Эти сексуальные контакты служили Нижинскому средством немного освободиться от тревоги и постоянного эмоционального напряжения. Но до конца эти состояния его не покидали, и иногда он овладевал женой по пять раз в день.
Мизия Серт находилась в гостях у Дягилева в венецианской гостнице, когда имресарио получил известие о женитьбе Нижинского. Вот что Мизия пишет об этом:
Кто-то постучал в дверь. Телеграмма… Дягилев мгновенно побледнел: в телеграмме сообщалось о браке Нижинского и венгерки, Ромолы Маркуш (Sic!), с которой он плыл на одном корабле[146]. Охваченный своего рода истерическим приступом, Серж стал плакать, кричать и призывать на помощь. (…)Дягилев был как пьяный от печали и гнева. Мы тут же отвезли его в Неаполь, где он пустился в неистовый загул.[147]
Если даже Бенуа и не ошибался в том, что роман двух любовников подходил к завершению, в реакции Дягилева нет ничего удивительного. Нижинский так легко променял его на двадцатитрехлетнюю девчонку, с которой он не имел ничего общего, что это походило на балаганный фарс. Над Дягилевым безжалостно насмеялись, и ему было от чего прийти в ярость. К тому же совершенно не очевидно, что Дягилев хотел расстаться с Нижинским. Конечно, иногда ему хотелось немного отдохнуть от проявлений тяжелого характера артиста. Но есть вещи, от которых не отказываются из страха, что ими завладеют другие.
Несмотря на отчаяние, Дягилев не забывал о делах. Как и было решено ранее, он убедил Гуго фон Гофмансталя, автора либретто «Иосифа», что Фокин лучше, чем Нижинский, справится с постановкой этого балета. О намерениях Дягилева касательно Нижинского также дает представление письмо Жана де Брюнофф к Валентине Гюго, в котором художник говорит:
Бакст сейчас в Лидо, и сегодня я с ним виделся. Он рассказал мне странные вещи, Дягилев развелся. Труппа с Нижинским и Гинцбургом находится в Южной Америке. Наш бедный Фавн снова становится просто первым танцовщиком.[148]
Нижинскому еще позволялось танцевать, но заниматься хореографией он больше не мог. А рядом с Дягилевым его место занял молодой слуга, итальянец Беппе Потетти (Василий Зуйков уехал с Нижинским).
Все это время Нижинский танцевал в Латинской Америке. Русский балет выступал месяц в Буэнос-Айресе, потом труппа дала два представления в Монтевидео и отправилась в Рио-де-Жанейро, где Ромола узнала, что она беременна. В Рио Нижинский, желая заставить Гинцбурга заплатить ему часть причитающегося ему вознаграждения (с момента создания постоянной балетной труппы в 1911 году он работал практически без жалованья),[149] отказался от одного из выступлений. Барону все же удалось найти необходимую сумму, и довольный Нижинский с успехом выступил во всех остальных спектаклях, пропустив только «Каранавал» (в роли Арлекина его заменил Александр Гаврилов).
