Лисбергер села и попыталась позвать на помощь. Ее шокировали одновременно сила боли, которая пронзила ее горло, и кошмарный и при этом очень тихий скрежет, который она издала. Вместо того чтобы начать бояться боли, которая была неминуема, Лисбергер собрала всю свою храбрость и закричала что есть мочи:

— Помогите!

Но звук ненамного превосходил по громкости шепот, а боль вызывала красную пелену перед глазами и окутывала каждый нейрон, каждое нервное окончание ее тела. Она упала, мокрая от пота, едва не потеряв сознание. Она лежала и часто дышала, в ушах отдавалось громкое биение сердца. Лисбергер скрутилась, как эмбрион, на полу клетки.

Через несколько часов она услышала звуки у двери. Дверь быстро открылась и закрылась. Вошедший мужчина был одет в темную толстовку с капюшоном и джинсы. Капюшон был накинут. Кроме того, на человеке были солнцезащитные очки. Немногие детали его внешности можно было различить. Человек, похоже, бросил на Лисбергер беглый взгляд и пошел в направлении того, что Лисбергер сочла ванной. Она услышала звук смываемой в унитазе воды. Потом человек вернулся в комнату и подошел к столу с инструментами.

Он взял шприц для подкожных инъекций и пузырек с чем-то. Лисбергер заметила, что еще один пузырек стоял рядом с тем, который взял мужчина и из которого он сейчас наполнял шприц. Несмотря на то, что она не могла разглядеть название с такого расстояния, она узнала логотип и быстро поняла, что это было: полный адьювант Фрейнда.

Лисбергер участвовала в спорах с университетским комитетом относительно продолжения опытов на животных животных последние шесть месяцев. Ее призывали отказаться от экспериментов с полным адъювантом Фрейнда. Комитет утверждал, что антитела, которые она пыталась создать у мышей, можно было производить без опытов на животных. Лисбергер пыталась убедить комитет в том, что ее методы были надежными и проверенными. Комитет возражал, что европейские исследователи перестали использовать мышей для выработки этих антител, и не был готов поддерживать подобные практики, известные причинением страшных страданий лабораторным животным.

Лисбергер изучала редкий тип рака мозга. Ее протокол позволял делать инъекции раковых клеток в брюшную полость мышей наряду с инъекциями полного адъюванта Фрейнда. Этот препарат, применение которого было общепринято, причинял мышам ужасную боль и образовывал крупные язвы. Беспокоиться об этом надлежало комитету. Адъювант был необходим для того, чтобы иммунная система мышей производила антитела против раковых клеток. Комитет просил Лисбергер применять более современные методы, используя для экспериментов мешочки сыворотки вместо мышей. Лисбергер же воспринимала тот факт, что процедура с использованием живых животных была под запретом в Европе, скорее как наглядный пример прогиба исследователей под нажимом зоозащитников-революционеров, нежели как признак просветления или облагороженный научный метод. Лисбергер стояла на своем, а комитет не пожелал сделать ничего, кроме как ограничиться рекомендацией рассмотреть альтернативы.

Человек в черной толстовке положил наполненный шприц на стол и подошел к Лисбергер. Он произвел какие-то манипуляции у края клетки, и одна из стен начала придвигать женщину к другой стене. Она уперлась спиной в одну стену и ногами в другую, но не пересилила движение механизма и в конечном счете оказалась зажата между стенами.

Человек подошел к ней, держа шприц. Как только он сделал Лисбергер укол, она ощутила действие кетамина, широко применяемого в лабораториях по всему миру парализующего препарата. Однажды, лишь однажды, она и еще два аспиранта вкололи себе кетамин, «Супер К». В тот день она возненавидела паралич, из-за которого стала такой беззащитной, при этом находясь в полном сознании.

Как только тело Лисбергер расслабилось, человек вернул движущуюся стену в исходное положение. Он открыл дверь клетки и перевернул Лисбергер на спину. Она переживала из-за своей наготы и беспомощности, но человек, похоже, не обращал на этот аспект особого внимания. Он подошел к столу, выбрал шприц с длинной иглой, набрал что-то из одного пузырька, после чего добавил адъюванта Фрейнда и энергично встряхнул шприц. Он подошел и сделал укол в брюшную полость Лисбергер. Она сочла это возбуждающей дозой. Сильное жжение в желудке началось почти мгновенно. Человек закрыл дверь клетки, положил инструменты на стол и вышел из номера.

