Словно на краю пропасти. Оглушающие мгновения. Сбивающие с ног похлеще трех защитников противоположной команды. В тот момент ему показалось, что он в жизни никого так не ценил и не дорожил никем настолько, как Настей, которую вот-вот мог потерять безвозвратно. Не стеснялся и не побоялся заявить, что любит ее.

Сейчас Александр задумался. Столько всего было в словах Валерия. И поневоле пришло в голову, что он невероятно много знает о том, как идти любой ценой к победе, как выигрывать и добиваться цели. А вот о любви — ничего и не знает, кажется. О том, как любить.

Зацепили его укоры тренера. Задело. Он не был уверен, что сумел бы так. Отказаться от всех перспектив. Вроде даже хотел когда-то, помнил, как готов был остаться в родном городе, когда впервые Настю забрали.

Тогда он ее любил?

Или это потому, что Александр еще ничего толком не знал о хоккее, не распробовал славу на вкус? Сумел бы он сейчас отказаться от того же предложения работать в сборной тренером, чтобы заниматься детьми из приюта в никому неизвестной секции? Верещагин не чувствовал в себе такой готовности. А ведь умом понимал, что подобные секции — важны и ценны. Он сам благодаря такому вот тренеру, позабытому сейчас, когда-то начал свой путь в большой хоккей. Именно они давали многим мотивацию и возможность двигаться дальше. Прививали любовь к игре и льду.

Неприятно осознавать, что ты «мельче» душой и характером, чем привык о себе думать. Как ни крути, а хотелось чего-то более значимого. И действительно, имеет право Валерий спрашивать: любовь ли это? Сейчас Александр не знал, может ли уверенно такое заявлять.

Тихо вернулся в палату, ничего больше не говоря. Он не был сейчас уверен и в том, что на это право имеет. Но… Валерию одному не справиться, это он понял за последние дни. Тут была нужна подстраховка: то купить что-то, то принести, то сменить в ожидании… Да и куда ему сейчас идти? Вот и остался. Сел на стул у дверей, откинулся затылком на стену, закрыл глаза, чтобы не мешать. И вновь погрузился в мысли, по-новой оценивая все, что думал и знал, что ощущал за эту неделю, и к чему стремился на самом деле.

В голове звенело. И сознание уплывало, путаясь в какой-то липкой и густой темноте. Глаза не получалось открыть. Насте казалось, что она очень старается, напрягается изо всех сил, но веки какие-то неподъемные. И губы, язык, рот — тоже. Она пыталась ими шевелить, что-то сказать, однако и это не выходило. Даже слюну сглотнуть не удавалось. На какое-то мгновение ее охватила паника, что сейчас она захлебнется или задохнется.

Настя судорожно попыталась поглубже вздохнуть, слабо понимая, что все тело слушается ее очень плохо. Но ей все же удалось протолкнуть воздух вглубь себя. Горло почему-то болело. Будто бы она простыла. Или долго и громко кричала. И эта проклятая темнота, из которой ей никак не удавалось выбраться…

Руки и ноги не подчинялись, тело ватное. Хотелось поднять руку и растереть лицо, а мышцы не слушались. Попыталась хоть что-то сказать, как-то позвать кого-либо, но добилась только невнятного хрипа и нового ощущения боли в горле.

Еще и пищало что-то: противно, надрывно, отдаваясь в пустой голове пульсирующей болью.

У Насти никак не выходило понять и разобраться, где она и что происходит. Хоть бы глаза открыть, ей-Богу!

— Тише, егоза, тише. Все хорошо, не торопись, понемногу…

Валера… Она сразу узнала его голос. Глаза запекло почему-то. Под веками, которые никак не могла поднять, стало горячо и влажно. Слезы выступили. Попыталась повернуться к любимому, туда, где его голос слышала. Позвать…

Но вместо имени опять вышел какой-то сиплый хрип. И Настя всхлипнула.

— Все хорошо, — снова повторил Валера, и она ощутила, как он погладил ее щеку, провел рукой по лбу. Легкое касание губ любимого на своих губах. — Не волнуйся, Настенька. Все придет в норму. Сейчас медсестра посмотрит. Врач…

Любимый… Как ему удавалось ее понимать всегда? Даже сейчас, когда Настя и слова сказать не могла? От понимания, что он рядом — ей стало легче.