Труппа отплыла в Шербур в начале ноября. Нижинский с женой сошли с парохода в Кадисе и поехали поездом в Париж, где Нижинский должен был встретиться с Дягилевым. Но того в Париже не оказалось (импресарио остался в Петербурге), и молодая пара направилась через Вену (где жила Тэсса, сестра Ромолы) в Будапешт, поскольку Нижинский хотел познакомиться с матерью жены. Затем танцовщик хотел навестить в России мать и сестру, которая в октябре родила девочку (ее назвали Ирина). Он не знал о намерениях Дягилева и надеялся вскоре приступить к работе над балетом, придуманным Бенуа. Нижинский телеграфировал Бенуа из Будапешта. О последующих событиях рассказал cum grano salis[150] Григорьев. Сцена разыгралась в Петербурге:
Я еще не распаковал все чемоданы, когда получил весточку от Дягилева с просьбой увидеться на следующий день. Я думал, что Дягилев в Москве, где, как я полагал, он хотел задержаться на некоторое время. Как бы то ни было, я отправился к нему на квартиру; Зуйков открыл дверь и попросил меня подождать. Он сказал, что Дягилев сейчас живет в отеле «Европа» со слугой итальянцем. Я спросил, как идут дела, но Зуйков ответил только: «Сами увидите». Я ждал недолго, и, когда он приехал, Дягилев, казалось, был рад меня видеть. Потом, задав несколько вопросов о турне, он протянул мне телеграмму со словами: «Посмотрите, что я вчера получил». Телеграмма была от Нижинского. Он спрашивал, когда начнутся репетиции, когда он сможет приступить к работе над новым балетом, и настоятельно просил Дягилева освободить танцоров от других обязанностей на период репетиций. Когда я закончил читать, Дягилев положил телеграмму на стол и накрыл ее рукой, как он всегда поступал с раздражавшими его сообщениями. Потом, искоса посмотрев на меня и иронически улыбнувшись, он сказал: «Я прошу вас, как режиссера, послать от своего лица письмо, которое я хотел бы написать в ответ на это». Он вытащил листок для телеграфных сообщений, вставил монокль и, прикусив язык (он всегда так делал, когда нервничал), написал: «В ответ на Вашу телеграмму господину Дягилеву сообщаю Вам следующее. Господин Дягилев считает, что, пропустив спектакль в Рио и отказавшись выступать в балете “Карнавал”, Вы нарушили контракт. Вследствие этого в Ваших дальнейших услугах он больше не нуждается. Сергей Григорьев, режиссер труппы Дягилева». Я тогда понял, почему Дягилев так спешно меня вызвал. Поручая мне ответить Нижинскому на его телеграмму, он ему хотел показать, что их прежняя дружба ничего не значит и что их отношения теперь стали сугубо официальными.[151]
Согласно книге Ромолы о Нижинском, тот получил телеграмму следующего содержания: «Русскому балету больше не требуются ваши услуги. Не возвращайтесь к нам. Сергей Дягилев». Думаю, в каждой версии есть доля правды. Представляется весьма правдоподобным, что Григорьев ссылался на саботированный «Карнавал», чтобы избегнуть темы однополой любви Дягилева (он постоянно пытается это делать в своих воспоминаниях о Русском балете); несомненно и то, что как режиссер компании он не мог не знать, что Нижинский не имел никакого контракта, a следовательно, не мог ничего нарушить. Подобная формулировка придавала его увольнению некое моральное обоснование (причина якобы имела профессиональный характер, а не частный). На самом деле пресловутая телеграмма действительно имела такое содержание, какое приводит Ромола. Тем не менее вызывает сомнение факт, что ее подписал Дягилев, как утверждает жена танцовщика. Множество причин могло побудить Ромолу настаивать на этом: во-первых, это помогало сделать портрет Дягилева более красочным. Во-вторых, готовилась экранизация ее книги, и следовало придать событиям наболее драматическую окраску. Наконец, если даже в телеграмме значилась подпись Григорьева, нет никаких сомнений, что решение принимал Дягилев (заблуждаться на этот счет значило ничего не знать о ситуации). С этой точки зрения версия Григорьева заслуживает больше доверия, тем более что она подтверждается в «Воспоминаниях» Брониславы. Согласно ее рассказу, телеграмма выглядела так: «Русский балет больше не нуждается в ваших услугах. Не трудитесь следовать за нами. Сергей Григорьев»; далее балерина также упоминает о «телеграмме Григорьева с известием об увольнении из Русского балета». Письмо Нижинского Стравинскому от 9 декабря 1913 года тоже подтверждает эту версию:
Мы с женой поехали в дом ее родителей в Будапешт, и оттуда я немедленно телеграфировал Сергею, спрашивая, когда мы сможем увидеться. В ответ пришло письмо от Григорьева, в котором сообщалось, что меня не пригласят ставить балеты в этом сезоне и что во мне как в артисте тоже не нуждаются. Пожалуйста, напиши мне, правда ли это. Я не верю, что Сергей может поступить со мной так низко. Сергей должен мне много денег. Два года я ничего не получал ни за выступления, ни за постановку «Фавна», «Игр» и «Весны священной». У меня нет контракта с Русским балетом. Если Сергей действительно не хочет работать со мной, значит, я все теряю. Ты понимаешь, в какой ситуации я нахожусь. Я не представляю, что произошло, в чем причина его поведения. Будь добр, спроси у Сергея, что случилось, и напиши мне об этом.[152]
