А ведь он всегда так тяготился властью! И так мечтал однажды передать её кому-то. Но сейчас он просто права не имел им уступать.

Однако имел он право или нет, но в конце концов ему пришлось – и из Совета Аргел вышел почти в смятении. Ни с кем не разговаривая по дороге, он вошёл в свой дом и, поднявшись по лестнице, сорвал с себя своё золотое одеяние и бросился в постель.

Он так пролежал довольно долго, пока дверь не отворилась и вошедший Россер не спросил:

- Ты здесь?

- У меня депрессия, - язвительно откликнулся Аргел.

Он лежал в постели, завернувшись в одеяло и скрестив на груди руки. Недостаток освещения не мешал никому из них: оба знали эту комнату настолько, что могли бы передвигаться по ней с закрытыми глазами. Когда-то давно Россера смешила роскошь здешних интерьеров, но со временем он к ней привык и почти перестал замечать. Практически равнодушный к обстановке, он никогда не понимал тяги своего то ли господина, то ли друга к украшательству, однако постепенно научился разбираться в ценных породах дерева и способах его обработки, запомнил имена художников и мастеров, скульпторов и ювелиров – просто потому, что так долго общаться с Аргелом и остаться вне всего этого не представлялось возможным.

- Мне уйти?

- Сядь, - Аргел поёжился и зарылся в одеяло поглубже. – Я шучу. Что ещё остаётся?

Россер усмехнулся и сел у него в ногах.

- Ты должен будешь показать ему Врата.

- Да ну? – удивлённо вскинул бровь Аргел. – А что ещё я должен? Заодно и дом отдать – всё равно все привыкли, что глава города живёт здесь.

- Ты ведь знаешь правила, - примиряющее проговорил Россер.

- Правил много, и мы нынче нарушаем все. Какие выборы?

- Но что же поделать, если…

- Если Бальд когда-то недоспал и потому потерял рассудок? А теперь отнимает его и у половины Совета, потому что безумие заразно? Как насчёт того, чтобы его усыпить снова?

- Успокойся, - Россер переместился ближе и коснулся его плеча, однако тот дёрнулся и бросил на него такой взгляд, который заставил его немедленно вернуться обратно.

- Вы не понимаете, что творите, - пока ещё глава города, резко сев на постели, стиснул руки в непонятном и совершенно ему несвойственном отчаянии.

- Они, Аргел, - мягко поправил его помощник.

- Они, вы… схоластика всё это. Нельзя выбирать главу города, Росс.

- Совет решил иначе, Аргел.

- Совет! – зло выплюнул тот, с досадой пнув основанием ладони край стоящего рядом с кроватью тяжёлого дубового столика. Тот отлетел далеко в сторону. – Ты видел, кто как голосовал? Ни один – ни один, Россер! – из тех, кто знал хотя бы одного из Древнейших, не был за. Потому что они…

- Древнейших больше нет, - очень тихо оборвал его Россер.

Аргел запнулся и замолчал. Потом встал и нервно заходил по комнате – рубашка в темноте сливалась с цветом кожи. Подошёл к окну, присел на широкий низкий подоконник, прислонился к стеклу и так замер, глядя на привычно пустой двор.

- Ты ведь говорил, что тебе не нужна власть? – сказал после долгой паузы Россер.

Одно дело не иметь, и совсем другое – потерять, - горько усмехнулся Аргел. – Как оказалось. Да и разве в этом дело? Если бы меня сменил, к примеру, ты, или Кэтсу, я был бы только счастлив. Но Бальд? К тому же… Ты вполне уверен, что Он мёртв? – спросил он тяжелей и тише. - Я – нет. Значит, есть шанс, что, вернувшись, Он просто поотрывает нам головы: Бальду за наглость, членам совета – за самомнение, а мне, что меня волнует куда больше всего остального – за то, что не удержал то, что мне было доверено. И солгу, сказав, что меня прельщает такая перспектива.

- Я давно, - нарушил долгое молчание Донат, - хотел кое-что узнать. И поскольку шанс сделать это в другое время мне вряд ли ещё представится…

Из темноты раздался негромкий вдох. Тьма здесь была кромешной, такой, что даже вампирам с их превосходно развитым ночным зрением разглядеть в ней хоть что-то было совершенно невозможно. Так что заключённые, коротавшие здесь время до казни, могли друг друга только слышать.

