Весной на побывку Борис возвратился

Из армии. Настю увидеть хотел.

Матвей отсоветовал – с ним поделился,

Хотя за родных он Бориса жалел.

«Зачем ты семью разбивать ее станешь?» –

«Я только увидеть». – «Аль мало я жил,

Чтоб мог ты солгать мне? Меня не обманешь.

Ты счастье свое, Борис, сам упустил.

Настя замужняя. Я до разводов

Сторонник не шибкий, а ты молодой,

Другую найдешь. Отступить – благородно.

Лезть в ее жизнь – вот поступок дурной.

Адрес не дам тебе. И в память дружбы

С отцом твоим лично тебя попрошу,

Чтоб впредь не искал ее, – Насте не нужно.

Развода я вам никогда не прощу».

Вышел Борис от него со слезами…

Просьбу он выполнил. Настя родить

Никак не могла. Ей детей доверяли

Сестры, но как этим горе избыть?

Нюра и Соня родили по дочке.

Расстроилась старшая было: ведь ей

Сын представлялся в мечтах уже точно,

Судьба ж всегда чаяний женских сильней.

Архипову – Женей назвали. Григорий,

Глядя на крупную дочку свою

(Недаром кормил он усиленно Соню!),

Тотча́с полюбил до беспамятства ту.

Была на Григория очень похожа

И так умилила тем душу его,

Что никого он на свете дороже

Скоро не знал, забавляя ее.

Соня на мужа глядела с улыбкой.

«Всем детям своим имена загадал

В утробе я так, чтобы им без ошибки,

Кто б ни случился, заранее дал.

Родился бы мальчик – Евгений назвали.

Дочка – Евгения. Ведь хорошо?»

Вокруг все смекалку отца признавали.

Детишек загадывал Гриша еще.

Соня молчала. Одно огорченье

Было ей – дочку Григорий крестить

Наотрез запретил: «Для чего той крещенье?

Сказкам поповским не будешь учить!

Сама уж ходи, раз не можешь иначе,

Но дочек не дам! Я давно коммунист,

И дочери будут! О чем, Соня, плачешь?!»

Больно ей было, что муж атеист.

Дочку тайком, без него, окрестила.

Год миновал. Чтоб на внучку взглянуть,

Матрена меньшого сынка навестила.

Понравилась Женя: «От матери – чуть.

Не поздняковская – наша порода,

Архиповых! Можно на лето свезу

Из города пыльного я на природу?» –

Матрена спросила. Мать скрыла слезу.

Свекрови ей вслух поминать не хотелось

О дочери старшей, какой уберечь

В селе их не вышло. Григорий тут смелость

Взял согласиться: «Бери! О чем речь?»

Вздрогнула Соня. Смолчала. «Ох, Гриша,

Зачем ты?» – хотела спросить уж она,

Но поняла, что доставить муж ищет

Матери радость. Ведь мать-то одна!

Втайне Григорий досель тяготился

Случаем давним; и тем, что простить

Смерть Василисы в письме он решился,

И тем, что не мог боль в душе отпустить.

«Мать так страдает! – ему говорила

Груша. – Уж ты с ней поласковей, брат!»

Сама всех родных неизменно любила

И не искала, кто в чем виноват.

Матрена взяла Женю. Ме́ньшему сыну

Слукавила: чаяла внучку крестить.

(О том, крещена ли, у Гриши спросила,

А Соня не смела ему говорить.)

Вздыхала Матрена: «Дитя некрещеным

Великий грех бросить – родимая кровь!

Коли помрет, так не стать и спасенным!»

Не знала, что крестит крещеную вновь.

К батюшке бросилась: «Не погубите

Младенца безвинного! Сын – атеист,

Снохе запрещает крестить. Окрестите!» –

«Рад помочь. Сын у тебя коммунист?» –

«Да». – «От родителей я безымянных

Крестить не могу. Нужно в книгу вписать,

Чье дитя. Есть свидетельство?» – «Я ль не по правде

Ужели могу имена их назвать?

