Догоника, Лунная зайчиха, предводительница колонии, гневно фыркнула.

— Урод! Сразу видно, что ты не мать. Молодые, может, и не боятся смерти, значит, мы должны бояться за них. Мать скорее сама погибнет, чем отдаст на погибель свое дитя.

— Сгодится и это, — пробормотал Прыгунок себе под нос.

Стремглав, Солнечный заяц, супруг Догоники, рявкнул басом:

— Я слышал, что ты сказал! Уймись, а то получишь по морде — и не передними лапами, не надейся.

— Я это со страху! — извинился Прыгунок.

— Мы все напуганы, — ответил Солнечный заяц, — но мы не начнем приносить друг друга в жертву ради того, чтобы самые большие эгоисты могли уцелеть. Для нас наступили тяжелые времена, мы должны сплотиться и пережить их вместе. Сегодня мы с Камнепяткой собрали самые сильные обереги и разложили вокруг поля. Авось они отпугнут чудовище.

Медуница, самая красивая зайчиха в колонии, сказала:

— Мы уже все обереги поблизости обобрали, а Убоище все прилетает и прилетает!

Зайцы снова погрузились в грустное молчание.

Борзолапка переменила тему:

— Помните ежиху, которая говорит по-заячьи? Джитти, или как ее там. Я ее сегодня видела на речке.

Догоника кивнула.

— Ну вот, она и пристала ко мне, говорит, тут новый заяц появился — горный, представляете? Парень. Говорит, если мы его не примем, она на меня порчу напустит. Испортит мне ноги. Ну, я ее, конечно, отбрила.

— Да уж, на тебя похоже, — саркастически заметила Догоника. — Ты же у нас храбрая. Тебя ничуть не волнует, что ежи — известные колдуны и что был случай, всего за два поля от нас, когда по ежиному колдовству у одного зайца глаза лопнули. Тебе это все равно, правда?

Борзолапка заворочалась в своей ямке.

— Ну, если по-честному, Лунная, я чуть-чуть, совсем немного напугалась, так что, думаю, скажу-ка я тебе об этом.

— И правильно, что сказала, — ответила Догоника. — Хотя, собственно, чего эта ежиха от нас хочет? Нам тут лишние зайцы не нужны, особенно эти голубые горцы. Они и вести-то себя в нашем обществе не умеют. Я никогда не видела горных зайцев, а вы?

Оказалось, что никто не видел. В исторических преданиях русаков горные зайцы упоминались скупо. Кроме самого факта их существования, о них практически ничего не было известно. Жили они далеко, где-то под облаками, и уж, само собой, никто их не приглашал являться, занимать тут место и рвать траву, которая пригодилась бы самим русакам. И вообще, смешно ожидать, что дикари, которым нравится жить на покрытых льдом скалах и есть вереск и прочую несъедобную дрянь, придутся ко двору в культурном обществе.

— Ясно ведь, — сказала Лунная зайчиха, — коли уж даже я не знаю, что там творится у них в горах, тем более горцу не разобраться в нашей жизни. Легко понять, что при таких культурных различиях совместная жизнь невозможна. Горные зайцы — существа неотесанные, можно сказать отсталые, и, конечно, этому парню будет очень неловко и нелегко в нашем обществе. Он не умеет себя вести, будет попадать впросак, стесняться и страдать от этого. Конечно, в своем невежестве и отсталости они не виноваты, им приходится быть грубыми и дикими, чтобы выжить на суровых камнях, которые они себе облюбовали для обитания, но их некультурность помешает им ужиться с такими цивилизованными и утонченными созданиями, как мы. Так что я постановляю: если этот горный заяц явится на Букерово поле — гнать его в шею.

Раздался ропот одобрения. Стремглав, верный помощник мудрой супруги, забарабанил задней лапой по земле в знак полного согласия. Вообще, в колонии не часто решались противоречить Догонике — она была очень крупная зайчиха, с мускулистыми задними ногами и крепкими когтями. Ее сильные лапы наказали не одного нахала. Сам Стремглав, украшенный несколькими шрамами в результате кое-каких былых недоразумений с возлюбленной Лунной зайчихой, обычно первым спешил одобрить ее решения.

