“Можно пронаблюдать, как с приходом электропоезда заполненная людьми платформа, пустеет, предоставляя свободное место для нового потока. Шипение закрывающейся двери и волшебное: "Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…", сопровождается гулом набирающего скорость поезда. На время пути тебя полностью поглощает ограниченный стенами вагон, с закрытыми в нём человеческими душами.” — Торопливо записывала Вера в свой рабочий блокнот, стоя на платформе в ожидании поезда.

“Вот в пролёте между закрытым входом столпилась стайка веселых студентов, а серьёзный дяденька с деловым видом играет в игру на мобильном телефоне, крепкая и юркая бабулька настойчиво требует уступить ей место на сидении… Кажется, что этот маленький тесный мирок представляет собой уменьшенную копию огромного мегаполиса, эдакий оазис голосов извне. Каждая последующая станция впускает в мир метро своеобразный кусочек района. Станции «Научная» и «Пушкинская» обмениваются с наземным миром студентами с тетрадками, книжками, ноутбуками, планшетами и огромными тубусами. Станции «Площадь Восстания» и «Академика Барабашова» открывают двери бабушкам и тётенькам с кошёлками и большими клетчатыми, «базарными», сумками. А станция «Завод Малышева» впускает в свой мир усталых дяденек в местами промасленной рабочей одежде.

Особое место в жизни метро занимает «Час Пик». Станции становятся похожими на большой муравейник, заполненный целенаправленно спешащими по своим делам людьми-муравьями. Две проторенные дорожки-эскалаторы или лестницы, два пути движения: вверх или вниз. Никакой самодеятельности: только полосы движения людей, только четкий график движения поездов. Всё спланировано в лучших традициях техногенного мира, в режиме которого живет весь метрополитен. И в водоворот которого попадает человек”.

Каждый день записи Веры пополнялись новыми заметками. Она не знала, для чего записывает эти мысли, но… продолжала записывать.

“За короткое время в пути ты не только видишь разные лица, за несколько минут ты переживаешь смену дня и ночи, каждый раз попадая в новый неповторимый мир. Несколько минут в тоннеле — короткая ночь метро. Металлический голос робота возвещает о приближении к станции — наступает день и встреча другого Мира, напоённого своими запахами, своей шикарной или скромной архитектурой. Но ни в коем случае не подобной и однообразной! — Думала Вера, разглядывая причудливую архитектуру станций, — Каждая станция буквально дышит историй с момента заложения первого камня до настоящего времени. Каждая трещинка в потолке более старых станций готова рассказать любому, кто захочет услышать грустную историю, а новые станции гордо смотрят со всех сторон на людскую толпу своими отполированные до глянцевого блеска стенами.”

Ещё Вера раздумывала о надписи «Не прислоняться» и всех рекламных объявлениях, которыми были щедро облеплены стены вагона и вслушивалась в монотонный голос робота, боясь пропустить свою станцию. Однако голос возвещал о том, что инвалидам, людям преклонного возраста и матерям с детьми нужно уступать место…

И вот наконец металлический голос произносит заветное название нужной станции. И снова Вера оказывается на платформе, и снова людской поток выносит её к свету дня или сумраку ночного города. Вера вдыхает полной грудью свежий живой воздух, оставляя за спиной микроклимат подземного Мира.

Вера понимала, что все её ощущения, это безусловно были эмоции человека, воспринимающего метрополитен, пока скорее как недорогой аттракцион, а не общественный транспорт. Со временем чувство новизны притупится и она станет одной из многоликой толпы, торопящейся скорее выйти из метро, чем в него погрузиться.

К зиме Вера уже привыкла к городу, к горожанам, и к своей работе в издательстве.

— Вера, — Борюсик положил на рабочий стол почёрканные шариковой ручкой печатные листы, — это твои заметки про метро с моими правками. Исправь и можешь отнести выпускающему, в следующем номере опубликуем…

Жизнь, казалось, вошла в обыденную колею. Только участившиеся сны о Дакнесе напоминали Вере о том, что она оставила позади.

