Подавив тошноту, Глеб услышал:

— Кто-то въехал, а не вошёл… Ну здравствуй, мальчик из неволшебки.

Глеб молчал. Лаэндо развёл руками:

— Прости, что я не при параде: как ты помнишь, мой костюм обгорел. Но я и в нём был бы слаб — костюм глаз не вернёт… Глазами мне служил фамильяр, погибший из-за тебя!

Ужас Глеба перешёл в ненависть. Но ответил он бесцветно, словно все чувства умерли:

— А ты убил маму и усадил меня в это кресло. Мы с тобой даже не поквитались.

— Так ты был одной из моих жертв? — Лаэндо явно удивился. — Я не знал… Не помню их лиц — уж прости мне эту небрежность.

Глеб сжал подлокотник, хотя сжать хотелось горло зеркальника.

— Вспомнишь, — пообещал он, — воображение поможет. Когда свихнёшься в своём каменном мешке.

— Времени не хватит, — изрёк Лаэндо. — Время как ящерица — ускользает, оставив лишь хвост… Но и ящерицу можно поймать.

Глеб озадачился: о чём это он?..

Опустив голову, зеркальник будто окинул себя взглядом. Глеб подавил дрожь.

— Знаешь, откуда язвы? — Лаэндо ткнул пальцем в грудь. — Я привык к чернотворству — без магии гнию.

— Ты не к той магии привыкал, — сказал Глеб. — Зачем звал меня?

Лаэндо почесал гнойник:

— Вы ведь ищите Кали — не хочешь спросить, где она?

— Почему спрашивать про Кали должен я?

— Потому что из-за тебя я здесь, — маг сунул палец в глазницу. — Хочу, чтобы тебе снилось моё лицо.

— У меня хороший крепкий сон, — соврал Глеб, — и тебе в нём не место.

— Красиво лжёшь, отрок!.. Но ты не знаешь, что тебя ждёт.

— Меня ждёт «Фабрика», а о тебе я забуду… — Глеб дал волю желчи: — Как о мухе, от которой отмахнулся.

Лаэндо встал и схватил решётку:

— Раньше я за такое убил бы!

— Твоё «раньше» осталось в прошлом, — голос Глеба источал холод. — Привыкай.

Их разделял метр. Глеб видел кожу в глазницах мага, чувствовал вонь — пот и смрад изо рта… Даже химеры в коридорах так не воняли.

— Дерзи, пока можешь, — прошипел Лаэндо, — но за дерзость ты ответишь.

Он отошёл и вновь запел, встав к Глебу спиной:

Будет дьявол песню петь,

Будет ночь в огне гореть.

Зря ты верил краскам дня:

Не укрыться от огня.

Глебу это надоело:

— Где сейчас Кали?

— Там, где скоро будешь ты.

— В хлебопекарном цехе?

— В японской аномалке.

— В Танабэ? — уточнил Глеб. — И что я забыл там?

— Начало кошмара, — зеркальник вновь сел. — Хочу сыграть с тобой в игру: я помогу найти Кали, но ты отправишься за ней и займёшься расследованием, которое ведёт штаб.

Глеб недоумевал:

— Зачем тебе это?

— Три причины, — Лаэндо откинулся на спинку стула. — Во-первых, я хочу, чтобы Кали нашли, — а почему хочу, уже моё дело. Во-вторых, я желаю тебе зла, но сам не могу его причинить… Однако будь уверен: погнавшись за Кали, ты столкнёшься с куда большим злом, чем я.

Глеб вздохнул: приятно слышать…

— Она что, настолько сильна?

Лаэндо пробрал смех:

— Нет, малыш — по сравнению со мной Кали безобидна. Но сила, что за ней стоит, сотрёт в порошок даже меня, — а уж тебя тем более… И я надеюсь, что процесс этот будет медленным.

— Не сомневаюсь… — буркнул Глеб. — Ну а третья причина?

С лица Лаэндо сошло позёрство:

— Я знаю, чем кончится игра — и с нетерпением жду финала.

Глеб видел, что это не блеф — и знал, что искать Кали опасно… Но не искать её нельзя.

— Ладно, — сказал он, — согласен я на твою игру… А теперь говори, что знаешь.

И зеркальник заговорил.

Небо было тёмно-синим; Глеб стоял, глядя на закат.

Не сидел, а стоял.

В лиловых облаках гасла желтизна. Проступал край луны — бледный, как пух. Трава пахла мятой — отголосками лета, заплутавшими в осени.

