Однажды в аффекте распаленной чувственности он грубо и страстно потребовал от Юлии Николаевны, чтобы та немедленно развелась с инженером и вышла за него замуж. Юлия Николаевна хохотала до изнеможения, называла его безумным мальчиком и своим студентиком, говорила, что ей никогда-никогда ни с кем не было так хорошо, как с ним, но развестись с инженером – это уж слишком и что им и так неплохо, пока инженер ни о чем не догадывается, а даже если и догадывается, то наплевать.

Но догадывался не только инженер, догадывались соседи и, не уставая, судачили, перемывая кости в основном Юлии Николаевне и привлекая все крепкие слова русского лексикона на хорошенькую ее головку. Юру не столько осуждали, сколько жалели (сирота!) и за его спиной сочувственно вздыхали и понимающе переглядывались.

Трудно сказать, отчего инженер Иванов столь стойко и безропотно переносил трудно переносимое поведение жены, – чужая душа потемки. И неизвестно, чем бы закончился сей бурный роман юного студента и коммунальной дивы (уже грозили ему отчислением из университета за пропуски занятий и многочисленные хвосты), если бы сама дива внезапно не охладела к своему любовнику. Пресытилась ли она бурными ласками студента, нашла ли новый объект для своей страсти, но в один прекрасный день она заявила Юре:

– Знаешь, Юрочка, нам нужно расстаться.

– К-как? – опешил Юра. – Почему?

– Ну… видишь ли, моему мужу донесли, и…

– И что?

– Он недоволен. Мягко выражаясь. Сам понимаешь… Он даже меня ударил, – капризно скривив губы, соврала Юлия Николаевна.

Юра побелел.

– Я его убью! – прошептал он.

– Что ты, Юрочка, зачем? Я этого вовсе не хочу.

– Не хочешь?!

– Естественно.

– Тогда я убью тебя!

– Послушай, Отелло, у нас очень строгие законы. Тебя посадят в тюрьму или даже расстреляют. Тебе это нужно?.. Дурачок. Ну и дурачок… Ну иди ко мне… Ах, какой ты… Подожди… подожди… – Она тяжело задышала, и Юра, подхватив ее на руки, понес на кровать. – Что ты делаешь, дверь не заперта… войдут…

Юра с Юлией Николаевной на руках подошел к дверям и накинул крючок. Она, обхватив его за шею, только тихонько посмеивалась ему в ключицу.

– Ты меня любишь? – спросил через некоторое время Юра, уткнувшись в грудь своей возлюбленной Юлии, еще тяжело и бурно дыша.

– Уж-жасно… я тебя обож-жаю… – игриво прорычала Юлия Николаевна. – Ты мой тигр-рр!..

– Тогда бросай к черту своего Иванова и переезжай ко мне.

– Ты с ума сошел! Ты снова? Опять, да, опять?!

– Я люблю тебя, слышишь? Юлька, я не смогу без тебя! Я умру!

– Ну-у, мальчик мой, от этого не умирают, – снисходительно сказала Юлия, – найдешь себе какую-нибудь девицу, ты ж теперь опытный, мало их?..

– Ты, знаешь, кто?.. – Юра повернул ее на спину и, навалившись, обхватил руками ее горло. – Ты стерва.

– Пусти!.. – захрипела Юлия. – Мне же больно! Дурак! Сейчас же отпусти!..

Юра разжал пальцы, Юлия выскользнула из его рук.

– Ах так?.. Так ты еще и ругаться? Ну хорошо!.. Ты еще пожалеешь! – И она лихорадочно, что-то бормоча и всхлипывая, стала натягивать на себя одежду.

Юра сидел сгорбившись и, отвернувшись от Юлии Николаевны, молча и угрюмо страдал.

– Прощай! – резко крикнула уже у дверей Юлия Николаевна.

Юра, как ужаленный, вдруг вскочил и закричал:

– Юля! Постой! Юлечка, прости меня!

Но Юлия Николаевна уже хлопнула дверью и, быстренько шмыгнув в свою комнату, предусмотрительно закрылась на ключ.

Юра барабанил ей в дверь, умолял, грозил, чуть не плакал – все напрасно, дверь ему больше не открыли.

С тех пор Юлия Николаевна не заходила в Юрину комнату, всячески избегая встреч даже в местах общего пользования. Юра подкарауливал ее на улице, в коридоре, на кухне, даже у туалета – Юлия Николаевна сделалась неуловимой. А через некоторое время супруги Ивановы и вообще уехали из их дома. Всезнающие соседи говорили, что инженер-строитель Иванов получил квартиру в новостройке (в начале шестидесятых вовсю шло строительство хрущевских домов, и некоторые счастливцы впервые переезжали из шумных коммунальных муравейников в отдельное, не обремененное чужим присутствием, собственное жилье).

«Все проходит», – сказано древними. Первое время Юре казалось, он не переживет разлуки с Юлией Николаевной. Но прошел месяц, другой, Юра поневоле окунулся в учебу, наверстывая упущенное, потом Юлия Николаевна уехала, и Юра ее забыл.

Во всяком случае, ко времени встречи с Галиной он уже с трудом вспоминал, а если и вспоминал, то исключительно с иронией, о своей юношеской страсти к роковой соседке, если и не вполне бальзаковского возраста, то все же намного превосходящей его летами и, главное, опытом.

Галина была на несколько лет моложе. У обоих за плечами был университет, самостоятельная, без родительской опеки, жизнь и какой-никакой житейский опыт. У Галины он был, очевидно, богаче и горше, у Юры, не считая драматической перипетии с Юлией Николаевной, все остальные, не очень, кстати, многочисленные, связи, в основном со своими же девочками-студентками, были безболезненны и легки.

Встретив Галину, Юра как-то сразу, не раздумывая, понял, что это всерьез и надолго. У нее был маленький сын, что исключало легкомысленный флирт, нужно было решаться… да он и готов был сразу решиться, но… как сказать, как выразить все то, что он мог, что чувствовал и что хотелось сказать?.. И он просто стал жить рядом с ними, невольно, еще не понимая, он сделал самое верное и нужное, он сделался ей (мальчику, а потому и ей) необходим, а потом и незаменим. Его бескорыстная преданность без ожидания немедленной платы рождала естественную женскую благодарность и ответное чувство… любви?.. Может быть, и любви… ведь любовь светит, переливаясь разными своими гранями, не только страстью, но и нежностью, тихой лаской и теплотой…

И вот она впервые вошла в его комнату… хозяйкой. И как же ей понравились и ее владения, и ее новая роль! Она внимательно осмотрела всю комнату целиком, не пропустив ни одной мелочи, отметив с удовольствием и большие окна, выходящие в Таврический сад, и высокие потолки с давно попортившейся лепниной (ничего, можно когда-нибудь восстановить!), и красивые стены с голубыми панелями, по которым также стелился, кое-где прерываясь, гипсовый орнамент, и конечно же роскошная кафельная печь… На стенах висели чудом сохранившиеся из коллекции Клавдии Петровны немногие фотографии ее, а следовательно, и Юриных родственников, какие-то картинки, акварельки, пейзажи, и все это в замысловатых рамочках красного дерева, в такого же дерева книжном шкафу находилась довольно приличная библиотека, в старинной горке скромно покоился антиквариат…

Шаг за шагом осмотрев все это богатство, теперь по праву принадлежащее и ей, Галина осталась довольна и своим выбором мужа, и его приданым. У нее, кроме сына и сумки с незамысловатыми тряпочками, не было ничего, даже прописки. Отныне она получила все, о чем можно было только мечтать девочке из далекого северного поселка, бабка которой пила, мать гуляла, а отца не было вовсе, вернее, когда-то, конечно, он был, но сидел в тюрьме, что, следовательно, вовсе и не считалось.

Однажды Юра принес домой журнал «Новый мир» и, открывая страницу с какой-то повестью неизвестного автора, протянул Галине:

– Вот прочти.

– Что это?

– Прочти, после поговорим.

– Ну хорошо, оставь. Я посмотрю.

– Только побыстрее, ладно?

В тот же вечер, уложив сына пораньше, Галина прочла повесть.

– Слушай, – сказала она Юре за чаем, перед тем как лечь спать, – по-моему, неплохо. Мне понравилось. Кто такой этот Шабельский?

Юра смотрел на нее загадочно и улыбался.

– Я, – сказал он.

– Что – ты? – улыбнулась Галина.

– Шабельский – это я.

– Слушай, не морочь мне голову…

– Галочка, почему ты отказываешь мне в праве на талант?