Желудок Лисбергер пылал. Когда кетамин начал заканчивать свое действие, она принялась корчиться и извиваться, пытаясь избавиться от боли. Агонию удваивало обильное потоотделение. Со временем у нее появились силы сделать небольшой глоток воды из бутылки, прикрепленный к стене клетки. В конце концов она погрузилась в судорожный сон. Когда она проснулась, она почувствовала, что ее желудок раздуло. Она поняла, что ее иммунная система производила сыворотку в ответ на адъювант Фрейнда и то, что ей вкололи вместе с ним. Боль не уходила, а на месте укола образовался отвратительный, ярко-красный клочок ткани, дотрагиваться до которого было запредельно больно.

Когда Лисбергер очнулась в следующий раз, она увидела человека сидящим в кресле и наблюдающим за ней. Ее желудок раздулся еще больше, кишечник нестерпимо болел. Когда человек увидел, что она очнулась, он пошел к столу и снова наполнил шприц кетамином. Лисбергер начала стонать своим тихим, хриплым, болезненным голосом.

Одна стена вновь прижала ее к другой. Ее опять обездвижили химическим путем. На сей раз человек ввел ей в желудок большую иглу и наполнил шприц жидкостью, которой полнилась ее брюшная полость. Жидкость была прозрачной, розоватой, с желтыми и красными сгустками. Человек дважды наполнял шприц таким образом, оба раза опорожняя его в какую-то емкость. Как только он закончил, он набрал в шприц неизвестное вещество и адъювант Фрейнда, встряхнул и вколол в желудок Лисбергер. Потом он запер дверь клетки и вышел из номера.

Хуанита Гонзалес занималась уборкой номеров Capital Court Motor Inn уже девять лет. Она гордилась безукоризненным состоянием, в котором она всегда оставляла комнаты. Хуанита знала, что некоторые девушки срезают углы, спеша разделаться с мытьем полов, споласкивали санузлы вместо того, чтобы скрести их, иногда даже заправляют постель, не меняя белье. Хуанита никогда так не поступала. Она считала, что даже несмотря на низкие цены мотеля, постояльцы имеют право жить в чистых номерах.

Мужчина, живший в номере 289, дал ей $50 чаевых неделю назад и попросил не убирать его комнату. Он сказал, что не любит, когда посторонние заходят туда, где он живет. Каждое утро, убирая другие номера, проходя мимо 289-го, она подносила ухо к двери. Иногда она слышала тихие шорохи, а однажды ей даже показалось, что она различила приглушенный стон, но Хуанита считала себя профессионалом и табличка «НЕ БЕСПОКОИТЬ» (не говоря уже о подаренных $50) была для нее достаточным основанием, чтобы невозмутимо двигаться к следующему номеру.

Но этим утром табличка пропала. Мистер Я-не-люблю-посторонних, очевидно, выписался. Хуанита беспокоилась, что после недели без уборки у нее существенно прибавится работы, если мужчина окажется таким же, как большинство тех, за кем она обычно убирала.

Хуанита вошла в номер. Внутри было очень темно и, судя по запаху, ей предстояло хорошенько потрудиться. Хуанита включила свет. Прежде чем она смогла в полной мере осознать то, что предстало ее взору, прошли долгие несколько секунд. Крестясь и приговаривая что-то про Деву Марию, Хуанита попятилась к двери, захлопнула ее за собой с другой стороны и поспешила разыскать заместителя управляющего.

Три часа спустя прибыли Роб, Мэтт и Браун. Парковка была оцеплена, все другие номера в мотеле освобождены. Местное отделение Бюро держало ситуацию под контролем.

Мэтт показал свой бейдж и удостоверение личности ответственному агенту и вошел в номер. Температура внутри была, как в холодильнике. Кондиционер все еще работал на полную мощность. Двое людей, мужчина и женщина, фотографировали различные предметы и помещали их в пластиковые пакеты с этикетками, записывали что-то в блокнот и клали в белые картонные коробки.