Когда на другой день утром Бронислав заглянул в библиотеку, он нашел там пустые полки. Книга с отцовской перчаткой исчезла. Мальчик проник в подвал, разыскал несколько похожих на ту, нужную книгу, но все напрасно. Ему стало обидно. Он до мельчайших подробностей вспомнил разговор с отцом. Найти книгу — стало его навязчивой, идеей.

Искал везде. А между тем в чуланах стало совсем пусто. Дорогие вещи растащили, а тряпки и безделушки бабушка променяла на хлеб и картошку. Лишь никому не нужные полковничьи погоны да грязную отцовскую перчатку удалось найти Брониславу в подвале.

И вдруг эта встреча…

Бронислав готовил ловушку для голубей, когда услышал спор между Генкой и Петькой. Он очутился возле них, наблюдая за их ссорой. Отцовский кортик его интересовал, но было ясно, что без большого выкупа его не получишь. И вдруг Бронислав увидел эту книгу с перчаткой.

Та самая, которая не давала покоя последние годы, та книга с перчаткой, снившаяся по ночам. Бронислав ничем не выдал своего волнения, и вот удача: книга, заветная книга была у него в руках!

Лавка Сутормина стояла на бойком месте, возле Уфимского тракта, на краю станицы. Чтобы попасть к Суторминым, нужно было миновать Погорелку. Когда-то здесь загорелась баня, а с нее пожар перекинулся на дома, и сгорело несколько улиц.

Потом улицы отстроились снова, а название Погорелка осталось.

Когда еще не было железной дороги, казаки предпочитали селится с краю, поближе к тракту, заводили постоялые дворы и лавки, несметно богатели. Жили на Погорелке крепко, зажиточно. Те, что победнее, селились в Крутоярке и Москве — подальше от тракта.

Со временем стерлись границы старой крепости. Лишь ребятишки да молодые парни делили себя на погорельских и станичных. В праздники устраивали между собой драки. Дрались из-за чернооких казачек. Ребятишки готовы были учинить свалку по любому поводу.

— В Погорелке вечером лучше не показываться, — говорил Петька другу. — Страсть как ребят задирают. Мы завсегда сюда ватагой ходим. Они, казачата, под вечер табунятся… А сейчас жарко. Все купаются да по лесу носятся. Было бы нас трое альбо четверо, — рассуждал Петька, — я бы в любое время прошел. А то, кто тебя знает, вдруг струсишь.

Пока не схлынула жара, улицы действительно были пустынными. Приятели до лавки добрались без происшествий.

Витька оказался дома. Отец уехал в город за товарами, а мать отправилась в соседнюю станицу поглазеть на новоявленную икону «Кундравинского бога».

Дальше порога Витька ребят не пустил.

— Ну чего надо? — спросил он.

— Мы по делу, ты не больно кричи, — сказал Петька. — Штуку нашли, посмотри.

Витька взял в руки кортик, внимательно оглядел его, заметил цифры, выбитые на рукоятке, такие мелкие, что трудно сразу заметить.

— Ерунда, — пренебрежительно заявил Витька. — Грош цена этому ножику.

— Сам ты — грош цена, — обиделся Петька. — Мы узнали у дашника — с позолотой кинжальчик.

— Ну и идите к своему «дашнику».

— Не хочешь — не надо. Дашник-то дает за кинжал три рубля, не продешевить бы. Хотели с тобой посоветоваться. Ты в лавке отираешься, цену знаешь. Не хочешь — не бери, но сколько стоит — скажи.

Петька выжидательно посматривал на Витьку. Тот принялся вновь разглядывать кортик.

— Ты не задерживай, — сказал Петька. — Ждет нас дашник-то. На Ершовой горке рыбачить должен.

Витька, подражая своему отцу, нахмурился и важно промолвил:

— Покупать не буду. Если хочешь, возьму на комиссию. Продам в городе.

Но Петька знал Сутормина — тот просто морочил голову.

— Какая тут комиссия, — возразил он. — Ладно продам сам.

— Ты погоди. Давай в заклад. Сейчас дам рубль, а вернусь из города — остальные.

Петька не соглашался: отдашь, а потом будешь ходить за своими кровными к лавочнику.

Пробовал было Витька немного накинуть, но Петька решительно взялся за скобу двери и заявил, что сроду не любит торговаться.

И Витька выложил трешницу.