— Тебе бежать ещё круг, — напомнил Баюн.

— Знаю, — буркнул Глеб. — Я просто…

Он осёкся — постеснялся сказать «решил взглянуть на закат». Но Баюн понял:

— Тоже мне, романтик…

Дух вспорхнул на ветку: когда Глеб бегал, пользуясь дарованным часом, Баюн был вороном.

Парк погружался в тишину. Инвалидное кресло ждало на тропе; ещё двадцать минут — и Глеб в него сядет.

От этого делалось тошно.

Ещё летом не верилось, что час в день он ходит: земля под ногами казалась обманом. Теперь этот час воспринимался как должное.

— Тот дух, что живёт в тебе… — Баюн взмахнул крыльями.

— Скрытник, — напомнил Глеб.

— Ты не пробовал позвать его? Мало ли что говорят маги — может, скрытник откликнется на твои мысли.

— Он и так откликается, когда я говорю «хочу встать»… А больше не откликается ни на что.

— Значит, говорить с ним ты всё-таки пытался?

Глеб вздохнул:

— И не один раз.

Баюн описал над ним круг:

— Я правильно понял: ты обещал Лаэндо преследовать Кали в обмен на информацию? И он дал её?

— Дал.

В детали Глеб пока не вдавался. Баюн заметил с редким для него тактом:

— Наталья Марковна была в ярости, когда ты вернулся на «Фабрику»… Она велела забыть про штаб.

Глеб смотрел в землю.

У Лаэндо он пробыл недолго и услышал мало — но достаточно, чтобы схватить Кали. И Глеб знал, что не останется в стороне.

— Пусть её ищут другие, — не унимался Баюн. — А слово, данное зеркальнику, можно и нарушить — он заслужил и не такое!

— Заслужил, — признал Глеб.

— Так в чём проблема?

Глеб уставился на куст. Приземлившись, Баюн укорил его:

— Ты лгал себе: работа в чаросети, курсы сететворцов — всё это чушь. Ты хочешь быть законодержцем, так?

— Не под началом Азарина! — вспыхнул Глеб.

— Но всё-таки хочешь?

Глеб молчал.

— Самообман — глупейший из видов лжи, — заключил дух.

— Знаешь, — Глеб повернулся к нему, — а ты умнее меня.

— Только заметил? Радуйся, что я рядом!

Глеб опять побежал — пока мог… Пока скрытник не уснул на сутки. Пока мышцы сладкой болью отвлекали от стоявшего в стороне кресла.

Баюн протянул к нему ментальную нить:

— Так что там наплёл Лаэндо?

— Я потом расскажу. Но завтра мы с Азариным и Хромовым приместимся в Танабэ.

— Ты готов терпеть Азарина?!

— Только пока Кали не арестуют.

На лбу Глеба остывал пот, и ему это нравилось: усталость от пробежки — это здорово… Жаль, не все понимают.

Он глянул вверх:

— Баюн?..

— Что?

Глеб улыбнулся:

— Я рад, что ты рядом!

Все гостиницы в Танабэ именуются звучным словом «рёкан».

Номера тут особенные: терраса, низкие столики, а вместо дверей — решётки из дерева с бумагой. Хромов сказал, они зовутся «сёдзи».

Именно сюда — в один из восьми рёканов квартала Такахаси, расположенного в самом центре Танабэ, привёл Глеба рассказ Лаэндо.

Въехав в номер за Баюном, он сразу заметил:

— Стены как в доме госпожи Сайто… О, нет!..

— Ты чего? — дух вздыбил шерсть.

— На полу циновки, — простонал Глеб. — Моё кресло их испортит…

Баюн глянул в стенную нишу с икебаной:

— У нас важная миссия, и хозяин гостиницы это знает. Но раз тебя волнуют циновки, используй час ходьбы.

Азарин разулся и вошёл следом:

— Не вздумай — он ещё может пригодиться. А циновки заменят: этот рёкан использует местный штаб.

Хромов раздвинул окно-сёдзи. Снаружи уже стемнело.

— Предлагаю ещё раз п-прослушать запись.

Речь шла о записи беседы Глеба с Лаэндо. Никто не возражал.

Азарин снял пиджак, ослабил галстук. Хромов сел на подушку, лежащую на татами. Микрочип вставили в зерфон, а запись включили с места, где началась суть дела.

Глеб: Ладно, согласен я на твою игру… А теперь говори, что знаешь.