Помолчав немного, Борзолапка откашлялась и снова заговорила:

— Я с тобой не спорю, Догоника, ты не думай, только вот как же насчет порчи…

Лунная зайчиха удивленно свистнула и сказала:

— А что? Кому ежиха грозилась испортить лапы? Тебе?

— Д-да, — подтвердила Борзолапка.

— Ну и ладно! Нам-то ничего не грозит, верно?

Борзолапка умолкла. Она хныкала очень тихо, так что больше ее в этот вечер почти не слышали.

Беседа снова прервалась. С наступлением сумерек ветер переменился — с моря задул легкий соленый бриз, бодрящий и освежающий. Зверькам стало легче от свежего дуновения, их души очистились, страх отступил. С востока донесся запах лисы, и зайчата заволновались было, но взрослые их быстро успокоили — опасности нет, лиса далеко. Она, скорее всего, направлялась на ферму, в надежде, что фермер уселся ужинать, забыв запереть курятник.

Ночь надвинулась вплотную, гася последние проблески света. Зайцы с облегчением вздохнули: еще один день закончился. Скоро они смогут выйти и покормиться под покровом темноты. Убоище в полном мраке не охотилось, оно всегда появлялось в этом страшном сумрачном промежутке между ночью и днем.

— Осталось немного, — подбодрила их Лунная зайчиха, — смелее, зайцы!

Зайцы вертелись в ямках — каждому не терпелось опередить соседей у зеленых побегов.

Прыгунок выскочил первым.

Он потянулся, потерся боком о ствол.

— Ну что же, айда!..

Это были его последние слова. Некоторые потом клялись, что расслышали его вопль, донесшийся с высоты. Убоище, как всегда, налетело совершенно бесшумно, только на двоих зайцев повеяло ветром от крыльев. Один из них говорил потом, что успел увидеть, как гигантская тень стремительно опускалась по воздушным ступеням в последнем проблеске света.

И вот все кончилось. Трагедия совершилась. Постепенно заячьи сердца снова забились в нормальном ритме. Вечер продолжался. Зайцы отправились кормиться, еще оглушенные недавней встречей с убийцей. Они поговорили с вышедшими из нор кроликами. «Слыхали? Убоище снова унесло зайца. Ужасно, да? Что? И у вас один погиб? А кто? Жирофле! Это тот, кто так любил капусту? Кошмар! Прямо не знаем, что и делать. Каждое утро и каждый вечер. У вас хотя бы норы, а мы все на виду. Да, конечно, можно бы занять заброшенную кроличью нору, но, понимаете, мы ведь зайцы, мы там с ума сойдем».

Им стало немного легче, когда они рассказали о своей беде, разделили печаль со своей сотворенной человеком родней.

Большую часть ночи они посвятили кормежке. Время от времени они спохватывались и выставляли часовых, но те, типичные зайцы, не относились к своим обязанностям всерьез. А ведь кроме Убоища были и другие опасности — например, все остальные хищники.

Они играли, как любят играть зайцы, бегали наперегонки по лугу до самой речки. Два-три зайца из озорства переплыли ее, пощипали травку на другом берегу, потом вернулись.

В разгар игры Стремглав поднял голову и посмотрел на восток. Мрачное, укутанное клубами тумана небо слегка посветлело.

— Назад! К норам! — закричал он. Зайцы рассыпались по полю, пробрались через изгородь и снова собрались вокруг тотема — встречать ужас нового рассвета. Снова приходилось каждую минуту ждать появления беспощадного убийцы, истребляющего их одного за другим ради утоления своего ненасытного голода.

В полумраке колокольни Бубба размышлял о своей жизни. Иногда он так глубоко погружался в себя, что не замечал ничего вокруг. Он старался понять, почему у других, особенно у людей, есть всё, а он обречен жить в каменной башне и неустанно выслеживать и убивать добычу. Охотиться он любил, но сейчас приходилось заниматься этим слишком часто и не для удовольствия, а по необходимости. Каждое утро и каждый вечер, разве что попадалась добыча покрупнее, вроде собак, приходилось вылетать из башни на поиски бегающего и летающего мяса.

Он хорошо помнил, что мать не нуждался в охоте, чтобы всегда иметь еду, — все припасы ему доставляли другие люди.

— Башня, люди отвергли меня.