Царьград встретил его весьма противным дождём, таким холодным, что грозил превратиться в ледяную крупу. Похоже, зима всё-таки добралась до столицы. Бурлаков с наслаждением вдохнул запахи бензина, мокрого асфальта, мокрой шерсти от пальто и шинелей клубящейся вокруг толпы. Хорошо, отличная погода! Как там у него с деньгами? На такси хватит. Закончим праздник, как и положено, с шиком и блеском.

Всё ему нравилось, всё было отлично: и дорога до Ижорска, и хоть убей не помнит, о чём говорил с шофёром, но отличный мужик, и попутчики до Царьграда тоже не остались в памяти, но люди великолепные.

И в квартиру свою он вошёл в том же блаженно восторженном состоянии. В университет завтра, в комитет… тоже, так что весь день в его полном распоряжении. Жалко, Маша будет только в пятницу, но ничего, радостью поделиться никогда не поздно. Это горем делишься и его убывает, а радость только прибавляется.

Бурлаков разделся, повесив пальто и шляпу, и уже спокойно стал распаковывать вещи. Свёртки с загорышами и пирожками на кухню, да, Женечка говорила, что загорыши можно прямо в фольге в духовке разогреть, и пирожки тоже, так и сделаем, ну, вот так, а фотографии в кабинет на письменный стол, остальное… костюм в спальню, в шкаф, рубашки и бельё в грязное, да, и чайник сразу же на огонь, и устроим себе продолжение…

Дверной звонок остановил его на полпути к кухне. Бурлаков застыл, недоумевающе глядя на дверь. Он никого не ждал, некому заявляться вот так без приглашения и предупреждения. Ворохнулась былая готовность, но он заставил себя выждать несколько секунд: может ошиблись? Но звонок не просто повторился, а проиграл памятную с далёкого, чуть ли не дошкольного детства мелодию сбора. И, ещё не зная, кого именно из знающих этот сигнал — их осталось-то только пятеро — он увидит, Бурлаков без тени колебания распахнул дверь.

— Ты?!

— А кто ж ещё! — Михаил Аркадьевич шагнул вперёд, заставив Бурлакова отступить. — Ну, здорово, Гошка.

— Здорово, Мишка.

Они обнялись, и Бурлаков, счастливо улыбаясь, сказал:

— Давай, раздевайся. Сейчас будем чай пить, — и уточнил: — Со всякими вкусностями.

— Ух ты! — удивился Михаил Аркадьевич, вешая шинель и привычным движением оправляя китель. — Не иначе, как медведь сдох. У тебя ж без Маши хоть шаром покати.

— Будешь язвить, ни хрена не получишь.

— Аргумент серьёзный, — кивнул Михаил Аркадьевич и, уже шагнув было к кухне, вдруг резко развернулся к Бурлакову. — А ну, раскалывайся!

— Что?! — изумился Бурлаков. — Мишка…

— А то самое. Посвежел, поздоровел, угощаешь. А ну, признавайся, старый козёл, в каком огороде молодильную капусту щипал?

— А пошёл ты… Вместе со своей капустой! — Бурлаков хлопком по плечу развернул друга к кухне. — Айда лопать.

— Грубиян, — вздохнул Михаил Аркадьевич.

В кухне Бурлаков поставил на огонь чайник и стал накрывать на стол. Михаил Аркадьевич расстегнул китель и развалился в вальяжной позе трактирного завсегдатая.

— А, кроме чая, что-нибудь будет? — поинтересовался он.

— Когда заработаешь.

— И что мне для этого сделать?

— Для начала заткнуться.

— Понял, — кивнул Михаил Аркадьевич, но выполнять явно не собирался. — Так куда ты ездил?

— На кудыкину гору, — весело ответил Бурлаков.

— Тогда зачем такая секретность? — пожал плечами Михаил Аркадьевич. — Адрес известный, место многолюдное.

— Ну, так кудыкина гора место известное, да не простое, сам знаешь — хохотнул Бурлаков. — Идёшь за одним, а получаешь… совсем другое.

— Бывает, — согласился Михаил Аркадьевич и демонстративно принюхался. — Вроде, горит у тебя.

— Не выдумывай, — Бурлаков открыл духовку. — Нечему тут гореть. Но достать можно.

Он выложил на стол два блестящих свёртка и выключил духовку. Взялся за фольгу, обжёгся и, выругавшись, стал через полотенце разворачивать загнутые углы, стараясь не разорвать ставшую от нагрева хрупкой обёртку. Михаил Аркадьевич с интересом, но не вмешиваясь, наблюдал за его трудами и, когда из образовавшихся отверстий вырвались струйки ароматного пара, восхищённо крякнул:

— Однако!