Обидели, батюшка! – сердце Матрены,

Будто с горы крутой, ухнуло вниз. –

Свидетельства нет у меня… Некрещеной

Неужто оставите? Что за каприз?!

Ах, бюрократ! Да я, что ли, чужая?!

Первый раз видите? В храм не хожу?!» –

«Есть указанье. Другого не знаю.

Увижу свидетельство – внучку крещу».

Матрена от брани едва удержалась.

Женю оставив Антона жене,

Она в сельсовет что есть духу помчалась.

Объяснила всё: «Нужно свидетельство мне!»

И тут ей отказ: «В Москве внучка роди́лась.

Бумагу не можем о ней выдавать –

Нет права». Матрена так гневно бранилась,

Что документ не смогли всё ж не дать.

Со слов ее в тот же день всё написали.

Печатью заверили. Не говорить

Об этой уступке в селе умоляли.

Место рожденья пришлось уж сменить.

Матрена с бумагою в церковь: «Крестите!» –

«Подложное? Грех!» – Головой поп качал. –

Внучка ж московская! Впрочем, несите, –

Понял, что сам он к подлогу толкал.

Так Женю крестили второй раз. «Сыночек, –

Матрена в Москве повинилась потом, –

Уж я окрестила, прости, твою дочку,

В той церкви, где сам был младенцем крещён.

Помрет – в раю будет». Всплеснула руками

Соня. Лицом побледнела она:

«Я прежде крестила. Беда!» – «Да что с вами? –

Смеялся Григорий. – Какая беда?

Ну, искупали малышку два раза.

Подумаешь!» – «Ты тут, сынок, виноват, –

Мать рассудила. – По-Божьему сразу

Надо всё делать. Славяне крестя́т

Спокон веков. Соню обидел напрасно:

Тайком ей пришлось дочку в церковь носить.

Пироги печешь, Соня, не спорь уж, ужасно. –

(Та испекла, чтоб свекровь угостить.) –

А что в церковь ходишь – хвалю! Всегда знала:

Пусть лучше живот сын похуже набьет

(Таланта к стряпне у тебя, Соня, мало),

Зато о нем слово до Бога дойдет.

Молись за безбожника!» Соне приятны

Были такие Матрены слова,

Хоть, зная метания сердца, обратно

Их, вероятно б, свекровь забрала.

Соня сама себя грешной считала:

Муж от всего ее сердца любил,

Она ж, покоряясь, любовь принимала,

Да недовольна порой была им.

У Бога просила любви она к мужу

И всяческих благ ему. Знала, никто

Неудовольствия б не обнаружил

На лице добром и кротком ее.

Семью их счастливой и крепкой считали.

Из деревень бежал в город народ –

Колхозы крестьян быстро в бедность вогнали,

Хоть прежде сулили беречь от невзгод.

К Архиповым семьями ехали люди –

Их земляки. Как могли не принять?

Откажешь – беда непременная будет:

Станут твои земляки голодать.

С округи тянулись. Сменяя друг друга,

Быстро в Москве закреплялись они

Или назад возвращались с испуга –

Не все принять жизнь во столице могли.

С начала тридцатых так много бывало

Гостей у Архиповых, что не всегда

Соня число проживающих знала.

Шести человек постоянных семья:

Она, муж, две дочки, два Сониных брата –

Один брат учился, работал другой.

Таяла всякая в доме зарплата.

Да земляки, что валили толпой.

До восемнадцати враз всех садилось

За стол человек. Было, что приезжал

Кто-то внезапно. «Уж сделайте милость…» –

На пороге негаданный голос звучал.

Соня с улыбкой спокойной вставала,

Радушия полная, из-за стола

И гостю тем место свое отдавала,

Всем говоря, что поела она.

«Жалко родных мне», – всегда говорила

Матрене, когда та, бывало, ее

За то, что им «сели на шею», корила:

«Столько людей! Детям-то каково!

Младшая спит на полу, а у старшей

Спина заболела уж от сундука –

На нем спит, сердечная». – «Это пока что.

