Услышав слово «Шератон», несколько человек, собравшихся уже было лететь через Париж (пусть через отстойник для транзитников, но – Париж!), передумали и решили ехать в отель.

Римский отель «Шератон-гольф», как и ожидалось, был вполне прекрасен. Совершенно пустынен. Никаких признаков, почему-то, гольфа. Никаких постояльцев, кроме пассажиров «AlItalia». В основном это были русские и японцы. В мраморных ресторанах никакой еды, кроме жутковатых мясных тефтелей с макаронами в застывшей подливе – бесплатно. За счет профсоюза. На попытку попросить меню официанты рычали свирепо: «Ал Италия?» – и совали миску с макаронами.

В своем номере я не смогла зажечь электричество. Другие пассажиры тоже не смогли – никто раньше не жил в таких роскошных отелях, где свет включается с помощью ключа-карточки. Все бродили с этими ключами по коридорам, пытались выяснить друг у друга, как и куда их втыкать, и чувствовали себя последними лузерами.

Рис. 1 Самолет был такой: узкий, длинный и очень трясучий

Потом я отправилась погулять по Вечному Городу, мне на ногу наехал скутер. Не на полной, конечно, скорости – так бы я осталась без ноги. Сама была виновата, зазевалась на переходе. Еще бы – я практически спала на ходу. Впрочем, может, и он дернулся раньше времени, не знаю. Он извинялся. Был бы этот мотоциклист хоть один, сам по себе. Я бы изобразила, что ноге капут, он бы меня куда-нибудь повез, и неизвестно, что бы еще из этого вышло, но у него сзади сидела блондинка в серебряном шлеме. Я показала, что, мол, ничего, нормально, и поковыляла себе. Потом уже в гостинице долго пыталась отмыть ногу, на которой остался черный след от протектора. След не отмывался. Терла его и терла, пока не дошло: это не грязь, а синяк. От удивления – ничего себе! синяк в форме протектора! – я сделала, должно быть, какое-то резкое движение, и в беломраморной шератоновской ванной свалилась пластмассовая палка с занавеской – прямо мне на голову.

На этом история могла бы уж и кончиться, но она не кончилась.

Опять подъем ни свет ни заря – как в страшном сне, где все повторяется. Завтрак в отеле начинался с 7.30, а автобус в аэропорт должен был отъехать в 7.35. Надо ли объяснять, что 7.45 все наши еще намазывали джем на булочки. В 8.10 выяснилось, что автобус был – и уехал. Уже договариваясь с таксистом (и почему, интересно, я так рвалась-то в Москву? убей не помню), я слышала, как высоко-причесанная дама на чистом русском языке объясняла портье: «Вы должны позвонить в аэропорт и сказать, чтобы они задержали наш рейс. Вы понимаете меня? Позвоните и скажите, мы задерживаемся!» Дикция у нее была изумительная. Она показалась мне настоящей, стопроцентной идиоткой.

Рис. 2а Так выглядела ее прическа

Рис. 2б Или так

Рис. 2в

Или, пожалуй, вот так

Римский таксист понял, что я в истерике, и содрал за пятнадцатиминутную поездку долларов девяносто – практически все, что у меня имелось. Странно было бы, если б он поступил по-другому.

Я думала, что уже опоздала, – но ничего, зарегистрировали. Села в самолет. Отдышалась.

Мы почему-то никуда не летели. Стояли. Время вышло, а мы все стоим.

Через сорок минут вломились четверо с нашего рейса, все в мыле. Они тоже взяли такси.

Остальные прибыли еще через полчаса, не раньше. Не спеша, с чувством собственного достоинства. Портье все понял. Им подали другой автобус.

В эконом-классе мест не оказалось, и их разместили в первом. Поили настоящим шампанским. Кормили по карте. Нам носили сохлую курицу, а они выбирали между лососиной и маленькими осьминожками. Дама с четкой дикцией сказала, что может, пожалуй, попробовать и то, и другое, а еще ей нужен двойной кофе (только не растворимый!), минеральная вода без газа с лимоном, лед отдельно и еще плед.

