Запахло сатанинской бездной…

Февраль! Начало всеобщего избиения. Начало всеобщего озверения… Начало всеобщего безумия… Дикая власть одичалой толпы брала свое начало здесь, в гениально срежиссированном февральском бунте.

Бездействие властей потрясало.

И не просто бездействие, паралич воли. Столбняк. Никто не хотел брать на себя ответственность. Боялись писать правду царю, находящемуся в Ставке. Боялись превысить полномочия. Боялись пролить кровь народа – все еще хорошо помнили 9 января. И пуще всего боялись неистового воя либеральной прессы и собачьего лая думцев.

И вот в результате этой круговой столбнячной боязни в несколько дней (всего!) и произошло то, о чем позднее напишет гениальный Розанов: «Россия слиняла в два, максимум в три дня» – тот коренной слом (отречение царя), который и пустил всю русскую жизнь под откос.

Много ненависти было излито на царский трон.

А как бы вам понравилась такая, например, открытка: чернявый господин с бородой держит жертвенного петуха с головой государя, а в другой руке – нож? Ой, не хотите ли, господин хороший, проследовать в тюрьму за экстремизм и попытку свержения законной власти? Нет, господин знает, что он неподсуден, за него, если что, вступится вся российская и мировая пресса, ведь все прекрасно понимают, что во всем виновато проклятое царское правительство и гнилой царский режим, а господин согласно завоеванным свободам лишь выражает законное народное требование устранить тирана. И за это ему ровным счетом ничто не грозит.

А в цивилизованных странах и того пуще. Издали книгу «Николай Последний». Значит, издатели всё уже заранее предузнали, предрешили и предуготовили. Покончить с Россией – обезглавив царя, покончить с русским народом – расстреляв Церковь.

Осталось осуществить.

И вот новые, всё более либеральные поколения волна за волной накатывали на, казалось бы, незыблемые основы. И размыли, расшатали, сокрушили колосс (не глиняный, конечно, но ведь в этом мире ничего вечного нет). Более ста лет сокрушали, со времен своей французской учительницы и тоже Великой революции: тот же террор, та же ненависть к Церкви, тот же размах…

И в февральском бунте загадка, и в октябрьском перевороте, и в отречении царя – тоже загадка. Это мы теперь читаем царскую скорбь: «Кругом измена, и трусость, и обман». А тогда те, кто трусили, предавали и обманывали, были уверены, что действуют во благо России.

Начальник штаба Верховного главнокомандующего, по сути сам Верховный Главнокомандующий, генерал Алексеев, обласканный царем, в первые же дни февральского бунта рассылал тайные телеграммы командующим фронтами с вопросом об отречении Николая. И все русские генералы, за исключением немца Келлера и азербайджанца Хана Нахичеванского, сказали: да, отречение необходимо. Никто не догадывался, что за этим «да» последует. Хотели как лучше… (О, знаешь ли, Россия, этот свой вечный соблазн?)

А последовала кровь уже как бы и апокалиптическая…

Ох как никто не хотел понапрасну проливать русскую кровушку!.. И более всех не хотел проливать ее последний святой царь Николай Александрович, прозванный темными недругами Кровавым.

И царица, проклинаемая, оклеветанная: как же, немка, стало быть, предательница! Не помогла и ангельская работа ее с двумя старшими дочерьми сестрами милосердия в госпитале для раненых! Сидела одна с больными корью детьми, с сорокаградусной их температурой, в царскосельском дворце, а приказ вступить в бой с подступавшей ко дворцу солдатской чернью, готовой на все, отменила! Пошла на унизительные переговоры с бунтовщиками, но стрелять в свой родной русский народ отказалась.

Казалось бы, чего проще? Задавить бунт в зародыше. Проявить волю, силу, твердость, власть, жестокость, наконец. Вспомнить предков, как расправлялись с бунтовщиками Иоанн, Петр, Екатерина, прадед Николай!.. Малая кровь предотвратила бы бóльшую!..

Николай Второй поступил иначе. Он отказался от власти, посчитав, что такова воля народа (в том и предательство близстоящих).

