Я смеюсь:

– Да, на кладбище. Туда одна дорожка.

– Это верно. – Теперь уже смеется Николай.

– Сегодня день рождения дедушки.

– Который с балкончиком?

– Да, который с балкончиком.

– Он был писателем? Или, может быть, музыкантом?

– Нет-нет, он был врачом. Офтальмологом. Просто построил тут санаторий и занимался реабилитацией творчески работников. Любил культуру, так сказать.

– Вот оно как… А у меня здесь похоронена бабушка. Она была балериной. И какое-то время даже танцевала в Большом театре.

– Ого. А почему она похоронена здесь?

– Ох, это очень интересная история. Ели вы не против, я подвезу вас и заодно могу рассказать. У бабушки день рождения был вчера, наши с вами предки рядышком оказались. Надо же, как бывает. Впрочем, это еще не повод для многозначительных обобщений… – Похоже, последнюю фразу он добавил для того, чтобы реплика опять не выглядела подкатом, как вчера. И в этом смысле он молодец.

– Да, я тоже так думаю. Однако мне интересно. Рассказывайте!

Мы с Николаем садимся в машину, он трогает и под замедленный, как в кино, когда снимают рапидом, чтобы подчеркнуть значимость эпизода, тягучий скрип колес, начинает рассказ:

– Моя бабушка родилась в Петербурге, жила на улице Бронницкой. «Разве можно верить пустым словам балерины» – это мнемоническое правило для названий улиц, которые расположены в порядке приближения к Московскому проспекту, бабушка часто цитировала и гордилась случайным совпадением. Я вот до сих пор помню названия улиц, которые все вечно путают, а вы помните?

– Рузовская, Можайская, Верейская, Подольская, Серпуховская, Бронницкая, – выпаливаю я с интонацией справочного бюро, хотя никогда прежде не бывала ни на одной из них и последний раз обращалась к их названиям, кажется, в пятом классе школы. Но петербурговедение у нас было отменное, да и состояние повышенного стресса, в коем я все еще находилась после падения в кювет, поднимает глубочайшие пласты подсознания.

– Да, все верно.

– И что же бабушка?

– Да, бабушка… Училась она в Вагановке, была на хорошем счету, и сразу после выпуска из училища ее пригласили в Большой театр. В то время у нее был роман с петербургским военным офицером, жившим там же, в офицерских казармах, кажется, на Рузовской, но она уехала, обручившись с ним. А год спустя он бросил ее, ничего не сказав, просто обручился с другой и довольно быстро женился. На деле оказалось, что нельзя верить пустым словам офицера. Бабушку так выбил из колеи его поступок, что она занялась парашютным спортом. Танцевала и прыгала с парашютом, несмотря на предостережения окружающих: мол, сломаешь ноги, не сможешь танцевать баядерку. Но до партии баядерки не дошло. Началась война, и бабушка пошла на передовую. Стала медсестрой, а потом распределилась обратно в Петербург, на Бронницкую. Замуж не вышла, хотя за ней ухаживали многие, она была настоящая красавица. Но будто бы мстила всем кавалерам за того, сбежавшего, и говорила так: «Прыгнешь с парашютом – выйду за тебя». Никто, конечно, не прыгал. Бабушка рассказывала, что только один поклонник, который ей очень нравился и, подозреваю, даже более того, осмелился на этот шаг, хотя вроде бы патологически боялся высоты. И прыгнул.

– И что было потом? Они поженились? – не выдерживаю я, и от предвкушения развязки меня пробивает дрожь, как заядлого курильщика, который вышел из самолета и закуривает первую сигарету за много часов воздержания.

– Нет, не поженились.

– Почему? А как его звали? – не унимаюсь я.

– Как звали, я не помню. А не поженились они потому, что бабушка в последний момент передумала, хотя он прыгнул. Испугалась, наверное, что он тоже ее бросит. Но вспоминала его потом всю жизнь. Только женщины так могут: сильно любить и при этом отвергнуть. Мужчины на такое не способны, не так ли?

– Пожалуй, вы правы… – Ловлю себя на мысли, что сама веду себя с Николаем именно так. Вот дурында. Он же и правда мне нравится. И вроде даже более того…

Не обращая внимания на мой внутренний монолог, Николай продолжает:

– Замужем бабуля так и не побывала, но дочку родила, мою маму. А та уже переехала в Москву – сперва учиться, а потом и семью построила. А бабушка в Петербурге потом работала в санатории здешнем, в администрации. Здесь и похоронили.