Стюардесса называла ее исключительно «миледи». В переводе на русский это будет, я думаю, «барыня».

Недавно у нас зашел разговор о безе. И мы согласились с тем, что безе – одна из самых странных вещей, с которыми нам приходилось сталкиваться в жизни. Безе занимает какое-то непропорциональное себе место. По мне-то, хоть бы его и вовсе не было – приторное, неприятно царапается и скрипит во рту, даже напоминает асбест или пенопласт. Не помню, чтобы у нас дома когда-нибудь пекли это самое безе. И, однако же, слово «безе» я знаю с детства, как будто это некое важное и необходимое знание, вроде Ждыдва и Юпять.

Есть даже анекдот про безе: «– Девушка, что это у вас на витрине – такое белое, воздушное, такое все неземное? – Это? Да это же безе. – А! Ну, дайте, пожалуйста, две бутылки водки!» Мой самый любимый анекдот – потому что он как бы очень о многом. В частности, о соотношении сути и смыслов.

Смысл безе – «белое, воздушное, такое все неземное», со звучным и изящным французским именем, которое переводится как «поцелуй». (Ноздрев говорил: «Позволь же влепить тебе безешку!») На жаргоне baiser – трахаться. А суть его – всего лишь взбитые с сахаром и запеченные в духовке яичные белки – изначально скользкие, прозрачные, тягучие; и с этой неприятной штучкой, которая напоминает о несостоявшемся птенце… Впрочем, и суть поцелуя можно описать столь же малоаппетитно.

Суть – но не смысл.

Я обожаю: меню, поваренные книги, любую кулинарную литературу. Даже упаковки – всегда читаю, что написано на коробках и этикетках. Помещенный на них текст – конечный итог перехода сути в смысл. На рынке, на кухне процветает чувственный мир, там вкусы и запахи, лед и жар, свежесть и брожение. У рыб, грибов и овощей есть названия – но эти названия не довлеют. Попадая на стол и, тем более, на бумагу, материальные вещи осеняются названием. А иногда и становятся названиями – в большей степени, нежели продуктами. Салат «Мимоза» – в нем больше от мимозы и от 8 марта, чем от салата. Китайские блюда с названиями вроде «Великая битва тигра с драконом»: что здесь важнее – имя или банальный карп с еще более банальной курятиной? Или вот: унылый корнеплод – и картошка по-пушкински, овеянная легендой, осененная рецептом: «отваренный в мундирах картофель обжаривается в сливочном масле на углях»… На каких нафиг углях? А на электрической плите – не хотите ли? Однако же, незримый образ пушкинских поэтичных углей дает явный и чудный аромат.

У великих поваров и гурманов дать блюду свое имя считается огромной честью – как дать имя звезде. Графа Строганова помнят благодаря блюду, которое он особенно жаловал. Графиня де Сюбиз дала имя соусу с луком (сравнить: луковая подлива или соус сюбиз). Дюбарри – это все, что с цветной капустой; по имени фаворитки Людовика Пятнадцатого. Есть условные коды: например, «по-лукулловски» – это всегда с трюфелями, «а ля Романов» – почти всегда с шампанским, и всегда дорого. Здесь суть и смысл находятся в относительной гармонии – и поэтому высокая кулинария и вполовину не так интересна, как кулинария стихийная, фактически народная, кулинария родственных застолий, плохого общепита и сомнительных сборников рецептов. Это истинный пир названий; мое любимое чтение в сладостные часы душевного отдыха.

Фаршированный судак, подкрашенный свеклой, – рецепт озаглавлен: «Подарок молодого царя». Какого такого царя? Кому подарок? Куда смотрел в это время старый царь? А вот и рецепт «Морской царь»: 2 кг малосольной сельди, 15 яиц, мука, молоко, уксус, лук, соль; через мясорубку, взбейте, посолите, смешайте, вылейте в горшочки. Зачем солить, если и так солоно? Откуда взять такую пропасть горшочков? И что с ними делать – ставить в духовку или совать в холодильник? Нет ответа на эти вопросы.