Чрез год возвратился Арсеньев. Скучала

Груша отчаянно: письма она

Подробные, нежные мужу писала.

Дочь без него в декабре родила.

Мариной назвали, как с ним до разлуки

Условились вместе. Хоть сына хотел

Петр, боялся душевные му́ки

Жене причинить и сказать не посмел.

«Еще ведь родит. Поглядим, кто там будет», –

Думал. В столице успел позабыть

Свои страхи прежние. Многие люди

Теряют там прошлое – так легче жить.

И он потерял. По жене стосковался,

Как и не чаял. Страшилась она

Напрасно разлук. Ею муж любовался:

Дважды родив, как березка стройна.

В девичьем приданом по сей день ходила,

Сияла в расцвете своей красоты.

Пришла к ней особая женская сила,

Разлукой дарящая боль пустоты.

От счастья их встречи жила точно в сказке.

Петр же был мрачен. «Как мне уезжать?» –

Думал в ответ на горячие ласки.

И дни по приезде взялся́ уж считать.

Таков был характер. Петра донимала:

Как он устроился? Адрес послал

Сразу – об этом вперед наказала,

Но письма короткие редко писал.

Терялась в догадках. «Живу я в подвале.

Сносно. Как только работать пошел,

Мне в первый же день комнатенку и дали.

Жаль, что работы иной не нашел». –

«Где ж ты работаешь?» – «Видел я Гришу.

Он дочь схоронил… – Закричала жена,

Заплакала. – Тише, ну, Грушенька, тише.

Она уж давно… в январе умерла». –

«А нынче октябрь! Зачем я не знала?!» –

«Твой брат никому не хотел сообщать». –

«Не болен ли?!» – «Нет, но горюет немало.

Как был у него, у меня стал бывать.

Ему теперь легче. Домой приезжает

Скоро Григория тесть. От того

Так или этак в селе все узнают –

Я слова молчать не предал своего». –

«Ах, да неважно! Какое же горе!

Езжай к моей маме. Расскажет чужой,

И будет ей это болезненно вдвое».

Наутро собрался – не спорил с женой.

«Петя! – улыбка Матрены светилась

Радостью. – Ты навестить нас решил?

Ты в отпуске?» – «Да». – «Ох, у вас уродилась

Красивая дочка! Потом будет сын!

Ты не печалься! Я к Груше бывала,

Видела внучку… Что хмурый такой?

Ах, дура! Зачем я про сына сказала?!» –

«Два раза подряд я к вам с вестью дурной». –

Сменил радость страх: «Что? С твоей дочкой что-то?

Жива?» – «Что не жить ей? Про Гришину дочь

Я…» – «Ох! – отхлынула с сердца забота. –

Про Гришину знаю! Проплакала ночь.

Потом с утра встала (еще зимой), свечку

Поставила, за упокой подала.

Отмучилась милая. Все мы не вечны.

Я девять детей схоронила сама!» –

«Откуда ж узнали?» – «Авдотья сказала –

Мать Сони. Ей сразу Матвей написал

Опосля похорон. Сватью небо послало

Хорошую мне! Гриша ум потерял!

Где это видано: он запрещает

О смерти малютки несчастной писать!» –

«Простите уж сына. По дочке страдает». –

«Грушеньке я пожалела сказать.

Откуда сам знаешь?» – «От Гриши». – «Ох, Петя!

Видел его?! Я писала ему

Дважды, а он мне хоть раз бы ответил!

Нет, не простит мне Григорий вину!

Жив он? Здоров? Мне другого не надо!

Сохрани его Бог! У тебя он бывал?

Петя, мне это такая отрада!

Друг друга держаться положено вам.

Вы же родные! А город жестокий,

Чужой… Уж за Гришенькой там пригляди!»

Глаз матери, нынче от сына далекий,

Видел мужчину младенцем, поди.

Петр, не споря, кивнул. Стол накрыла

На радостях зятю, и лишь по столу

Можно приметить Арсеньеву было

Пришедшую в дом без меньшого нужду.

«Один при мне, Петя, сынок-то остался.

Антон уж не бросит, – вздохнула она. –

Да и куда бы хромой он подался?» –

«Мать, по́лно! Судьба пощадила меня!»

