Вацлав с удивлением смотрел на происходящее. Рядом с ним стоял бледный Ярослав.

Алоис тоже попытался встать, но это ему не удалось, и он остался сидеть в таком положении, в каком и упал на стул. Свою неудачу он компенсировал так:

— Вацлавичек, быстрее иди к нам! Здесь у нас отличная компания. Знаешь, как я тебя люблю, дорогой мой. Ты за всю жизнь не сделал никому плохого! — И его голова бессильно упала на грудь.

— Что здесь происходит? — удивленно спросил Вацлав.

— А что бы тут происходило? Ничего. Получили бутылку, и вот, пожалуйста.

Мария надменно откинула голову и отвела Вацлава на кухню. Через секунду туда вошел Ярослав.

— Едешь к папе? — спросила она Вацлава.

— Еду.

— Привези его! Пусть погостит несколько дней… — Она запнулась и быстро начала соображать. Было совершенно ясно, что старый Алоис будет спать здесь. — Скажем, у тебя.

— А зачем?

— Завтра в Бржезанах будет какое-то собрание.

— Какое собрание?

Пока Мария искала ответ, за нее ответил Ярослав:

— Боже мой! Ведь это все вздор!

— Собрание проводит Алоис. По поводу Якуба. Тебе ясно, что из этого может получиться? В Бржезанах достаточно людей, которые с удовольствием сделают отцу неприятность. Вацлав, ты должен воспрепятствовать этому!

Алоис проводит собрание! Этот нализавшийся Алоис! На таком собрании, наверное, ни у кого ноги не онемеют. Вацлав усмехнулся. Мария разгадала его мысли.

— Не смейся, Вацлав. Туда поедет также какой-то деятель комитета. Чтобы тебе было известно, среди них есть и головорезы.

Слова, которые Ярослав, будучи напуганным, не мог произнести, совершенно просто и доступно высказала Мария. Ярославу пришло в голову, что уже не впервые он видит, как Мария (и, вероятно, большинство женщин) гораздо разумнее его поступает в напряженных ситуациях.

— Думаю, что ты преувеличиваешь, Мария, — сказал Вацлав. — Это ведь просто невозможно, чтобы нечто подобное… у нас…

Когда накануне Вацлав сидел перед выключенным телевизором, у него были такие же мрачные мысли, как у Марии. Но теперь он был спокоен. Прошло уже какое-то время, он проехал по тихому, почти безлюдному городу. А кроме того, некоторое облегчение принесло ему то, что он представил почти смешную картину охраны деда Якуба, который никогда ничего не боялся и скорее сам раздавал удары, охраняя других, когда это было необходимо.

— Что же вообще можно сделать? Как этому воспрепятствовать?

— Я ведь говорю тебе: увези его, пусть несколько дней отца не будет в Бржезанах.

Вацлав на мгновение задумался:

— А как ты думаешь, что он сам скажет по этому поводу?

Мария поняла. Якуб с этим никогда бы не согласился. Вацлав добавил:

— Выступая сегодня, он знал, на что идет. А мы хотим его куда-то… на несколько дней… А что потом, Мария?

Ни у кого не нашлось ни одного слова. Воцарилась тишина, и только из комнаты доносились звуки, как с другого света.

После долгих томительных секунд Мария наконец сказала:

— Передай папе привет. И предупреди его хотя бы, что против него что-то замышляется.

Вацлав медленно ехал по городу, а затем по открытой местности. На него перешла оцепенелость окружающей атмосферы. Тишина, спокойствие.

К отцу он едет совершенно напрасно… Теперь он окончательно понял смысл неожиданного выступления отца по радио.

Пусть теперь говорят что угодно… Это пришло в голову Вацлаву, когда он слушал выступление. И сейчас он знает, что есть ситуации, когда не имеет значения, как что-то говорится. Бывают ситуации, когда важно уже то, что человек встал, подал голос, чтобы люди заметили: я здесь, вот я какой. А вы испытывайте совесть, если еще можете.

Он, собственно, напрасно едет к отцу, но тем не менее он должен туда ехать, чтобы побыть с ним несколько минут. Чтобы они были вместе. И чтобы передать привет от Марии.

