Старики говорят, что климат у нас мягче становится. Мне тоже так кажется. Давно уж я мерзлых воробьев не видывал. Да что там воробьи! На прошлой неделе разворошил в лесу гнилой пень, а под корой паук шевелится. Это в декабре-то месяце! И вспомнилось тут мне, как лет тридцать назад в это же время чуть не замерз я на лесной дороге.

В ту зиму появилось у нас много волков. По деревням от них стон стоял. Как утро, так и слышишь: у того овцу зарезали, там гусей утащили, а где и корове брюхо распороли… Терпели, терпели мужики, да и решили ополчиться на обидчиков: задумали облаву устроить. Мне поручили с соседней деревней, Михайловной, об этом договориться.

С попутной подводой доехал я до Михайлович, собрал там охотников, и недолго думая порешили мы в первое же воскресенье в поход на волков двинуться.

Домой я отправился еще рано да по пути зашел на заимку[7]к деду Матвею. Славный был старик, этот Матвей! Круглый год жил он на своей заимке, держал пасеку и занимался охотой. И кто бы к нему ни заявился, не отпускал он без того, чтобы не угостить медовухой, не напоить чаем с пышными шаньгами[8].

Так было и на этот раз. Заглянул я к нему на полчасика обогреться, а за чаем да охотничьими разговорами не заметил, как и время пролетело.

Стал я собираться домой, а дед и говорит:

— Ночуй у меня, Петруха. Что за нужда ночью идти! Мороз шибко лютый, да и волки теперь по дорогам бродят. Как бы чего не получилось…

За день я сильно устал, а в избе было так тепло и уютно, что, по правде говоря, выходить на мороз не хотелось. И не помяни старик про волков, я, пожалуй, заночевал бы на заимке. Но мне было двадцать лет, и я хотел показать, что не боюсь ничего на свете. Если же остаться — кто знает, не подумает ли дед Матвей, что я струсил! И потому я ответил:

— Волков бояться — в лес не ходить.

— Это так, — согласился дед. Потом кивнул головой на мою собаку и добавил: — Защитник у тебя надежный.

Старик правду сказал: на своего Пирата я мог надеяться. Это был сильный, смелый пес, ростом с годовалого теленка. Эвенк, который подарил мне его щенком, сказывал, будто бы отец Пирата — дикий волк. И это, по-видимому, было верно, потому что Пират не мог лаять. Зато выл он совсем по-волчьи. Да и всем своим видом, дикими, хищными повадками он скорее напоминал волка, чем собаку. Привязан ко мне Пират был страстно, и за это я его особенно ценил.

Итак, распрощался я с дедом и двинулся домой.

Не знаю, сколько в ту ночь было градусов ниже нуля, но думаю, что не меньше полсотни. На небе полная луна стояла, да только не видно ее было сквозь морозный туман. Снег под унтами не скрипел, а звенел. С гулом трещала заледенелая земля, словно ее рвали динамитом.

Дорога пролегала через лес. Это была окраина тайги, наполовину вырубленная на дрова и постройки. Кое-где по сторонам дороги виднелись ровные поляны, стояли засыпанные снегом стога сена. Часто встречались осиновые рощицы — колки; из них пушистыми комьями выкатывались зайцы.

Как только скрылась за поворотом заимка, Пират мой куда-то запропал. Я даже не заметил — убежал он вперед по дороге или свернул в сторону.

Время перевалило за полночь, а пройти мне оставалось еще добрых пять верст. Такое расстояние для таежника — пустяк, но дорога уж больно плохая была. Намела пурга везде сугробы, заровняла санные следы. Снег от мороза сделался сухим, рассыпчатым, словно песок. Шагаешь, а ноги чуть не до земли тонут.

Жарко мне от ходьбы стало, даже спина вспотела. А из-под воротника пар так и клубился облаком.

Сбавил я шаг, снял рукавицы, в карман за кисетом потянулся. Вдруг слышу: шорох в кустах. Оглянулся — волк! На загривке шерсть топорщится, в глазах зеленые огоньки блестят…

Сдернул я с плеча ружье, вскинул — и между глаз дуплетом… Выстрела не слышал. Помню лишь вескую отдачу, пороховой дым, раскаты эха… Дальше все спуталось. Из мглы на меня бросился второй волк. Я выхватил новые патроны, но вложить в стволы не успел. Зверь был рядом!