– Потрясающе… – только и могу сказать я, и мой женский организм, непредсказуемый даже для меня, вдруг начинает плакать. – Ее звали Саша? – спрашиваю я сквозь слезы

– Да, Саша. – В голосе Николая вопрос, который можно и не задавать.

– Вот так история…

– Кажется, я чего-то не знаю.

– Кажется, несостоявшийся жених твоей бабушки – это мой дедушка, – резюмирую я, непроизвольно переходя на «ты», что для петербурженок практически невероятно. – Ну, по крайней мере, он очень боялся высоты и рассказывал, как однажды ради любимой девушки прыгнул с парашютом, потому что она его попросила. А позже вроде бы назвал внучку в ее честь.

– Внучку? – удивленно переспрашивает Николай, и тут я понимаю, что прокололась, но тут же зачем-то снова нашлась:

– У меня есть сестра Саша.

– Вот это да… Интересно было бы с ней познакомиться.

Я начинаю терзаться ревностью к самой себе вымышленной – или, наоборот, настоящей, – да так, что готова устроить сцену прямо на кладбище. Но все-таки сдерживаюсь. Негоже нарушать покой тех душ, которые его уже обрели. А особенно тех двух, что стремились друг к другу, называли внуков именами друг друга и оказались на соседних аллеях, будто бы на соседних рядах в концертном зале, где звучит музыка слишком красивая, чтобы ее слышали на земле.

Может быть, и чувства, когда они слишком сильны и красивы, не могут воплотиться здесь и переносятся в тот мир, который мы считаем более правильным, возвышенным, совершенным? А вдруг самый прекрасный и настоящий мир-тут, а вовсе не там, не «после», не «в следующей жизни»? И все возможности, которые нам даются здесь, не воплощаются уже никогда, если их не воплотить здесь и сейчас?

Наша поездка оказалась удивительной. И еще удивительнее, что после всех совпадений, после тихой и необычайно светлой прогулки по кладбищу, долгой и мирной дороги домой вдоль залива под песни Нины Симон и Тони Беннетта с Биллом Эвансом, даже после кормления ослика в придорожном ресторанчике «Русская рыбалка», где предусмотрительно организовали детский зоопарк, а у Николая в машине весьма кстати оказалась капустка (не признался, что брал специально для ослика, однако других вариантов нет), – даже после такого потрясающего приключения я не дала ему свой номер телефона. Да, карму не так-то просто исправить. Бабушка Николая воплотилась во мне с удвоенным упорством. Но я сделала успехи: взяла у Николая номер телефона взамен выброшенной визитки. Так что теперь, сделав паузу и распробовав послевкусие от нашей второй встречи, я позвоню ему и признаюсь, что меня зовут Саша. И уж тогда, как пела сегодня в машине Николая задорная Нина: «Love me or leave me and let me be lonely»… Или, как пел дедушка (я вспомнила, вспомнила его голос, именно сейчас, напев кусочек песни Нины): «Саша, ты помнишь наши встречи, в приморском парке на берегу…» Интересно, какой Саше он это пел – той самой, ради которой прыгнул с парашютом, мне ли, или просто повторял слова известной песни, не наделяя имя значением? Этого мне уже не узнать.

С днем рождения, мой дорогой дедушка Коля…

А вот уже и вечер. И мы сидим в ресторане Сергея Шнурова «КоКоКо». Точнее, это ресторан его жены Матильды – которая, по странному стечению обстоятельств, тоже увлекается балетом. Отмечаем Восьмое марта девичьей компанией – я, Лера и Варя. Последняя – фанатка этого заведения, регулярно бывает здесь, так как ее кузен – тоже, кстати, москвич – обожает местную кухню «а-ля рюс» или, точнее сказать, «тру рюс», особенно в сезон корюшки. Но он пока еще не наступил. Мы взяли цыпленка в сене с дымком (и я чувствую себя коровой), его можно есть, и это даже вкусно. Еще был свекольный мусс, который растаял во рту настолько незаметно, что показалось, будто это Матильда пронеслась на пуантах за три с половиной шпагата через всю сцену Мариинского театра. Кстати, интересно было бы посмотреть, как она танцует. А пока жуем сногсшибательное сено и разговариваем.