— То-то! — ответил Бурлаков с такой гордостью, будто он сам лично приготовил все эти аппетитные пухлые поджаристые шары и пирожки. — Не хватай, сейчас переложу. Это загорыши, они с грибами. А пирожки сладкие. С изюмом и орехами.

— Загорыши? — удивился Михаил Аркадьевич.

— Да, местная экзотика.

— Говоришь, они с грибами, и под чай?!

— Чёрт с тобой, — Бурлаков достал из холодильника бутылку водки, а из посудного шкафчика две стопки. — Разливай.

— Угу. И за что пьём?

— За чудо! — убеждённо ответил Бурлаков.

— Согласен, — кивнул Михаил Аркадьевич.

Казалось, его ничто не интересует, кроме водки и закуски, а вопросы он задаёт просто так, чтоб застолье всё-таки получалось, а не пьянка. Всё эти игры были давно знакомы Бурлакову, но он слишком счастлив, чтобы сопротивляться, да и… зачем? Но подразнить Мишку можно и нужно.

Откусив ползагорыша, Михаил Аркадьевич изобразил удивление, а, прожевав, восторг.

— Однако мастерица твоя козочка.

— Спасибо, но по правде, загорыши профессионал делал. Есть там такая местная знаменитость, стряпуха Панфиловна.

— Понятно, — кивнул Михаил Аркадьевич. — А пирожки?

— Пирожки Женечка пекла. Они к чаю.

— Попробуем, попробуем.

Михаил Аркадьевич потянулся к лежавшим на развёрнутой фольге пирожкам и вдруг будто только что заметил.

— А это чьё копытце отпечаталось?

— Где?! — искренне удивился Бурлаков.

— А вот, — Михаил Аркадьевич указал на плоский пирожок с разорванным боком и проломленной верхней корочкой. Вмятинки чётко обрисовывали маленькую ладошку с растопыренными пальчиками.

— Это? — Бурлаков взял пирожок, повертел, разглядывая. И захохотал: — Ай да девчонка! Всё-таки успела, залезла!

Михаил Аркадьевич кивнул. Итак, она — Женя, у неё девочка, живёт где-то… на севере, Гошка уезжал как раз с Северного вокзала, но это не Поморье, и не Печера. Поморскую экзотику он знает, там традиционная кухня совсем другая, а в Печере не пекут пирожков с изюмом и орехами, это юг, значит… репатрианты, в Печеру репатрианты не едут, их северная граница — Ижорский пояс, тогда…загорыши… а «телегу» на Золотарёва Гошка с Асей сочинял, а Ася… да, сейчас она как раз в Ижорском поясе, точнее… точнее… Загорье! Загорье — загорыши. Всё сходится.

— О чём задумался, Мишка?

— Едой наслаждаюсь. Так, как там в Загорье? Уже зима?

Бурлаков улыбнулся.

— Молодец, соображаешь. А зима? Как положено, с Покрова.

— Понятно. И чего тебя туда понесло?

Бурлаков сделал таинственное лицо и с наслаждением откусил от загорыша. Михаил Аркадьевич кивнул, принимая игру. А почему бы и нет? Судя по счастливой физиономии Гошки, поездка пошла ему на пользу, и, если эта Женя, кем она Гошке ни приходилась, вернёт его к жизни… то ветер им в паруса, Синичку, конечно, жаль, но Гошка — вояка опытный, ему не впервой на два и более фронтов, справится. Девочка… вряд ли Гошкино произведение, но… проверим.

— В школу-то копытце уже ходит?

— А как же, в первый класс! — гордо ответил Бурлаков. — Одни пятёрки.

— Ты прямо с отцовской гордостью говоришь, — рискнул сделать следующий шаг Михаил Аркадьевич.

— Дедовской, — поправил его бурлаков. — А в остальном всё правильно.

— Ты дед?! — искренне удивился Михаил Аркадьевич. — Откуда?! Девочки… — и осёкся.

— Да, Миша, — кивнул Бурлаков, — ни Анечки, ни Милочки нет, — быстрым движением он выплеснул себе в рот остаток водки из стопки и явно заставил себя улыбнуться, вернуться к самому себе прежнему. — И всё-таки я — дед, Мишка. И внучка у меня чудесная.

— Рад за тебя.

— Только рад, а не счастлив?! Свинья ты, Мишка, после этого.

— А со свиньёй только свинья и дружит, — облегчённо огрызнулся Михаил Аркадьевич.

— Я козёл, — строго поправил его Бурлаков. — Самому себе противоречишь.