Тёплая мутная жидкость выплеснулась мне на ладонь, и я тут же торопливо отёрла о юбку эти капли.

Голосить? Просить?!

Да ещё чего!

Нет, когда он меня трогал, было, в целом, приятно, даже хотелось какого-то продолжения, хотелось… сама не знаю, чего. Но до каких-то там униженных просьб я точно никогда не опущусь!

— Невестушка моя, Ларушка! Сладкая... Надо родителям сказать, что мы сговорились, — Аякс деловито натягивал и поправлял штаны. Похлопал меня по щеке, и меня передёрнуло от снисходительности этого жеста, словно он обхаживал только что купленную кобылку. — Красавица моя! Завтра здесь же увидимся, да? Волоски-то пощипай там... приятнее будет, да и положено так, многие девки так делают! Ну, то есть... мне парни о том рассказывали! Ох, сколькому я тебя ещё научу! А потом и детки у нас пойдут, ох, как ты будешь хорошо с животом смотреться, моя, мною помеченная!

Неприятная мысль о том, скольких девок Аякс успел перевалять в амбарах тоже пришла мне в голову. Вспомнились слухи и о молодой общительной вдове Листарии, живущей на краю хутора… да много о чём ещё. Но я почему-то кивнула, злясь на саму себя. Отказывать Аяксу не было причины… дальше обычных прикосновений я точно ничего ему не позволю! Но и повторить сегодняшнее, чего уж греха таить, хотелось. Тем более — жених же он мне теперь. Суженый. Единственный, пока смерть не разлучит.

Единственный? Вот так, на всю жизнь — с ним?

Я тряхнула головой, стряхивая за спину пшеничного цвета косу. Сегодня Аякс, завтра, через год, через двадцать лет. Дети, похожие на Аякса... Этого я хотела? Так ведь положено. У всех так.

Резко захрипел конь, загоготали гуси, а палец пронзила неожиданная боль. Я опустила глаза и увидела торчащую из подушечки щепку. Вытащила, отёрла каплю крови.

Боль отрезвила.

Следовало разобраться во всём. В себе самой, прежде всего. Всё случилось так быстро!

Аякс давно ушёл, а я стояла, сжав ноги и закусывая губы… Поцелуя-то так и не дождалась. Поднесла ладонь к носу украдкой, вдохнула терпкий, ни на что не похожий запах и вдруг решилась.

Бабка, которая меня вместо матери растила, поговаривали, колдовать умела, даже в заповедный Червонный лес ходила, за болотную топь. И меня учила помаленьку — не колдовству, конечно, но погадать-то я на жениха могу? Через неделю праздник Гореслава будет, на него завсегда гадают… Говорят, можно на многие вопросы ответы получить.

Я огляделась, убедилась, что вокруг нет никого и украдкой лизнула ладонь, которой четвертью ранее ласкала своего потерявшего терпение жениха.

Неделя пронеслась стремительно, но при этом казалось более насыщенной, чем все мои предыдущие восемнадцать лет жизни, и одновременно — слегка безумной. Утром я, как и всегда, вставала с рассветом, хлопотала по дому, помогала отцу с птицей и скотиной — он держал свою мясную лавку, но продавцом в ней с недавних пор сидел его молодой помощник. В стирке, глажке, уборке мне помогала сноровистая лоя Мирта, очень активная и общительная особа лет сорока с пышной аппетитной фигуркой. Иногда мне казалось, что отец взял именно её к нам с умыслом — уж больно часто добровольно задерживалась у нас смешливая лоя… Что тут скажешь, вдовец имел право на определённые вольности, которые, впрочем, служитель Олав осудил бы так же резко и непримиримо, как и те шалости, которые мы позволяли себе с Аяксом.

Отец, как и ожидалось, радушно дал добро на свадьбу, пожурив для приличия за поспешность, но я-то видела, как он доволен. Как же, лой Фортенайт удачно сбыл с рук единственную дочку, передал её в хорошую семью — родители Аякса, владельцы маленькой, но известной на всю округу швейной мануфактуры, на всём хуторе были на хорошем счету. Потихоньку стали готовиться к свадьбе — не через две недели, конечно, через месяц, но всё же — иные-то в женихах да невестах и по полгода ходят! Я села шить брачную хорхиву — украшенную бисером и вышивкой серебристую накидку, в которой невесту ведёт к брачному камню отец или любой другой достопочтенный лой, принадлежащий семье. Не торопясь, стала собирать вещи в сундуки и короба, как заведено — юная лойми, становясь замужней лоей, уходит из родительского гнезда строить своё собственное. Дел хватало, а ещё каждый день, обычно около полудня, когда отец шёл проверять свою лавку, я встречалась в амбаре с Аяксом, подчиняясь его всё разрастающемуся желанию трогать меня и быть ласкаемым мной.