***

Когда вошёл Голиаф, Царица сидела перед зеркалом и расчесывала свои длинные, цвета луны волосы. У Её ног сидел малыш Той и играл подаренным Ею коротким кинжалом.

— Что случилось, Голиаф?

— Царица, воины Засхада отбили лиги Теса и Ная. Армия Короля Вампиров подошла на расстояние одного полёта стрелы к Параклету, — Новость настолько потрясла Голиафа, что даже его самообладание дало трещину. Голос стража и телохранителя прерывался. — Что будем делать?

Царица задумалась, и некоторое время сидела глядя невидящим взглядом куда-то сквозь стены Замка. Внезапно Её глаза загорелись жестоким и холодным огнем, а губы исказила недобрая гримаса ухмылки:

— Остается одно, Голиаф…

Казалось Царица Дакнеса замолчала, чтобы подобрать нужные слова или настроиться на какой-то, известный только лишь ей, решительный шаг. Голиаф молча наблюдал за повелительницей. Она резко встала и достала свой короткий белый хитон, надела поверх него подаренную ведьмами кольчугу, с которой почти не расставалась с начала войны, сверху надела золотой пояс…

— Той, — обернулась Царица к глядящему на нее малышу, который, как и Голиаф, не сводил глаз со стройной фигурки Царицы, — Принеси мои доспехи.

Малыш молниеносно бросился исполнять ее поручение.

— Царица, что ты собираешься предпринять? — Голиаф был не на шутку взволнован. И в этот момент он даже не мог сказать, что же его беспокоило больше: молчание Царицы или Её взвешенные действия.

— Голиаф, — Теперь по тону Царицы можно было сделать вывод, что Она уже обдумала и приняла решение. И сейчас Она просто ждала, что, то самое озарение снизойдёт и до окружающих. Само. Без лишних слов. Поэтому Она продолжала свою мысль, не объясняя мотива, — Принеси мой шлем с символами Дакнеса и оседлай Стикса.

— Что ты собираешься делать? — Громче и чётче произнося слова повторил свой вопрос Голиаф.

— Голиаф, — Её скользящий взгляд был спокоен, — Ты забыл добавить “Царица”, и… — Она снова замолчала. Потом вдруг повернулась и удивлённо спросила, — Ты всё ещё здесь?

Голиаф вышел нарочито бряцая сандалиями с металлическими наклёпками. Через некоторое время он вернулся, когда Царица уже почти собралась. Страж и телохранитель молча подал Царице шлем. Она, спрятав под инкрустированный шлем свои длинные волосы и ещё раз внимательно осмотрев себя в огромном зеркале, вдруг резко повернулась к Голиафу. В Её глазах была боль, невысказанная боль и что-то ещё… неуловимое и новое “что-то”:

— Голиаф, я больше так не могу. Не могу сидеть здесь в Параклете, когда за стенами Замка гибнут мои воины, защищая мой Дакнес!

— Это и их Дакнес, — гордо сказал Голиаф, добавив после паузы нарочито официально, — Царица.

Казалось, что Она не услышала Голиафа, поэтому страж подошел к своей властительнице, обнял Её за плечи так, как не делал с тех пор когда Она была ребенком и заговорил. В его голосе неприкрыто сквозило беспокойство:

— Девочка моя, забудь, что я твой слуга. Помни, что я тот, кто был с тобой, когда ты была ребёнком, — голос телохранителя и единственного друга в этом Мире прерывался, — Девочка моя, не делай глупостей, прошу тебя…

— Голиаф, — на миг Царица уткнулась в плечо Голиафа так, как делала в детстве, но потом резко отпрянула, — не сдерживай меня, я так решила! — И чуть тише повторила, — Да, я так решила.

Царица Дакнеса быстро зашагала прочь и, вдруг обернувшись, добавила тоном венценосной особы. Тем самым тоном, которому Её всегда учил верный телохранитель:

— Голиаф, пока меня не будет, охрана Параклета и Замка под твоей ответственностью. За жизнь мирных жителей будешь отвечать головой!

Сказав это Царица ускорила шаг и вскоре скрылась из виду за одним их поворотов Замка. Голиаф повернулся к малышу эсперу, который всё это время молча наблюдал за происходящим: