– Жаль. Жаль, брат, что ты не хочешь быть с нами. Что ты не веришь в белую идею.
– Разве Власов монархист? – быстро спросил Анатолий Викторович.
– Нет, он, конечно, не монархист, но…
– Значит, февралист.
– Пожалуй.
– Февраль я ненавижу еще сильнее, чем Октябрь.
– Как бы там ни было, Февраль открыл дорогу к демократии, и не его вина…
– Я был на фронте в феврале! – закричал вдруг Анатолий Викторович, и глаз у него задергался. – Я видел, как развращенные полки самовольно уходили с позиций, бросая орудия, открывая фронт, поднимая на штыки своих же офицеров, пытавшихся их остановить! Тех боевых офицеров, которые еще вчера водили их в атаки и умирали так же мужественно и бесстрашно, как они! Не хочу!
– Успокойся, Анатолий. Я тоже был на фронте и все это видел.
– Да! Ты видел! Так скажи, какая армия в мире может воевать, не побеждать, а просто воевать путем просьб, уговоров и убеждений, к чему надрывно призывал один из ваших главных февральских погубителей России Керенский? «Господа солдаты, не изволите ли выполнить ваш гражданский долг перед отечеством и революцией?» И господа солдаты тех самых армий, что в брусиловском наступлении шестнадцатого года взяли полмиллиона пленных, в июне семнадцатого позорно бежали, сопровождая свой бег насилиями, грабежами и убийствами, грозя устроить варфоломеевскую ночь офицерам! И устраивали, подстрекаемые невесть откуда взявшимися агитаторами погрома России!
– Армию развалили большевики, – твердо сказал Александр Викторович.
– Э не-ет!.. Армию развалили другие… Армию развратил и испохабил Февраль! И гнить, и разлагаться армия начала в феврале! А большевики, как размножившиеся паразиты, лишь догрызли ее гниющее тело. Когда армию довели до светлых дней революции, тут-то в нее и влили смертельный яд! Те, кому наша армия казалась опасной, а наша страна встала поперек горла. Те, кто стоял за Февралем!
– Но весь цивилизованный мир…
– Плевать я хотел на ваш цивилизованный мир! Весь ваш цивилизованный мир смотрел пустыми глазами, когда корчилась и подыхала в муках от красного террора, голода и тифа Россия! Отчего же тогда вы не протянули ей руку помощи? Отчего не пришли на помощь белой армии? Отчего не провозгласили крестовый поход против красных мерзавцев? Отчего не объявили бойкот Ленину и Троцкому, захватившим власть? Отчего же тогда вы признали большевиков? Только оттого, что торговать можно и с людоедами, как выразился ваш лондонский демократ Ллойд Джордж?! Или чтобы уж раз и навсегда покончить с великой Россией? Чтоб провалилась она в преисподнюю и не торчала больше бельмом в глазу у вашей цивилизованной Европы!
– Успокойся. Успокойся, Анатолий. Почему «вы», «ваша Европа»? Она такая же моя, как и твоя.
– Тогда, тогда все началось! В Феврале! Когда мы не защитили царя! Разве ты не видишь, тогда все пошло под откос! Сразу! И что мы сделали, чтобы остановить? Да ничего! Мы нацепили красные банты и с лузганьем семечек под духовые оркестры пошли громить Русь! Ах какой был погром! История не видывала такого погрома собственной страны и лучших слоев ее населения! В полгода разгромили все, что созидалось тысячу лет!
– Послушай, я это и без тебя знаю…
– Сначала ждали спасения от Керенского, потом от Корнилова, потом от Деникина с Колчаком, наконец от Врангеля. И что же? Бог попустил нам всем поражение! Тебе не приходило в голову, за что?
– За что? – спросил Александр Викторович. – Разве мы не любили, не жертвовали всем для России?
– Жертвовали… – повторил Анатолий Викторович. – Конечно. Но после главного жертвоприношения…
– Ты имеешь в виду…
– Да, да! – раздраженно продолжал Анатолий Викторович. – Жертва царя-мученика сделала все наши жертвы ненужными!.. Вернее, нужными, но уже не для спасения страны, а только себя лично, иначе позор бесчестья покрыл бы навсегда наши головы и потомки прокляли бы нас навек!.. И сразу началась эта вековая наша беда, сдерживаемая исключительно самодержавием, – расхищение государственной власти. Временное правительство, Советы, комитеты, депутаты, большевики… Сначала поменяли самодержавие православное на самодержавие революционное, потом большевистское, потом сталинское… Какое следующее? Демократское?.. Нет, Саша, нам нужен царь! И никакая цивилизованная демократия нам не поможет. Только царь сможет консолидировать, спаять в одно целое, в один мощный кулак. Самодержавный царь и свободная Православная Церковь. Нам нужен царь, а не генерал Власов.