Аякс не посягал на мою девственность, очевидно, полагая, что она и так принадлежит ему без остатка, так и не поцеловал меня в губы, но с каждым днём позволял себе всё больше и больше, а я, собираясь то пропустить очередную встречу, то отказать жениху хоть в чём-нибудь, почему-то всё равно приходила… и почти ни в чём не отказывала.

Что-то мне нравилось: то, как уверенно он ласкал меня между ног, потирая скользкие от влаги складочки, массируя пальцем заветный, самый чувствительный бугорок так, что я порой сама подавалась ему навстречу, постанывая, точно течная кошка. Иногда пытался проникнуть чуть глубже, но это было больно, я зажималась и шикала — и он отступал… пока. Что-то оставляло меня почти равнодушным, например, прикосновения к его члену. Один раз Аякс попытался убедить меня лизнуть своё достоинство языком, но мой презрительный взгляд был таким выразительным, что даже его «дружок», как Аякс называл свою самую драгоценную часть, уныло повял на время. Что-то мне и совсем не нравилось: то, как он рьяно мял мою грудь, это было болезненно, пару раз я позволила жениху прикоснуться губами к тёмным вершинкам сосков, но удовольствия не получила никакого. Стыдно, да и всё тут.

— Дурак, это же детей кормить, — оттолкнула я его лохматую голову.

— Не только, Ларушка… ну, ничего, потихоньку ты у меня ко всему привыкнешь.

И всё больше, день ото дня, я склонялась к мысли о том, что надо погадать на Гореслав о нашем семейном будущем. Моя ли это судьба? Или у всех так — вроде и радуюсь встрече с суженым, а вроде и хочется оттолкнуть. Губы, касавшиеся моей шеи, были слишком уж мягкие и слюнявые, а ласки — торопливые и резкие. Всегда не хватало чего-то, самую чуточку, всегда что-то было лишним…

Может быть, после свадьбы всё само изменится к лучшему?

Моя бабушка, мать рано почившей матери, была не из местных, и на хуторе её сторонились. Угрюмая, малоразговорчивая с соседями, не жаловавшая праздников, вечерних посиделок на деревянных скамьях на хуторской площади — суровый нрав лои Рогнеды не располагал к симпатии окружающих. Площадью у нас именовали небольшое пустое пространство перед маленькой церквушкой Всесоздателя, во флигеле рядом с которой проживал бессменный на протяжении четырёх десятков лет служитель Харус. Из-за давней ссоры с лоем Харусом и нежелании коротать летние вечера перед церквушкой бабку и записали в местные ведьмы.

Впрочем, не исключаю, что что-то этакое она умела: заговаривала мои детские ранки, один раз только взглядом успокоила погнавшуюся за мной злобную щенную псину семейства Хоркентов, а в огороде у Рогнеды всё росло без навоза и прочих садоводческих ухищрений: свёкла и морковь, кабачки и клубника настырно пробивались сквозь бурные сорняки, огурцы и перец росли чуть ли не толщиной в руку безо всякой теплицы, а крыжовник увешивался крупной зелёной полосатой ягодой чуть ли не на три десятника раньше прочих хозяйств. При этом бабка, интересуясь исключительно лесными редкими травами, относилась к грядкам с постыдным пренебрежением, а те, напротив, отвечали ей искренней любовью…

Ну не ведьма ли!

Меня бабушка Рога учила гадать на суженого.

— Важно всё, Лария, — строго говорила она своим глухим низким голосом, не отрывая взгляда от раскрытой на коленях книге. Бабушка любила читать, а потому сад и дом периодически приходили в запустение, покрываясь пылью, паутиной и чёрной кошачьей шерстью. — В какой день ты гадаешь, где собираешь перья, цветы, землю и воду, в каком состоянии духа зажигаешь свечу, с каким камнем на сердце садишься перед зеркалом…