К тому времени большая часть племени уже двинулась в путь, погрузив шатры на громадные крытые повозки. Я впервые увидел прирученных кризонов. Эти могучие, длинношерстные звери считались глупыми, во всяком случае даже старый Тимн не слышал об их успешной дрессировке. Но бедуины, очевидно, нашли способ. Каждую повозку тянула упряжка из десяти кризонов, телята бежали рядом, привязанные к оглоблям.

Меня бросили в самый маленький фургон с красиво раскрашенным тентом. Несколько старух, сидевших у бортов, при виде меня зашипели совсем как масло в горячем двигателе, но бедуин-кучер живо на них прикрикнул. А я первый раз увидел женщин и сразу понял, почему их держат на отдельных кораблях…

— Зачем тебе эта дзагхла? — спросил тем временем кто-то за тентом. Я сжался в комок.

— Он расслабленный, — ответил голос Аль-Карака. — Всем дзагхлам отрезают зеббы. Такие рабы покорны и старательны.

— Поймай пацана из клана Тефрэ и отрежь ему зебб…

— Ты глуп. Покорство приходит с годами. Если отрезать зебб парню из нашего народа, он затаит ненависть. А эта дзагхла станет прислуживать моей дочери.

— Не боишься?

— Пусть дзагхла боится…

Я и правда боялся. Страшно боялся, что меня приставят рабом к одной из ужасных женщин, и она будет шипеть, избивая меня плетью. Шрамы на лице охотника Хебсена никогда не казались такими жуткими.

А потом я увидел Акиву.

Первый раз мы встретились уже в пути. Повозку немилосердно трясло, мне было очень плохо, поскольку любой корабль, даже маленькая барка, в сравнении с бедуинскими фургонами словно плывет по воздуху. У повозки, где меня везли, не было даже элементарной триплет-подвески, деревянные колеса жестко крепились под ужасными листовыми рессорами, без амортизаторов и гасителей, даже без рулевой трапеции. Любой ухаб отзывался в кузове, от вони кружилась голова. Когда в фургон забралась девочка, я даже не сразу ее заметил…

Акиве, как и мне, было четырнадцать. В первый раз она показалась мне мальчиком, я ведь не знал, что у бедуинов длинные волосы носят только женщины. Стройная и гибкая, смуглокожая, сероглазая, Акива была очень красива.

Ее волосы достигали пояса и отливали сказочным мазутно-черным блеском. Длинные ресницы и огромные миндалевидные глаза, казалось, шептали — «я совершенство», точеное лицо говорило о древней крови, царапины на коленях и локтях — о живом характере. Одевалась она всегда по-разному, любила яркие цвета и украшения. Когда мы встретились впервые, на Акиве был сиреневый чопрах, сине-золотая сорочка и широкий пояс цвета меди. В сравнении с блеклыми халатами бедуинов, этот наряд казался взрывом красок, и подействовал на меня, словно удар коленвалом по голове. Пока я пытался придти в себя, Акива молча разглядывала новую игрушку.

— Тебе правда отрезали зебб? — спросила она наконец. Только услышав голос, я понял, что встретил женщину, и страшно перепугался. К счастью, какое-то внутреннее чувство удержало меня от открытой демонстрации страха, иначе — теперь-то я знаю — Акива никогда бы это не простила.

— Что такое зебб? — спросил я. Фыркнув, девочка протянула босую ногу и ткнула меня под живот.

— Там.

— А… а что в этом странного?

Она звонко рассмеялась:

— Бедненький. Отец говорил, всем дзагхлам отрезают.

Что-то во мне оскорбилось такому пренебрежению со стороны девчонки, и, не подумав, я брякнул:

— Я человек, а не дзагхла.

— Нет, дзагхла! — Акива спрыгнула на дно повозки и дернула за цепь, которой я был привязан к борту. — Вы, с кораблей, все дзагхлы.

— Мы люди!

— У людей ничего не отрезают, — сказала она весело.

Я отвернулся, но Акива потянула за цепь и заставила меня вылезти из угла. Фыркнув еще разок, она уселась на пол, скрестила ноги и принялась разглядывать мой пятнистый комбинезон.

— Как вы делаете вещи? — спросила девочка, насмотревшись. — Вы же никогда не останавливаетесь.

— Есть заводские баржи… — пробормотал я. — У центряков…

— Центряки? Кто это?

— Они едут на больших кораблях в центре Колонны.

