ничего не доказывает…
Конечно, это просто еще одно совпадение…
Афганец не говорил, что у него был сын. Упомянул вскользь, что жена носила ребенка, когда приехала к нему на присягу в Белоруссию. Может, она родила дочь?
Малой скоро забеспокоится, куда ты провалился. Иди, сделай чертов чай, как обещал, хватит об этом…
Но я не спешу.
Саня, пока занят самолетиками, не заметит и восьмибального землетрясения…
— Так и есть, — усмехаюсь я.
Успокоив себя таким образом, решаю задержаться в седьмой палате еще немного. Остаюсь на койке у окна, прикрываю глаза, пытаюсь нарисовать лицо отца.
Это так непросто, отличить вымысел от реальности. Мы с ним разминулись, черно-белые фотографии — не в счет. Их всего несколько — две или три, на первых страницах старого семейного альбома. На одной — отец в гражданке, похоже, только-только окончил школу. На военных карточках, пришедших домой, в отличие от него, отец на фоне какого-то моста. Странно, свадебных фото у родителей не было, о причинах мама никогда не заикалась, мне же не приходило на ум спросить, я воспринимал этот факт, как данность. Дальше в альбоме я маленький: в кроватке, в зоопарке, на трехколесном велосипеде, среди фотографий все чаще попадаются цветные, но это уже другие истории, они писались без него.
И ни единой фотографии, где мы были бы вместе…
Вдруг покрываюсь гусиной кожей. Дверца прикроватной тумбы приоткрыта. Щель небольшая, неудивительно, что я не заметил ее раньше. Внутри ящика пусто, только на нижней полке, с самого края, фотография в четверть альбомного листа. Со своего места я не могу разглядеть ее целиком, вижу лишь уголок. Она явно цветная, но цвета блеклые, как в старых советских ателье. Я догадываюсь, что на ней. Сознание раскалывается надвое. Семейная легенда, такая простая и привычная, такая непоколебимая в своей убедительности, в одночасье оказывается ширмой, а за ней…
Привстав, тянусь за фото. На нем моя семья, двое молодых родителей и их малыш в белой вязанной шапочке. Троица счастливо улыбается фотографу, он уже набросил на голову плотный холщовый мешок, бросив сакраментальную фразу про птичку, готовую выпорхнуть из объектива.
ВНИМАНИЕ, СЕЙЧАС ОТСЮДА ВЫПОРХНЕТ ПТИЧКА…
Вот она и выпорхнула…
Зачем ты это сделала, мама? Зачем?!
Неужели посчитала, что так будет лучше для всех? Для тебя и вот этого карапуза с синим пластмассовым совочком, которому предстоит стать Малым, а затем, если, конечно, посчастливится вырваться из Госпиталя, то и мной…
Отложив снимок на серое одеяло, которым застелен матрац, рассеянно гляжу в окно.
Откуда появилась фотография? Неужели ее нечаянно оставил сам солдат? Или он умышленно сделал это? Может, фото подбросил кто-то еще?
Естественно, и этот кто-то — ты. Ведь Госпиталь, в значительной мере — продукт твоего сознания. Если предположить, что это так, фото появилось по той простой причине, что ты вспомнил о его существовании. Это случилось, когда соседом по палате стал Малой…
Малой, следуя этой логике, тоже созданная мною химера?
— Шурик?! — доносится издалека. — Ты где?!
Голос Малого из соседней палаты кажется таким далеким, словно мы находимся в разных мирах.
— Иду!! — откликаюсь я. Поспешно встаю, прячу фотографию за пазуху, хватаю кипятильник и быстрым шагом возвращаюсь в восьмую палату. Горячий чай с лимоном — вот то, чем я намерен заняться. Ни Малому, ни мне, он точно не помешает. А потом я сделаю ему новый компресс.
IX. Ditto…
Ветер треплет мне волосы, раздувает плотную кожаную куртку куполом небольшого парашюта. Воздух, такой приятный и по-весеннему свежий, напоенный озоном, кажется плотнее воды на дне Марианского желоба, скорость чересчур высока. Подо мной мягко ревущая мощь. Моему мотоциклу все равно, переть в гору или катиться с нее, он невероятно резв. Асфальт, жирный после дождя, словно чешуя бесконечной исполинской змеи, ныряет под колесо так быстро, что начинает кружиться голова, если долго смотреть. Я гляжу вперед, на величественную панораму крутых холмов, наплывающую неторопливо, с достоинством, по мере приближения. Другое дело — деревья по обочинам трассы. Здесь смена картины происходит так быстро, словно пространство сжимается, проносится сквозь меня, как песок через горловину мощного насоса, и застывает за спиной, образуя картинку в зеркалах заднего вида.
Стрелка спидометра лежит на отметке сто тридцать, пожалуй, я чересчур разогнался. Я никуда не опаздываю, просто спешу жить, ведь я молод и счастлив. Я еще не знаю, что такое одиночество. Ведь она рядом, обнимает меня за талию, ей тоже нравится скорость. Кинув быстрый взгляд в зеркало, отвлекаться от дороги нельзя, вижу серебристый мотоциклетный шлем. За защитным стеклом — игриво прищуренные глаза. Она улыбается мне, не сомневаюсь в этом, хоть линия губ прячется под забралом шлема.
Я люблю тебя, кот.
Ditto, родная.
Солнце все чаще проглядывает через пелену облаков. Их боевые порядки рассыпаются, и вот они уже отступают с пронзительно голубого поля. Вскоре от непогоды, бушевавшей с утра, остаются лишь сверкающие среди ветвей изумрудные капельки, да темная полоска самого у горизонта, арьергарды посрамленной воздушной армады. Дорога извивается между холмами, мы в предгорьях. Справа торчат источенные веками рубленные горные пики, слева — лесистые холмы, здесь местность спускается к морю. Мы оба с нетерпением ждем его появления, и вот, уже видим его. Правда не все, а вклинившийся между двумя отрогами осколок. Он отливает бирюзой, кажется, светится изнутри. Затем море исчезает, заслоненное горами, но вскоре показывается опять. Сбрасываю скорость, оборачиваюсь.
— Может, свернем?! — мне приходится кричать. Воздушные потоки уносят мои слова, но она понимает, о чем я, без слов.
Я чувствую кивок. Руки еще крепче сжимают мою талию. На секунду она прижимается ко мне всем телом.