Но была ли это действительно воля народа (старые солдаты плакали, слушая манифест) или только нестерпимая жгучая похоть бояр править страной так, как в Европах? (Вспоминается не прочитанный либеральной интеллигенцией Данилевский: «Европейничанье – болезнь русского духа…»; «Европой и наказывал, и будет наказывать нас Господь…»)

Да, старые солдаты плакали…

И все же… равнодушие в целом народа к отречению с последующим арестом и расстрелом всей царской семьи показало, что мистически народ уже готов жить без царя, как вскоре и без Бога (эти вещи связанные).

Однако тысячелетняя привычка к вере и послушанию не осталась втуне. И большевики в лице Ленина – Сталина огнем и мечом сумели заставить простодушно-доверчивый народ снова поверить в Царство Божие, но уже на земле, и возлюбить вместо Бога – себя.

Религиозные корни коммунизма общеизвестны: мессианство, построение утопического рая на этом свете, вера в светлое будущее, «мощи» вождей и поклонение новым святыням – все это ложилось на неизменно верующее, мягкое сердце России, так что оно и не заметило подмены, постепенно утратив способность к «различению духов».

Эту страшную подмену духовных сущностей еще ясно видела первая эмиграция, но и она после русской победы во Второй мировой войне временно утратила ориентиры. Ей показалось (и так хотелось в это верить!), что сквозь масонскую красную звезду проступает тысячелетний православный крест. Долгожданная надежда на восстановление национальной власти обернулась попыткой массовой реэмиграции и незамедлительно последовавшим для вернувшихся на Родину ГУЛагом. Игра с русским патриотизмом и Русской Церковью, исполнившими свою роль, была завершена; мстительность «кремлевского горца» требовала удовлетворения. И теперь, после победоносной войны, он жаждал их возвращения, чтобы насытиться кровью тех, кто уцелел, спасся, кто успел когда-то избегнуть его кровавого пира.

Превращение народа – когда-то богоносца – в богоотступника, потом – в Ивана, не помнящего родства, потом – в циничного пофигиста и, наконец, – в серую деидеологизированную и денационализированную массу новых космополитов, готовых все украсть, все купить и продать, все забыть и предать, – завершилось. Два столетия замешивали в головах русских людей новую небывалую закваску смешения добра и зла, – и вот, на радость всех недругов России, она принесла плоды.

Петр Мельников, сын воронежского крестьянина Матвея и жены его Марфы, муж Елены, дочери бывших – военного врача Захарьина, потомственного дворянина, и жены его Марии Петровны, урожденной Свешниковой, записался добровольцем на фронт, прожив с Еленой двадцать три дня в зарегистрированном браке. Зачатый ими младенец родился недоношенным и через день умер. Елена даже не успела придумать ему имя. Писем от Петра она не получала и не знала, что в первые же месяцы войны он попал в окружение и сдался в плен.

Только тот, кто пережил первые месяцы войны, помнит этот первоначальный кошмар отступления, когда плохо вооруженные, застигнутые врасплох, наспех мобилизованные и брошенные под немецкие танки, самолеты и артиллерию русские солдаты – вчерашние рабочие, студенты и школьники – сотнями тысяч сдавались в плен, и таких, как Петр, за первые полгода войны было уже около четырех миллионов (!). Знаменитым приказом номер двести семьдесят от шестнадцатого августа сорок первого года Сталин объявил всех пленных изменниками Родины, что означало медленную голодную смерть в плену – для них, репрессии на Родине – для их близких. Хотя Советский Союз и подписал женевские соглашения о военнопленных, но подпись эта ровным счетом ничего обнадеживающего не означала для их судеб. Международная помощь Красного Креста также не имела к ним никакого отношения… Что же касается декларации: «Сын за отца не отвечает»… она, как и многое в Стране Советов, существовала только в виде политической риторики.

Особенно страшным для наших пленных был первый год. К лету сорок второго от ран, голода и болезней в плену погибло более двух миллионов человек.