Наступал серенький рассвет. Ветер затихал. Он еще поднимал в воздух снег, бил в лицо холодной крупой, но дали уже яснели и сквозь разрывы туч проглядывало бледно-голубое небо.

Самолет — вернее, торчащее вверх серебристое крыло — Мария увидела издалека. Второе крыло и корпус тонули в огромном сугробе. Ускорив шаг, женщина взобралась на сугроб.

Никто не вышел из кабины ей навстречу, мертвая тишина стояла кругом. Мария долго ходила вокруг самолета, не зная, как попасть в него, наконец нашла дверцу и, откопав лыжей снег, открыла ее.

Когда глаза привыкли к полумраку, женщина увидела торчащие из-под мехового пальто ноги человека. Она осторожно приподняла пальто и приложила ладонь к губам бортмеханика.

Роман был жив, но не открыл глаз и не шевельнулся. От холода и от потери сил он находился на грани между жизнью и смертью.

— Ставай! Ставай! — затормошила его Мария. — Чум поедем!

Бортмеханик лежал все так же без движения.

Женщина в отчаянии опустила руки. Ослабевший, замерзающий человек… Чем она могла помочь ему? Сломать вон те ящики, развести костер? Но как вытащить этого грузного мужчину из самолета?

— Оленчик резать надо, — прошептала женщина. — Кровью поить…

Это было испытанное средство — дать обессилевшему человеку теплой оленьей крови. Так издавна поступают в тундре. Но у нее нет оленя. Человек умрет у нее на глазах…

И снова и снова начинала Мария тормошить бортмеханика, стараясь вернуть к нему уходящую жизнь.

Михаил провожал бригадира оленеводческого колхоза, попутно заглянувшего в чум Лампаев.

— Записочку мою сразу же передайте радисту, как только приедете на факторию, — еще раз наказал он. — Там написано, чтобы самолет за нами прислали.

— Передам, — кивнул бригадир. — Не беспокойтесь.

Он взмахнул хореем — олени рванули, и за нартами завихрился снег.

Возвратясь в чум, Михаил обрадованно закричал:

— Поднялся! Ну, теперь наши дела отличны!

Роман, пожалуй, не мог бы сказать, что чувствует себя отлично, но он уже сидел без посторонней помощи, и это говорило о многом. С тех пор как Мария привезла его на нартах, он почти не приходил в сознание. Теперь бортмеханик с удивлением рассматривал незнакомую обстановку и, как и тогда в самолете, виновато улыбался:

— Как же это я так сплоховал?.. Голова чего-то кружится… Где мы находимся?

Михаил рассказал обо всем и с уверенностью закончил:

— Завтра придет самолет. Я написал, чтобы врач прилетел. Здорово ты, видно, головой обо что-то трахнулся. Ну да это пройдет, никаких повреждений не видно… Одного только не пойму: откуда у тебя кровь шла? Ты воротник измазал…

Мария, нанизывавшая на нитку бисер, подняла голову.

— Это не худой кровь… — тихо сказала она. — Из моей рука кровь.

— Из твоей руки? — удивился Михаил. — Как же ты ее поранила?

— Немножко резала ножом. Оленчик не был.

— Что-то не пойму, — пожал плечами летчик.

— Ой, какой непонятливый голова! — засмеялась женщина. — Оленчик надо было резать, теплой кровь товарища поить. У меня оленчик не был. Своя кровь поила…

Только теперь летчики поняли то, что сказала Мария. Переглянувшись друг с другом, они, не в силах выразить свои чувства словами, молчали.

— Маша, кровная ты моя сестричка!.. — прошептал наконец бортмеханик.

Расслышала Мария шепот Романа или нет, трудно было понять. Она по-прежнему проворно нанизывала на нитку бисер.

Денис Коробов рубил тальник. Большой, неуклюжий и медлительный в движениях, рыбак, словно медведь, ворочался в кустах, громко треща сушняком.

— Тоже… тальник называется!.. — глухо ворчал Денис, легко взмахивая топором. — Ни гибкости в ём, ни длины. Сплети из такого хорошую вершу!

Прутья и в самом деле были плохи. Кривые и узловатые, они почти не годились для поделки рыболовной снасти. Лучшие кусты давно уже были здесь вырублены соседним рыбацким звеном.