В этот момент вокруг начался какой-то шум, гам. Кто-то пришел, что-то спрашивали. Настя стала чувствовать, как ее начали трогать: что-то измерять, щупать, цеплять на пальцы и руки. Точнее она не могла понять и разобраться. Кто-то все же поднял ее веки и ослепил Настю ярким светом. Она поморщилась, ощутив жжение в отвыкших глазах. Слезы выступили сильнее. Но не от боли, Настя ее словно бы и не ощущала… Вообще мало что чувствовала в теле. Она ничего не увидела, кроме этой вспышки света. Люди вокруг говорили чересчур громко, слишком быстро. Совсем не так, как Валера. И она не успевала уловить смысл их разговора.

А от попыток сделать это — ощутила невероятную усталость, поняв, что вновь проваливается в ту темноту, из которой еще и не выбралась до конца. Так дико хотелось спать! Просто невыносимо. Но Настя еще раз попыталась открыть глаза. И в этот раз у нее вышло. Правда, почему-то только с правым. Но она смогла обвести пространство вокруг себя расплывающимся, мутным взглядом. Вокруг была какая-то мешанина из нечетких контуров, теней и света.

— Ва…лра… — хрипло позвала она любимого, понимая, что все равно говорит невнятно.

Но ей хоть что-то удалось, по крайней мере.

Один из темных силуэтов наклонился к ней. И Настя вновь ощутила нежное прикосновение к своей щеке, к уголку рта.

— Я здесь, егоза. Я рядом. Отдыхай…

Он говорил так твердо, так спокойно, с таким чувством уверенности и облегчения в голосе, что Насте стало легче. Глаза закрылись сами собой, и она поняла, что проваливается то ли в сон, то ли просто в эту темноту, прижимаясь к его пальцам губами.

Вновь Настя проснулась позже. Она не знала ни где она, ни какой сейчас день. О времени суток так же понятия не имела. С трудом сумела открыть глаза, вдруг подумав, что сейчас это хоть получилось нормально. И открылись оба. Пару секунд потребовалось, чтобы сфокусировать взгляд. Глаза слезились и все вокруг все же расплывалось. Но постепенно картинка пришла в норму. Настя лежала в кровати. Над ней был белый потолок. А сбоку, в пределах видимости без движения, она видела окно, из которого лился тусклый свет. Пасмурно. То ли раннее утро, то ли вечер, то ли просто сумрачный зимний день — непонятно. Несколько раз моргнув, Настя сдалась, поняв, что не сумеет угадать время по серому небу которое ей было видно. Вздохнула, с радостью осознав, что теперь ей это удалось без паники или того усилия, которое она запомнила. Но горло еще дерло, не совсем понятно для нее. Настя попыталась повернуть голову.

Ей плохо удалось. И в этот же момент она услышала какой-то скрип, словно металлом по чему-то твердому. Камню? Полу? И в пределах ее видимости появился Валера. Позади него она увидела стену, такую же белую, как и потолок. Но Настя сосредоточилась на любимом.

— Привет, егоза, — Валера скупо улыбнулся, нежно коснувшись ее щеки. — Проснулась?

Она медленно моргнула и снова посмотрела на него. Он выглядел таким усталым. Просто ужасно. Глаза будто провалились вглубь глазниц. И вокруг них огромные тени. И морщины, которые она не помнила такими глубокими. А еще Валера осунулся, словно похудел. И щетина темнела, которую он очень редко позволял себе оставить, не побрившись. Из-за этого щеки казались впалыми, а сам Валера изможденным.

— Я… спла? — язык и губы еще плохо слушались.

Она говорила очень невнятно. Нахмурилась… Или попыталась. Попробовала еще раз:

— Сплала… — выдохнула с разочарованием, напряженно пытаясь правильно выговорить.

— Не спала, Настя, — Валера пальцами накрыл ее губы, очевидно, заметив, насколько ее это расстраивает. И как сложно дается. — Тебя машина сбила. Помнишь? Задела. А ты, падая, еще сильно ударилась головой об лед…

У Валеры голос пропал, словно бы горло сжалось. И Настя вдруг поняла, почему он так выглядит. И что ему очень тяжело. Так, словно это все вдруг начало прокручиваться перед ней на пленке, она представила, почти ощутила сама все, что любимый вынес. Не помнила того, о чем Валера говорил. Помнила, что к нотариусу приехали. И как говорила с Вероникой: визгливый голос, глупые претензии. Что к Валере хотела подойти. А машину не помнила.