– У вас есть царь. Некоронованный царь Иосиф Первый. Вероятно, звериным своим чутьем он понял эту подспудную народную тоску по царю. Причем по царю грозному, и чем грознее, чем безнаказаннее он будет громить и крошить своих подданных, тем большей любви он от них добьется.
– Да, Иосиф Первый… Знаешь, кто такой Иосиф Сталин? Бич Божий, через которого излился Божий гнев на русский народ за богоотступничество и цареубийство.
– Ты так думаешь? «Несть власть аще не от Бога»?
– Да, я так думаю. Бог попустил эту власть в наказание за наши грехи. И не со Сталиным нужно бороться, а каяться и возвращаться ко Христу. Тогда Бог и Сталина управит.
– По-моему, ты еще в бóльших иллюзиях, чем мы.
– Хотел бы я посмотреть, как эти пятьсот семьдесят боевых офицеров, записавшихся сегодня добровольцами, станут стрелять в своих братьев… Даже если эти братья воюют за Сталина. Хотя на самом деле они воюют за Россию. И ты это знаешь не хуже меня.
– Мы тоже воюем за Россию. Так же, как в восемнадцатом и двадцатом. Мы все воюем за Россию. Но только – за какую?! – Александр Викторович взглянул на часы. – Увы… Мне пора. Не знаю, увидимся ли еще… Ты… женат?
– Там, где я находился, не женятся…
– Прости… Если останемся живы после войны…
– Я на это не надеюсь.
– Во всяком случае, постараемся не потеряться.
Помолчали. Оба уже заранее чувствуя, что скорее всего они не только потеряются, но что это – их последняя встреча.
– Я должен тебе признаться, Саша, – вдруг тихо сказал Анатолий Викторович, и глаза его потеплели. – В прошлом году в госпитале я встретил девушку, удивительно похожую на Елену. Ее и зовут так же. Недавно она родила сына Юрия. Но фамилия у него будет другая. Перед самой войной она вышла замуж за некоего Петра Мельникова… Он считается без вести пропавшим, вероятно, погиб или в плену… Тебе не встречалось это имя?
Александр Викторович покачал головой.
– Так вот, моего сына будут звать Юрий Петрович Мельников. Запомни. На всякий случай. Кто знает, что будет после войны.
– Запомню. Но… я бы очень хотел помочь тебе выбраться отсюда.
– Зачем? Мы ведь уже обо всем переговорили.
– Если не хочешь служить в армии, есть гражданские должности, и я бы мог похлопотать…
– Нет, Саша, нет.
– Послушай, Анатолий, как бы ни закончилась война, тебе нужно постараться остаться здесь. Ты же лучше меня знаешь, что тебя ждет на Родине.
– На Родине меня ждет сын.
– Надеешься, они оценят твою верность? Простят?
– Конечно, нет. Прощать не их стиль. Да я ни в чем перед ними и не виноват. Хотя лáгеря мне, конечно, не избежать, разве что произойдет чудо и Савл превратится в Павла. Но… все когда-то кончается. И сроки, и жизнь вождей.
– К сожалению, наша жизнь тоже.
– Да. Наша – в первую очередь. Прощай, брат. Желаю победы.
Они обнялись и простились. Навсегда.
9
Александр Викторович Шабельский, подполковник первой дивизии Русской освободительной армии, под командованием генерал-майора Буняченко принимавший участие шестого – седьмого мая сорок пятого года в боях за освобождение Праги, был расстрелян солдатами СМЕРШ десятого мая в госпитале вместе с сотнями других раненых солдат и офицеров власовской армии, освобождавших чехословацкую столицу от немцев.
Анатолий Викторович Шабельский был освобожден из немецкого лагеря американскими войсками, что считалось для русских военнопленных отягчающим вину обстоятельством. Из немецкого лагеря его перевезли в русский проверочно-фильтрационный, и каждый из оказавшихся в нем обязан был доказать свою невиновность в сотрудничестве с немцами. Обвинение в предательстве Родины для военнопленных не отменялось, и победители в связи с победой автоматически амнистированию не подлежали, сотрудничество же с немцами являлось дополнительной криминальной статьей и каралось расстрелом или, в лучшем случае, каторгой.