Бросив охапку прутьев у тропинки, Денис засунул топор за опояску и двинулся вверх по ручью на поиски нетронутых зарослей тальника.

Узкая, еле приметная тропка вела в глубь тайги. На пути то и дело вырастали сваленные бурями столетние деревья, груды обомшелых камней, кучи хвороста. Пахло прелью, увядающими травами, прихваченной утренниками лиственничной хвоей. В притихшем осеннем лесу четко раздавался каждый, даже слабый звук. Вот просвистел в ельнике рябчик, прошуршал в листьях бурундук, тенькнула синица…

Вдруг Денис насторожился. Где-то за сплошной стеной вековых пихт послышался новый, необычный звук. Похоже было, что кто-то неторопливо брел между деревьев, изредка постукивая по камням и валежнику палкой.

Выдернув на всякий случай из-за опояски топор, Коробов стал за толстую лиственницу. Глядя на тропинку из-за корявого ствола, он замер в ожидании.

Странный звук приближался очень медленно. Там, где тропинка сбегала в лощину, он надолго затих, потом послышался снова, на этот раз не дальше, как в тридцати — сорока шагах от лиственницы.

Скоро Денис увидел среди деревьев человека. Одетый в длинный брезентовый плащ, он нес за спиной объемистый рюкзак и ружье, при каждом шаге тяжело наваливаясь всем телом на толстую палку. Палка и стучала по камням, когда пешеход переставлял ее на новое место. Коробову вначале показалось, что путник смертельно устал и ему невмоготу нести свою ношу. Но через минуту Денис заметил, как тяжело волочит незнакомец правую ногу, совершенно не ступая на нее. И рыбаку стало ясно, что дело тут не в усталости.

Выйдя из-за лиственницы, Коробов размашисто зашагал навстречу незнакомцу. Тот, увидев человека, радостно заулыбался и, поправив на носу большие очки в роговой оправе, сел на корягу.

Обветренное лицо путника заросло густой щетиной бороды, и это делало его похожим на старика. Но, подойдя ближе, Денис увидел, что перед ним еще совсем молодой человек.

— Здорово! — прогудел Коробов, останавливаясь возле незнакомца. — Что с ногой?

— Ушиб, — ответил парень. — Сорвался с обрыва и — коленом о камень.

— Экой ты неловкий! — недовольно промолвил Денис. — В тайге, браток, надо держать ухо востро… Идешь-то откуда?

— Из Ольховки. Седьмой день, как вышел. А это… вчера случилось. Сперва не больно было, а теперь ступить не могу.

— Ты что же, геолог? Камни, поди, собираешь?

— Нет, — покачал головой путник, — другими делами я занимаюсь. Слышал, может, в Усть-Елани плодово-ягодный пункт есть? Фрукты выращиваются на вечной мерзлоте, ягоды всякие… Я там научным сотрудником работаю. Владимиром Климовым меня звать.

— Та-ак… — протянул Коробов. — Ученый, значит, по яблочной части?

— Вроде того.

— Что же ты бросил свой сад и по тайге бродишь? Не порядок это…

— По делу брожу.

— Хорошо, коль по делу, — недоверчиво покачал головой Денис. — А то у нас продавец есть: ему надо торговать, а он бегает с ружьишком за рябчиками. Магазин вечно на замке.

— Я тоже охочусь, только не за рябчиками…

— За глухарями? — усмехнулся Коробов. — Вот и добегался… Ну ничего, теперь скоро будешь дома. Лодку попроси у председателя нашей артели. Он даст. Спустим тебя до Усть-Елани. А сейчас поднимайся. Палку брось, обнимай меня правой рукой… Вот так. Пошли!

Лодка быстро мчалась вниз по бурной реке. Бесконечной вереницей уплывали назад крутые, густо заросшие лесом утесы, исчезая за поворотами. Впереди, в голубой дали, один за другим возникали живописные островки.

Денис, работая веслами, упорно молчал. Он был явно не в духе. Еще бы! В такую золотую погоду, когда на рыбалке дорог каждый час, у него должно было пропасть три дня. Не мог будто председатель артели послать в Усть-Елань кого-либо другого… И при одной мысли о зря потерянном времени Коробов так налегал на весла, что начинали жалобно скрипеть уключины и за кормой вспенивались белые барашки.