Петька даже растерялся. Заломил за кортик трешницу, а сам не верил, что хитрый Витька согласится на такую цену. Ну, два рубля даст — и то хорошо. А тут, пожалуйста, трешница в руках. Скорее ушли от Суторминых, чтоб, чего доброго, Витька не передумал.

— Купим две удочки, настоящие. Ага, Петька? Я видел в лавке лески шелковые, — тараторил Генка. — Какую хошь рыбу выдержит. А крючки здоровущие…

О вчерашней ссоре не было и помину. Приятели шли по улице в обнимку, как закадычные друзья, мечтали. На три рубля хотели столько накупить разного добра, что и в воз не уложишь. Но вот и избушка Суставовых. Возле нее распряженный буланый меринок уплетал из ходка сочную траву, лениво отгоняя хвостом надоедливых мух.

— Гляди-ка, дядя Егор приехал, — обрадовался Петька. — Как хорошо-то!

Петька любил, когда к ним приезжал дядя Егор.

— Ну, Генка, повезло нам, — хлопнул он приятеля по плечу. — Отпросимся в гости к дяде Егору. Ох и рыбы там! Поедешь? В прошлый раз он сам звал меня, да мамка не пустила одного.

Петька, схватив приятеля за руку, стрелой влетел в избу. В избе Генка застенчиво пробормотал «здравствуйте» и остановился у порога. Петька подбежал к дяде, надел на свои вихры фуражку с зеленоватым околышем и эмблемой лесной охраны. — Здорово, племяш! — улыбнулся дядя Егор. — Ишь как вымахал! Соскучился обо мне?

Он привлек к себе Петьку и натянул ему фуражку на самые глаза. Петька по нос утонул в ней. Генка глядел то на дядю Егора, то на Петьку и все больше и больше поражался. На лавке сидели два Петьки. Один свой, а другой — незнакомый, взрослый, бородатый, загоревший на солнце. У старшего такие же с хитринкой глаза, непослушные вихры на голове, выдающиеся скулы. И нос у дяди курносый, как у Петьки. Возле шестка хлопотала Петькина мать, которой соседи твердили о том, что «сыночек-то весь твоя копия». Дядя походил на Петьку, а Петька на мать. Здорово!

Тетя Дуся рассказывала брату о житье-бытье и в то же время чистила для ухи окуней, привезенных лесником.

— Беда, Егорушка, — говорила она. — В долгах запутались. Робит, робит Иван, а когда с хозяином разочтемся — неизвестно. По делу то давно пора, а все высчитывает. Сейчас бы по-хорошему-то бутылочку к ухе купить надо, а деньги где? Ведь знаю: любишь пригубить чарочку.

И тут Петька извлек из кармана трешницу и положил на стол.

— Вот, мамка, деньги. Возьми половину, остальные Генкины.

Та нахмурилась:

— Это откуда же у тебя деньги?

— Нашли. Честное слово, нашли, — сказал Петька. — Вот и Генка подтвердит. Скажи, Гена, мамке, ведь мы нашли деньги?

Генка смутился, покачал головой, подтверждая, а сам промямлил:

— Нашли… Удочки хотели купить.

Мать поверила. Пока ходила к кривой Мотьке, из под полы торговавшей водкой, приятели честно рассказали дяде Егору, откуда у них эта трешница, и попросили взять их с собой в заповедник.

— Так и быть, похлопочу, — пообещал тот. — Только смотрите…

В лесу чтобы мне без фокусов.

Наконец, возвратилась хозяйка и усадила всех за стол. Дядя Егор выпил, крякнул, вытер усы и стал есть уху, бережно поддерживая ложку кусочком ржаного хлеба.

Егор Васильевич расспрашивал сестру о станичных новостях и как бы между прочим ввернул:

— Отпусти-ка, сестра, со мной Петьку. Пущай погостит. Нонче ведь в город отправлять его будете. Иль решили, что казаку двухклассной школы хватит? Власть-то теперь наша, советская. Учиться обязательно надо. А перед учебой и отдохнуть следует.

Дядя Егор погладил вихры племянника и, почему-то вздохнув, добавил:

— К тому же Аннушка уж больно повидать его хочет.

— Право, не знаю, Егорушка. Иван приедет с поля, скажу ему, может, и отпустит. А об городе — и не говори. Учиться надо, а в чем, скажи, провожать-то его буду. Пальтишка ладного и то нет. Ребята притихли.