Капитан Мартинек числится в третьей эскадрилье. Сегодня утром он поднялся в воздух, так сказать, вне очереди. Это был испытательный полет. Войдя в теплушку, где сидели лейтенанты — выпускники училища из первой эскадрильи, он почувствовал себя человеком с нечистой совестью.

Ребята украдкой посматривают на него, не решаясь начать разговор. Разумеется, они знают о его утренних эстрадных представлениях на пятикилометровой высоте и о драматическом уходе со сцены с помятым баком. Они также знают, что во второй половине дня на предполетной подготовке третьей эскадрильи к завтрашнему летному дню этот случай будет подробно разбираться.

Капитан Мартинек, по существующим правилам и заведенным обычаям, подробно расскажет, что случилось, и с хирургической точностью и хладнокровием разберет и свою ошибку. Это совсем не будет походить на самокритику на собрании. Разбор будет чрезвычайно ценной наукой для остальных, менее опытных летчиков, для которых подобный проступок мог бы означать незамедлительное свободное падение шести тонн металла с высоты пяти километров. Только после этого серьезного служебного разбора Лихач начнет оправдываться. Во всех предполетных подготовках принимают участие летчики всех трех эскадрилий, несмотря на то, что подготовка касается только некоторых из них. Из-за этого случая с Мартинеком все выпускники с большим нетерпением ожидают предполетную подготовку к завтрашнему летному дню.

Однако она будет только после обеда; сейчас же капитан Лихач, стараясь успокоиться, топчется в теплушке, где ему совершенно нечего делать. Ему нужно выговориться. Он просматривает чертежи на ватманской бумаге, покрывающие все свободное пространство между окнами, старается разобрать: вот на этом рисунке даны параметры катапультирования, на том — таблицы расходования топлива во время полета, примитивная карта с толстыми красными линиями обозначает зону тренировочных полетов полка… Все это он знает назубок…

При чем здесь он, если эту алюминиевую сигару сделали из бракованного материала? Каждый дурацкий мост через вонючий ручей рассчитан на троекратную перегрузку по сравнению с расчетной. Но инженеры делают бак с расчетом на допустимую нагрузку! Переступишь на волосок — и вина ляжет на тебя! Он и переступил на волосок.

— Черт возьми, почему это помещение называется теплушкой, если здесь такой холод?!

Хватит ли этого для преодоления стены молчания?

Ответил поручик Сова, известный тем, что, когда он не летает, а для новичка он летает хорошо, он любит говорить о женщинах и вещах, связанных с ними.

— Это, видимо, потому, что здесь всегда много ребят и никогда не было ни одной женщины.

— Наверное, ты прав, — проронил Мартинек, желая тем самым прервать самолюбивую усмешку Совы над собственной шуткой, — я уже летаю восемнадцать лет, но женщин среди летчиков еще не встречал.

— Все это так, — ответил остроумный Сова, — но если бы здесь собирались балерины, то это помещение не называлось бы теплушкой.

Остальным ребятам эта болтовня пришлась явно не по душе, но, так как молчание было нарушено, поручик Алеш спросил с достаточной для выпускника училища смелостью:

— А что у вас случилось с тем баком, товарищ капитан?

Наконец! Но не может же Мартинек сразу дать понять, что именно об этом ему и хочется говорить.

— С каким баком?

Поручик Алеш понял, что его вопрос был слишком прямым.

— Как вы вообще узнали, что его развернуло?

«Умный парень, — подумал Мартинек. — Хотя здесь все ясно как день. Дело в том, что летчик в «миге» не видит из своего самолета почти ничего. Полковник Каркош однажды сказал, чтобы мы не забывали о том, что мы, собственно, наполовину космонавты и не только потому, что у нас скорости высокие. Когда он начинал летать, он видел не только плоскости, но и киль самолета. Этой возможности у нас теперь нет. Поэтому надо больше думать!»

В громкоговорителе заворчало, двое ребят поднялись, взяли свои шлемы, провели ладонями по шлангу, торчащему из левого кармана, и ушли. Пришла их очередь.