- Спрашивай о чём хочешь, - откликнулся Мар. Звякнула цепь: он приподнялся и сел, оперевшись спиной о стену. – Теперь и в самом деле всё равно… и, Донат – мне жаль. На самом деле… Мне не следовало тебя в это втягивать.

- А, - отмахнулся тот. – Можно подумать, я сам не понимал, что делаю… я тебя, если ты помнишь, предупреждал.

- Помню, - голос Мара прозвучал расстроено. – И потому…

- Я, как это теперь говорят, был вполне дееспособен, когда шёл с тобой, - фыркнул Донат, устраиваясь поудобнее. – Некрасиво игнорировать сей факт. Итак, вопрос. За что ты так не любишь Город? Да и вампиров.

- А за что вас… нас любить? – усмехнулся Мар.

- Это свинство, Басту, - заметил Донат.

- Ты прав, - он рассмеялся. – Хорошо… хорошо, я расскажу. Это связано с моей инициацией.

- А кстати, - перебил его Донат, - как это случилось?

- Это долгая история… впрочем, - Мар снова засмеялся, - делать нам пока что нечего… и ты прав – хоть мне и не хочется вспоминать, теперь всё это уже не имеет значения, - он помолчал немного. – Я был четвёртым сыном в семье, и рассчитывать мне, как ты понимаешь, было не на что – наш род не отличался знатностью или богатством. Но мне повезло – один из друзей моего отца устроил меня пажом к… к одному герцогу, - он слегка запнулся. – Мне было семь… почти семь, и я был высоким и сильным мальчиком. Мне там понравилось: это был блестящий двор, прекрасный замок… а главное, сам герцог. Он был… действительно лучшим, во всём: в турнирах, в дуэлях, в музицировании, в сложении стихов… даже в богословских спорах, - было слышно, что Мар улыбается. – Он был храбр, почти до безрассудства, и невероятно удачлив. Ты, по-моему, уже не застал это время… что нам всем тогда было до какого-то короля? Наш двор казался нам самым прекрасным – и куда более достойным. Ни разу не видя флорентийки, мы презирали её заочно, - он усмехнулся почти нежно.

- Флорентийки?

- Медичи. Екатерина, жена короля Генриха.

- Я и не думал, что ты такой древний, - хохотнул Донат. – Мне почему-то казалось, что ты лет на сто моложе… но продолжай, продолжай.

- В четырнадцать я стал оруженосцем, - вновь заговорил Мар, – а с пятнадцати герцог вдруг начал меня выделять. Я был ловчей и, главное, выносливей других – и он всё чаще и чаще стал брать меня с собой в качестве личного сопровождающего, явно предпочитая остальным. Он даже учил меня сам – фехтованию, и, прежде всего, владению шпагой. В то время она только входила в моду, нас, в основном, учили владеть мечом – но он словно чувствовал, что будущее за чем-то более лёгким, и хотя и прекрасно владел любым оружием, предпочитал что полегче. Мне льстило это… да что там льстило – я был в восторге! Он нанял мне учителей стихосложения и рисования… порой мне казалось, что он относится ко мне как к своему сыну, который, как говорили, погиб почти во младенчестве вместе с его супругой. Я его боготворил, - голос Мара теперь звучал почти мечтательно. – Он был всем: господином, учителем, другом… просто отцом, наконец. Больше всего мне хотелось во всём походить на него…

Он замолчал.

- Я понял, - сказал Донат. - Он оказался вампиром и однажды…

- Почти, - рассмеявшись, согласился Мар. – Он действительно оказался вампиром, и узнал я об этом совершенно случайно: как-то, уже будучи взрослым, я увидел, как он ест. Какую-то девку… девушку, обычную селянку. Он не убил её, просто прокусил руку и пил – не знаю, почему он не заметил, как я подошёл. А может, и заметил. Он знал, что может мне доверять.

- Шестнадцатый век, - задумчиво проговорил Донат. – Рисково… Он не боялся, что ты, поразмыслив, окажешься католиком лучшим, нежели вассалом?

- Ты не понимаешь, - возразил Мар, – ты не застал это время… Тогда сюзерен всё ещё значил куда больше короля, а церковь с её инквизицией уже вызывала больше смеха и страха, нежели почтения. Конечно, не у всех, но нас таких тогда было немало. Шестнадцатый век… уже появились гугеноты, а индульгенции и позорные нравы Рима стали притчей во языцех. И потом, мы часто с ним вели… богословские разговоры. Я думаю, он готовил меня к тому, что я мог рано или поздно о нём выяснить. Нет, он мог быть уверен.