Это был он. Он. ОН.

Что я испытывала? Что поднимается во мне, накрывает с головой? Ненависть? Разочарование? Радость?

Что было бы если бы я узнала его? Еще там в баре? Кинулась бы на шею? Промолчала бы? У героя моих эротических снов появилось бы лицо?

Я прикусила кулак до крови, чувствуя ее металлический привкус, но даже не двигаясь. Кого я обманывала?

Меня передернуло. В детстве когда он приходил, я всегда забиралась на его коленки и заглядывала доверчиво ему в глаза, мне нравилось как он накручивает мои волосы себе на пальцы и целует в макушку. Легкий, безобидный, братский. А сейчас когда он сам усаживал меня к себе, прижимал и целовал, зарываясь носом и шумно вдыхая запах, я растекалась лужицей. Это успокаивало меня тогда и сейчас на каком-то подсознательном, генетическом уровне.

Может ли быть такое, что ты рождаешься быть созданным для одного человека? Тебя будет тянуть к нему магнитом несмотря ни на что, ты будешь стараться жить своей жизнью, изгонять его из своей головы, но ты все равно будешь принадлежать ему целиком, и душой и телом. Вопреки логике и здравому смыслу.

Больше всего мне хотелось посмотреть в эти глаза, прижаться к мощной груди, ощутить жесткость волосков, его дыхание и гулкое биение сердца. Услышать властный хриплый голос, чтобы приказал мне что-нибудь. Я бы послушала его, подчинилась и даже не стала спорить. А есть ли смысл?

Так вот, я видимо со всеми своими потрохами принадлежу Дьяволу.

Майлз.

— Это же не четвертая группа крови! Я сколько часов назад тебе это сказал, конченный! Я придушу тебя сейчас своими же руками, олень тупорылый!

Алан редко выходил из себя, обычно до последнего оставался спокойным и рассудительным, но сегодня он орал на врача местной больницы так громко, что у меня уши заложило. Его лицо раскраснелось, приобрело пунцовый оттенок. Более того, даже раненый Лука стал приходить в себя от такого шума. Начинало переставать действовать обезболивающие.

От приступа охватившей боли он сжал челюсти, это было видно, как выделились желваки на его лице. Губы слегка подергивались. Глаза были едва приоткрыты, к нему еще не пришла ясность мысли, но он стал возвращаться к нам И это было очень плохо.

— Лежать и не двигаться! — рявкнул Алан, поворачиваясь к нам от врача. — Если хочешь ходить с автоматическим протезом — можешь двигаться, мне похуй, твоя рука.

Гроссерия не ослушался, сделал глубокий протяжный вздох, закрывая глаза. Его и без того хриплый голос был совсем глух:

— Как остальные?

— Тебя одного так цепануло, остальные отделались ссадинами.

— Это хорошо. Мне кабзда, если ты здесь?

— Относительно. В Москве бы не было проблем, здесь… Я не могу посмотреть, где застряла пуля без МРТ, не могу шевелить твою руку — рана может снова открыться и ты истечешь кровью.

— У погранцов в ПМП должна быть. — глухо сказал он, удерживая болезненные спазмы, заставляя себя говорить и не отключаться. С каждым словом лицо напрягалось сильнее. — Позвоните… Глухареву. Скажите, что Гроссерия просит отдать долг… Будем значит лететь в Москву.

Лука оставался собой даже лежа на больничной кушетке, потеряв несколько литров крови с пулей в руке. Лицо стало непривычно бледным, обманчиво слабым, но он сохранил властный тон не терпящий возражений

— Да. Еще. Я просил бумаги подготовить на пацана, заберите их в посольстве. Он полетит с нами.

— Макс Гроссерия. — прочитал мальчик недоверчиво, глядя в документы на усыновление, пробуя свое новое имя и фамилию. Теперь у него будет новая жизнь. Он очень крепко держал пачку бумаг дрожащими руками. Когда он поднял на меня глаза в них были слезы, серые пронзительные глаза испытывали меня, ждали когда я обьсню ему что-нибудь.

Мне нечего было сказать ему, объяснить решение друга о котором даже не знал, пока не получил бумаги. Жак, юрист Луки, подготовил все в лучшем виде и направил сюда, где документы были переданы соответствующим людям.