Антон не любил, чтоб о нем сожалели.

К Петру вышел тот же – веселый, простой.

Петр знал: сердце друга его не задели

Кровавые бури эпохи лихой.

«Мне Лизавета дитя подарила!

Дочку! Та прелесть. Ей месяц всего! –

Тут плач по избе прокатился ленивый,

Словно как раз в подтвержденье того. –

Мы Василисой дочь, Петя, назвали».

Петр смолчал, что́ он думал о том.

Спросил у Матрены: «Вы имя ей дали?» –

Кивнула: «Не мыслила я об ином.

Они так похожи! Как дочка роди́лась

Антона, то сразу пронзила меня

Мысль, что покойница к нам воротилась,

Хоть так думать – грех. Нас простила она.

Дом наш простила. Молчи лучше, Петя!

Лизавета ревела: «Не дам называть

Покойничьим именем!» Уж в сельсовете

Смирилась. Хозяйка я! Мне выбирать!

Тем паче Антон согласился…» Матрена

Вся в этом поступке приметна была –

Привыкши в семье главной быть неуклонно

Могла и обидеть без умысла зла.

«Думаешь, Лизка от дочки отходит?

Как бы не так! Всё теперь за нее

Делать приходится – глаз с той не сводит!

Да я не в обиде (ведь внучка!) за то».

Петру рассказала для Грушеньки вести

О Маше: к той сватался Миша Круглов.

Пойти бы и рада, да как быть им вместе?

Родить ей нельзя. Отец выгнал сватов.

После про всё сама Маше сказала.

И Мише. Он парень хороший. Хотя

Слышал, что с брата дитём оплошала,

Что хворая, истово рвется в зятья.

Вчера опять был. Уговаривал Машу.

Уж так ее любит! Она-то ревет,

А девка послушная. Как ей мать скажет,

Так и поступит. Осьмнадцатый год!

Петр вздохнул. Срок пришел, провожала

Груша в Москву его. Как взять с собой

Молила! Как слезы и ласки мешала!

«Подвал так подвал! Ну и что ж, что сырой!

Сгибну здесь, Петечка, – горе иссушит.

Тоска без тебя». – «Мать и дочь береги.

Может, потом буду жить где получше

И всех заберу. Хорошо ль без семьи?»

Так и уехал. Петра ожидала

Снова беременной, вспомнив потом,

Что места работы его не узнала –

Петр всегда отводил разговор.

Вернулся зимою. Письмо подстегнуло,

Что худо жене. Ему мать написать

Чужой рукой втайне от Груши дерзнула:

«Совсем плоха Груша. В живых бы застать».

Сына бранила: «Брюхатой оставил

И сбёг. Тебе Груша три года жена,

И третье дитё уж носить ты заставил.

Она работящая – всюду одна.

Жалеет меня, а ее я жалею.

Скинет ребеночка – знаки уж есть.

Неужто простить себе горе посмею?!

Бери семью в город, оставь меня здесь.

Поздно мне дом менять». Груша лежала,

Как в и́збу вошел муж. Подняться к нему

Свекровь не дала, – отругав, удержала.

Жалко и совестно стало Петру.

Жена ему: «Петечка!» – Не осердилась,

Что не послушал ее в прошлый раз.

Ребенка в утробе сберечь ей случилось –

Должно, отлежалась, а может, Бог спас.

В Бога не верила Груша. В дорогу

Скоро собрались. Отказ уезжать

Мать подтвердила, заверивши строго:

Им в городе жить, а ей здесь умирать.

«Будь счастлив, сынок!» В комнатушке в подвале

Вода, отопленье, и газ был, и свет.

Ни с ведрами мучиться тут, ни с дровами,

Ни снег убирать неизбежности нет.

Куда легче быт. Уходил муж с зарёю

И до́ ночи самой. С Мариной одна.

Даже рожать ей случилось одною –

Дома. Не в срок чуть. Легко родила.

(Девочку снова.) Дитя окрестили

Зоей – живучая[19]. В церковь потом

До новых крестин путь они позабыли –

Опасно и проку не видели в том.

(Зою крестили обычая ради,

Как и Марину.) Григорий к ним был:

Вздохнул тяжело, на племянниц он глядя, –

Образ своей дочки в сердце хранил.