Кончится темная, верю, пора.

Вот тогда дочкам кровати поставим,

А пока некуда». С мужем они

Матрене свою всякий раз уступали,

Когда приезжала проведать семьи́.

«Шибко родни у тебя, Соня, много.

С какого колена-то числишь родней?» –

«Я не считаю. Все живы от Бога».

Матрене по сердцу ответ был такой.

Соню она и не шибко бранила.

«Дал безотказную душу Господь, –

Вздыхая, о младшей снохе говорила. –

Для чужих ущемляет свою кровь и плоть!

Кто так живет?» – «Вот хоть Петр к примеру, –

С умыслом Соне рассказ завела. –

Ему тоже жаль земляков своих, верно,

Но в дом не пускает приезжих – семья!

Одно исключение сделал для Маши –

Свояченица, а с тех пор никого!

Приедет к нему кто, под дверью и ляжет!

По округе вперед пустил слово про то». –

«Неужто не ездят?» – дивилась лишь Соня. –

«Я не видала. Ты думаешь: злой?

О Петре говорят по округе худое:

“Зазнался!” А зять дорожит мой семьей!» –

«И к Маше не ездят?» – «Не ездят и к Маше.

Ей тяжело ж за гостями ходить –

Сердца порок. Ничего тут не скажешь!

Умеют зятья моих дочек любить.

Горой за них станут!» – «И я ради Гриши…

Да днем не бывает у нас никого:

Кто не работает, те место ищут». –

«Зато у вас ночью народу полно». –

Соня смутилась: – «Пристроим всех скоро». –

«Сама про сестер своих, Соня, скажи –

Нюру да Настю: к ним ездят? Укора,

Захочешь сказать, за вопрос – не держи». –

«Не ездят…» – «Одна всю округу пускаешь!» –

«Я не умею прогнать земляков.

И Гриша не может». – «О Грише я знаю,

Что любит тебя он. Всё кроет любовь.

На всё сын готов ради нежного взгляда…» –

«Братьев женю, отделю». – «У тебя

Хорошие братья – всегда видеть рада». –

Матрена правдива хвалою была.

Сонины братья ей нравились. Ваня

Был доброй души весельчак озорной,

Любил на гармошке играть, на баяне

И всех очаровывал справной игрой.

Девки за ним, стыд не помнивши, ви́лись!

Скольких уж спортил! Совсем как Антон

В пору свою: был горяч, как любились,

Но переменчивый в сердце своем.

К скорым легко остывал он победам.

«Осталась в селе, говорят, у него

Большая любовь; ты не знаешь, кто это?» –

Матрена у Сони пытала давно. –

«Откуда мне знать?» – Тут неправду сказала…

Саша на старшего брата глядел

И подражал ему нравом немало.

Правда, играть хорошо не умел.

Мечта его сердце теснила другая –

Летчиком стать. Ваня шел на завод,

А Саша в училище летное – взяли,

Хоть ростом повыше быть должен пилот.

Долго осматривали, сомневались.

Экзамены сдал, но вот рост… «Отчего,

Летчиком стать ты, – спросили, – мечтаешь?» –

«На небо гляжу и уж знаю: мое.

Я на земле не смогу. Пристрелите,

Если летать мне никак не судьба». –

«Летчиком быть – смерть пытать». – «Не смутите.

Смерть так и так на роду всем одна».

Его рассужденья понравились. Скоро

В училище ставили Сашу в пример.

Бабушкой звать стал в Москве он Матрену,

Доставив тем радость сверх всяческих мер.

«Я дедов-бабок не видел родимых,

Так вы своим внуком зовите меня», –

С доверчивой нежностью ей говорил он.

Помнил, что маму любила она.

Зла ей не помнил. К ее посещенью

На стипендию сладости он покупал,

До слез доводя тем Матрену почтеньем.

Бег времени нрав ее властный смягчал.

Всякой она доброте умилялась –

Теплому слову, улыбке чужой,

Маленьким детям. «Так вот она, старость!» –

Думала. И … не боролась с собой.