С сегодняшнего дня Лука стал отцом непослушного парня, который потерял родителей и бомжевал в Дамаске, прячась в притонах. Мальчишка был похож на него характером, такой же дикий и упрямый. Во внешности у них было тоже много схожести, можно было предположить, что он его родной сын.

— Не понимаю.

— Ты полетишь с нами. — я положил руку на его худенькое плечо. — Нечего тебе здесь делать. Думаю, позже Лука сам тебе расскажет о своем решение. Вы обсудите, что будет дальше…

Парнишка был в шоке, поэтому он послушно кивнул и пошел за мной, сжимая копию документов своими маленькими руками. Хоть мы его и помыли и накормили, его одежда осталась такая же потрепанная и не первой чистоты. Я непроизвольно сжал руки в кулаки, вспоминая свое детство.

Алиса.

— Алиса? — его голос был таким нежным, чувственным у самого уха. Я непроизвольно разнежилась, подалась назад, чтобы прильнуть к нему. Почувствовать исходившее тепло тела, такого желанного и родного. — Я скучал по тебе, Мониша.

Я вытянулась как кошка, мурча, ластясь к своему хозяину, извиваясь под ласками его сильных рук. Моих любимых, неповторимых рук с татуировками. Разве могут быть руки необыкновенными, не такими как у всех? Необъяснимо, не доступно описанию словами, но они приводили меня в экстаз, возбуждали своим видом, рельефом, венами.

— Я тоже. Я так соскучилась, так хотела поговорить с тобой. — Я обернулась слишком резко, импульсивно, желая увидеть его лицо, прикоснуться к тонкой полоске под глазом.

Передо мной был он, мальчик из детства с непослушными волосами. Он смотрел на меня пристальным взглядом, не отрываясь. Его лицо начало трансформироваться прямо на глазах, меняться.

Я села на кровати, ощупывая шею на которой так четко ощущалось дыхание Луки, я словно чувствовала его. Сердце хаотично билось, дыхание сбилось и лоб покрыла испарина. Я даже не помнила, как и заснула, провалилась в темноту от бессилия.

Обхватила себя руками, стараясь унять переживания.

В дверь постучали настойчиво, громко. Я вздрогнула, не понимая снится мне это или на яву. Все смешалось. На цыпочках пробежав от кровати к двери, я не решительно открыла её, натыкаясь взглядом на помятого Захара, который был очевидно не в форме. На нем были потертые джинсы и черная толстовка. Он смотрел на меня рассеянно, так словно через меня, не видя.

— Собирайся, нам нужно ехать. — никаких прелюдий, объяснений, ушел. Сердце заколотилось еще сильнее предчувствуя что-то нехорошее от происходящего. Я не стала тратить время на бессмысленные вопросы, на которые не получу ответы. Они и не нужны мне были. Захар бы не принимал самостоятельно решение, значит это решение Дьявола — я последую за ним. Нет смысла отпираться, я соскучилась до скрежета зубов, мне нужен просто его взгляд, не нужны даже слова.

Быстро накинув на себя одежду и сходив в туалет на дорожку, что-то мне подсказывало, что смогу я это сделать не скоро, я вышла во двор, где стояла гробовая тишина. За мной увязался маленький комочек шерсти, следующий по пятам. Не выдерживая раздирающих чувств я взяла его на руки. Хотелось бы попрощаться с Ханзи. Захар курил, сидя на водительском месте, напряженный и в своих мыслях.

Стоило мне подойти к машине и открыть рот, чтобы спросить где Ханзи, как дверь калитки распахнулась и во двор зашел хозяин этого дома в джинсах и рубашке, такой же озадаченный.

— Доброе утро? — он открыл дверь машины и помог мне забраться в нее вместе с Вульфом. Его голос был таким же теплым и успокаивающим. Я думала, что он попрощается и мы поедем, но он тоже сел в машину, только на переднее сиденье.

Захар завел двигатель.

Случилось что-то плохое, я это чувствовала.

Дорога казалась невыносимо длинной, бесконечной. Я постоянно смотрела на часы, чтобы посмотреть сколько мы уже едем. Там где мне казалось, что прошел час — проходило только пятнадцать минут. Неизвестность угнетала, но я не решалась спросить у Захара, что случилось. Слишком напряженная была тишина: ни музыки, ни разговоров, только биение моего сердца.