— Наши па-астаянные гости, семья Бии Няо, — представил ведущий неразлучную пару. — Ка-ак абычно, любовная лирика на-а два голоса.

Утки слаженно кивнули. А когда начали, то удивительное переплетение не отстающих ни на мгновение друг от друга мужского и женского голосов порождало всепоглощающее чувство горькой печали.

— Ну, — пожала плечами Маруша. — И где тут любовь? Скотобойство одно. По мне на любовную лирику больше то, про карты, смахивает.

— Ты упустила главное, — заметил кот. — Местоимение «Мы».

— Причем тут оно?

— А ведь любовь — это не «ты» и «я». И даже не «без тебя весь мир померк». Первая стадия любви — завоевание. Когда две личности ищут что-то общее. Но вот завоевание свершилось. Что дальше? — кот сделал паузу, словно решил сначала сам ответить на заданный вопрос. — Для многих — привыкание, когда общество видит «мы», но на деле все глубже чувствуешь «ты» и «я». И только горстка счастливчиков, для которых «мы» продолжает звучать, идут дальше, — кошачьи глаза теперь казались кусочками лазоревого неба, которое прорвалось сквозь серость осенней грусти. — Им всегда в одном направлении, какие бы преграды не возникали на пути. Это и есть настоящая любовь. Все остальное — отмазки, да оправдание собственных слабостей.

Маруша недоверчиво хмыкнула. Вот ведь, моралиста принесло на ее голову. Нет, если бы стихи про любовь довелось сочинять ей…

— Глянь чуть влево, — зашептал кот, посмотрев мимо Маруши. Птичка незаметно скосила взгляд, рассматривая соседку. Да, той было чем гордиться. Змеиная шея позволяла просунуть голову в труднодоступные места. Рыбий хвост неласково шлепал по бокам тех, кто ненароком осмелился прислониться к спине, объятой черепашьим панцирем. И только клюв подкачал, поскольку выглядел так, словно его позаимствовали от самой обычной курицы.

— Птица Хоо, — пояснил кот.

— Она тоже будет выступать?

— Нет, — фыркнул кот. — Но ее появление всегда служит счастливым предзнаменованием. Не пойму только, за что ее упекли в клетку. Однако, готов поспорить, призрачные стаи через час-другой опомнятся и выволокут эту особу обратно. Я еще не встречал никого суевернее мертвых птиц.

— Чего пялишься, ты, чудо в перьях? — нелюбезно пророкотала птица, несущая счастливое предзнаменование. — Шагай отсюда, пока лапы целы.

И Маруша на всякий случай спряталась за своего пушистого спутника.

— За что они так не любят день? — прошептала маленькая птичка. — За что ненавидят зарю?

— Видишь ли, — коготок задумчиво царапнул пол, — оставшимся в ночи никогда не добраться до зари. Никогда! А все недостижимое так и тянет обругать, унизить, вывалять в грязи. Тогда не то что к нему приблизишься, но почувствуешь, как оно стало не таким уж необходимым. Трудно любить неосуществимую мечту. Гораздо проще ее ненавидеть. А ненависть, как якорь, тащит за собой мертвечину во все новые миры, куда довелось тебе долететь. Так, не успев почувствовать радость, ты убиваешь ее на корню. И, сама того не желая, портишь волочащимся за собой гнильем то, что зовется аурой мира. А после…

— Хочу червячка, — безапелляционно заявила Маруша, и кот тут же умолк. Не дожидаясь милостей от природы, птичка подцепляла извивающиеся красные спиральки, пока не насытилась.

— Сейчас я им поясню все особенности перелетных маршрутов, — после плотного обеда настроение стало бодрым и боевым, и Маруша ввинтилась в пернатые ряды, пробиваясь к центральному кругу.

— Погоди, — зашипел вслед кот. Но коты живут на свете не для того, чтобы указывать птицам. Особенно, когда их никто не просит.

— Я тоже неплохо сочиняю, — безапелляционно заявила Маруша, перекрыв птичий гомон первых рядов.

Птица-Секретарь опешила от подобного напора.

— Как ва-ас представить, милочка?

— Вот уж тебе не милочка, — Летящая в Вирию смерила ведущего хмурым взглядом. — Представь меня, как Марушу, птичку верхнего уровня.

— О, о! — раскрыл клюв Пятнистый Лунь, на секунду утративший положенное по должности хладнокровие. Разговоры в первых рядах смолкли. Птицы сверлили Марушу удивленными взглядами.

Не растерялся только ведущий.

— Не часто, — кивнул он, — вот уж не часто за-алетают к нам па-адобные гостьи, — его клюв преобразился благосклонной улыбкой. — А-абычно они а-астаются в других ночах. А-а тут та-акая уда-ача. Упустим ли мы ша-анс услышать птичку верхнего уровня?

Он сделал паузу.

Все замерло, застыло, заледенело в груди у Маруши. Хотелось только одного, чтобы поскорее закончилась эта затянувшаяся прелюдия. Может, зря она рискнула? Может, стоило спокойно подождать в районе пятого столика?

— Пущай читает, — милостиво кивнул жирный пеликан. Когда-то он был розовым, но сейчас его словно вываляли в цементе. В пустых дырах его глазниц притаилась изначальная тьма.

— Давай, пташка, начинай, — весело проорал стриж, глаза которого наполнял мутный туман.

Маруша осмелела.

— Итак, — ведущий покровительственно распростер крыло на маленькой птичкой. — Перед нами Ма-аруша, а-асоба, прина-адлежащая а-адному из верхних уровней птичих кла-анов. Не а-на ли ва-азвестит нам истину в па-аследней инстанции? Пра-ашу Вас, па-алнаценная ка-андидатка на роль Ка-аралевы Бала.

Такое приветствие еще больше ободрило Марушу. Птичка вылетела на свободное место, по пути взбив хохолок и пригладив перышки, чирикнула, прочищая голос, и трели полились из горла.

Маруша смолкла, вслушиваясь в оглушительную тишину. Лишь робко посвистывал ветер, да жалостливо скрипели прутья клетки.

«Сейчас все заорут от восторга! — внутри Маруши поднималась теплая волна победы. — Просто до них еще не дошло, что зарю можно не только ругать. Сейчас… Ну начинайте, начинайте же…»

Никакого рева не последовало. Кто-то кашлянул, кто-то ковырял пол острым коготком. В задних рядах смачно чавкали чем-то вкусным, но износоустойчивым.