И как я оказался на ели — совсем ума не приложу.

Добрался до крепких сучьев, обнял дерево руками, перевел дух. Потом глянул вниз. Вижу: на снегу ружье валяется, рукавицы, а рядом сидит… волк.

Меня такой оборот не очень испугал. Посидит, думаю, да и уйдет. Это у рыси повадка — караулить добычу, а у волка терпения не хватает.

Устроился на сучьях поудобнее, жду. Зверь тоже потоптался на месте, повел носом по воздуху и затих.

А мороз все крепче жмет. По тайге ровно стрельба идет: деревья трещат. Синяя мгла совсем загустилась — в десятке шагов ничего не видать.

Сколько времени прошло с тех пор, как залез я на елку, не знаю, а только стало мне ясно, что до утра не высидеть. Перво-наперво окоченели без рукавиц пальцы, а потом холод пополз в унты, в рукава, за воротник… Я уж и так и этак закутываюсь в полушубок — ничего не помогает. Чувствую: еще час — и скачусь наземь, словно мерзлый воробей с забора.

А волк сидит, как истукан, даже не шелохнется… Достал я из кармана спички и ну зажигать их и вниз бросать. Авось, думаю, испугается, отбежит подальше, а я тем временем спущусь за ружьем. Да не тут-то было — зверь и ухом не повел.

Вспомнил я тут про Пирата. Вот тебе и защитник! Удрал домой, оставил хозяина в беде.

Рассердился я, бросил вниз пустую коробку и грожу своему караульному кулаком:

— Ружье бы достать… Ужо пронял бы я тебя пулей!

Без всякой мысли я это сказал, но слово одно в голову запало: достать! Единственный выход. Только как это сделать? Думал, думал — и решил попытаться.

Ружье лежало под самой елкой. От нижних сучьев до него было метров пять. Если связать шарф и опояску — вполне хватит. Но какой крючок привязать к этой бечеве, чтобы подцепить ружье за ремень?

Обшарил все карманы — ничего не нашел. Пришлось выламывать крюк из сучьев.

Долго я ладил свою «удочку». Пальцы побелели, стали как деревянные — не гнутся, да и только! А тут еще в сон потянуло. Так и хочется бросить все и закрыть глаза хоть на десяток минут. Знаю: поддаться — значит конец. Креплюсь из последних сил…

И вот «удочка» готова. Спустился я на нижние сучья, привязал свободный конец к ели, а крюк бросил на снег. Потом тихо потянул к себе, и… ружье «поймалось»!

Поднял я двустволку вверх, заложил патроны, и от радости будто теплей стало. Глянул на волка и говорю этак ласково:

— Досиделся, голубчик? Сейчас угощу!

Взвожу курок, а зверь — что за чудо! — хвостом виляет! Смахнул я с ресниц иней, присмотрелся:

— Пират!.. — и кубарем с елки.

Прыгнул ко мне пес, лижет лицо, руки, рычит от радости. А я целую его в морду, смеюсь и ругаю…

Одумался маленько, вспомнил про зверя. Неужели, думаю, сдуру по Пирату стрелял? Пошел в кусты. Нет! Первый-то самый настоящий волк был. Там он и лежал, где настигла пуля. Закоченел, будто кочерыжка. Да и немудрено: не зря говорю я, что раньше-то в Сибири морозы покруче были!

Про сибирскую пургу много рассказов ходит. Всякое говорят. А чаще всего приходится слышать, что, если, дескать, она в пути застигнет — пропал человек.

Я всю жизнь в Сибири прожил, всего повидал. И надо сказать прямо: хоть и зла пурга и страшна, да человек ее всегда пересилить может, коль в панику не впадет.

В тайге с пургой бороться легче — тише она тут бывает. В тундре — там другое: как разбушуется ветер, как поднимутся на воздух снежные тучи, совсем пропадает свет, и теряется человек, словно песчинка в море.

В тундре я не жил, а бывать приходилось. Еще с отцом промышлять песца ездил. И один раз в такую пургу попал, что на всю жизнь она мне запомнилась.

В ноябре было. Нагрузили мы двое нарт капканами, впрягли ездовых собак и направились в тундру. В пути были долго, но доехали благополучно. Остановились в чуме у знакомого ненца и занялись промыслом.