Акива нахмурила лоб.

— А что, бывают маленькие корабли?

Тут я, не выдержав, рассмеялся, на миг забыв, где нахожусь. Много позже Акива призналась, что именно в этот миг решила, что я ей нравлюсь. Но тогда она рассердилась и пнула меня ногой. Потом, удивившись, пнула еще раз, но удары были совсем слабые, и я лишь молча отполз назад. Девочка изумленно моргнула.

— Тебе что, не больно? — спросила она недоверчиво.

Я покачал головой. Акива открыла рот, подумала, и внезапно рассмеялась.

— Ха, да у тебя там ничего нет! — гикнув, она схватила меня за волосы и вытащила обратно в центр повозки.

— Ты смешной, — заявила юная дикарка. — Отец сказал, ты мой раб. Будешь слушаться, я тебя бить не стану. Усек?

— Да, госпожа, — ответил я покорно. Девчонка фыркнула, точно как Синухет.

— Я Акива, дочь Аль-Карака, охотница Вселенной! А ты кто?

Я представился. Оказалось, Акива не знает, что такое «эскулап». Когда я объяснил, она долго смеялась, а потом сказала, что у дзагхл даже слова неправильные, если ученик табиба носит имя змеи. Позже я узнал, что бедуины называли своих эскулапов «табибами», а «эскулапом» у них звалась маленькая безобидная змейка с желтыми пятнышками на голове.

Первые сеги Акива жадно расспрашивала про нашу жизнь. Она знала о Колонне даже меньше, чем я о бедуинах. Сильнее всего Акиву поразило, что мы держим женщин отдельно, на особых кораблях, а почти всем мужчинам отрезают «зеббы».

— Почему? Почему-почему? — допытывалась она. Я и сам плохо знал, но как сумел — объяснил. Акива потом целый сег ходила притихшая.

— Значит, у вас к женщинам могут входить только лучшие мужчины, — сказала она наконец. Я кивнул.

— Они называются анхсиями, и их очень мало. Стать анхсием — большая честь.

— А кто же твой отец? — внезапно спросила Акива.

Я пожал плечами.

— Не знаю. У нас нет кланов, как у вас. Наверно, на ментепе вместе со мной учились несколько моих братьев, но я их не знаю.

— Какой ужас! — девочка отшатнулась.

— Почему? — я удивился. — Все правильно. Мы ведь не животные, чтобы постоянно спариваться. В каждом деле нужен порядок. Лучшие мужчины входят к женщинам, женщины рожают, из потомства отбирают лучших, а остальным способность деторождения только мешает работать…

Акива как-то странно на меня посмотрела.

— А ваши воины? Их тоже отбирают заранее?

— Легионеры? — переспросил я. — Конечно! Легиону нужны самые сильные мальчики. Солдат воспитывают на особых триремах, учат стрелять и сражаться, а лишнее… — я замялся, — …им отрезают позже, чем другим, чтобы росли агрессивными.

Акива помолчала, глядя на свои босые ноги.

— Ты был прав, вы не дзагхлы, — сказала она наконец. — Вы муравьи.

Я содрогнулся, припомнив муравьиную колонну под колесами галеры. И внезапно, не знаю почему, рассказал Акиве о своей идее. Она не стала смеяться.

— Может быть, — девочка пожала плечами. — Мир большой, в нем хватит места для всех.

— Не хватит, — возразил я мрачно, и пересказал теорию Хатэма. Вот теперь Акива засмеялась, и смеялась долго, весело.

— Глупый-глупый муравей, без мозгов и без ушей! — сказала она потом. — Нет никакого шара!

— А тебе-то откуда знать? — разозлился я.

Акива щелкнула меня по носу:

— Через две сегмицы приедем в город колодников. Сам увидишь.

Затем она свистнула, подзывая своего ламарга, перелезла из повозки ему на спину и умчалась, распевая песенку про глупых муравьев.

Вспоминая город колодников, я иногда сомневаюсь, что все это происходило не во сне. Но Акива была реальной, я готов поклясться, а значит, и остальное — тоже… Я знаю, вам, нашедшим заледеневшую галеру в далеком будущем, будет трудно поверить моим словам, но клянусь — это правда!

Бедуины ехали под углом к ветру, сег за сегом удаляясь от Колонны. Вскоре стало ясно, что Хатэм ошибался по крайней мере в одном: никакой старой Дороги не существовало. Во всяком случае, за левой Обочиной.