Чёрт, повезло мне несказанно, конечно — сетую про себя. Из всех увеселительных заведений города ему нужно было припереться именно сюда этим вечером.

Пришлось идти здороваться. Он вроде как даже обрадовался. А мне неспокойно стало. Захотелось быстренько отсюда сбежать. Не зря, как оказалось.

Я ещё даже от стойки отойти не успела, как Мартин нарисовался. Стою, смотрю на него. Не знаю, что делать.

Он, конечно, не я, теряться не стал. Со всеми поздоровался и попросил у Пашки разрешения со мной поговорить. Вежливый.

Брат напрягся, естественно. На меня посмотрел. Я быстро кивнула. Погладила его по руке, чтобы не дёргался и пошла за столик. Мартин за мной.

Пашка сместился немного. Встал так, чтобы меня видеть. И никакой Ринат ему не помеха. Стоит, с ним разговаривает, сам на меня смотрит.

Мартин тянуть не стал, перешёл сразу к делу:

— Малыш, вернись. — Он так и не запомнил, что мне не нравится, когда он меня так называет. — Я готов был простить тебе даже измену…

— Но не смог…

Соглашается:

— Сразу не смог, но смогу. Вернись ко мне.

Раздражаюсь. Опять получается: он молодец — всё мне простит, а я виноватая.

Если сказать ему, что я ему не изменяла, ему ещё хуже будет? Или изменяла? Поцелуй — это измена? Решила ничего не говорить. Пусть думает, что хочет. Как ему удобно, так пусть и думает.

— Не могу.

— Любишь его? — не понимаю, кого он имеет в виду.

Открыла было рот, чтобы ответить… — отвлеклась на Пашку, который именно в этот момент, с наглой ухмылкой на смазливой физиономиии, не обращая внимания на разговаривающего с ним Рината, неторопливо, идёт к нам и вальяжно разваливается на стуле, рядом со мной. Засранец!

— Мы не закончили, — не скрывая недовольства, говорит ему Мартин.

— Она не хочет с тобой разговаривать. — брата моего ничего не смущает.

Мартин аж побледнел от наглости такой. Подскочил, уронив с грохотом стул, привлекая любопытные взгляды. Пашка нехотя так, тоже поднялся, с неизменной наглой улыбочкой. Всем своим видом показывая: ладно дядя, так и быть, только ради тебя.

Вот знаю его говнюка, специально выводит. Сейчас доведёт, а потом с невинным выражением лица будет удивляться: «А чё? Я ни чё. Это вообще не я. Это всё он».

Прибью! Вот выйдем отсюда и прибью.

Стоят передо мной два петуха: один злой, аж искры летят в разные стороны, второй наглый — сама бы прибила. Роста одного. Но Мартин поздоровее будет, разница всё-таки больше чем в десять лет. Размажет ведь моего непутёвого братца сейчас по стенам. На стол что ли, между ними сигануть? Уже траекторию рассчитала…

— Паш, — Ринат подошёл.

Может хоть один в себе?

— А я что?

О, всё как я думала.

— Дай им поговорить.

Тоже не в себе. Зря надеялась.

Паша фыркнул губками своими пухлыми:

— Пусть говорит, я не мешаю.

Ринат прищурился недовольно:

— Как ты там вообще выжил такой несговорчивый?

— Другие там не выживают, тебе ли не знать?

Ринат глаза закатил:

— Бл*ть, заканчивайте парни, — один в себя вроде пришёл.

Но у меня нервы. Я не выдержала. Подскочила, схватила Пашку за рукав и потащила на выход. Он, слава всем богам, не сопротивлялся. Повозмущался немного на ходу, но пошёл. Иду и думаю: догонят, не догонят….

На приличное расстояние отошли, осмотрелась вокруг. Вроде не догоняет никто…

— Что это было сейчас? — держу его за рукав мёртвой хваткой.

— Что, Кать? Ничего же не было. — и смотрит так, что если бы не знала его, то стопудово поверила бы, что ничего не было. — Подумаешь, стукнули бы друг друга пару раз, делов то? Не заморачивайся даже…

Охренеть, как всё просто оказывается у него. У меня руки дрожат, так я передёргалась, а он стоит и лыбится, как ни в чём ни бывало.

— Паша, прибить тебя хочется…

Ржёт…

— Да ху**вое заведеньице, не понравилось мне. — наклоняет голову для подзатыльника.

Щёлкнула его тихонько, для порядка.

— Он поговорить просто хотел.

— Да о чём вам с ним говорить? Всё итак ясно.

— Ну тебе ясно, ему может не ясно. И мне вот тоже не всё ясно.

— Кать, он не подходит тебе. Вот, вообще никак…

Я глаза вытаращила, смотрю на него, слов подобрать не могу:

— Интересно… — выдала умное…

— Ты не видишь что ли какой он? Он же задушил бы тебя правилами и ограничениями. — Обнимает. — А ты хорошая у меня. Тебе вечно всех жалко. Всех, кроме себя. Страдалица моя. А ему что будет-то? Ну попсихует немного, и то скорее только от того, что его бросили, а таких не бросают, понимаешь? Ничего с ним не случится. Переживёт. Нельзя тебе с ним. Сломает. Тебе другой нужен.

— Ну и что теперь? Пиццу заказываем и домой идём? — не стала с ним спорить. В чём-то он прав, конечно…

— Зачем домой? У вас что, один клуб на миллионный город? Ты мне тусу вообще-то обещала. Давай, выполняй обещание. И жрать я хочу, ох*еть как — голову наклоняет.

Я только глаза закатила, слова закончились…

Весна пришла. Моё самое любимое время года.

Я стою у окна, своей новой квартиры и любуюсь на деревья, которые начинают обновлять свои одёжки, превращаясь из безжизненных, сухих деревяшек в великолепные создания, невероятного девственно-зелёного цвета и думаю о Мише.

Уже несколько дней я не получаю от него ничего, ни строчки. Так долго он ещё никогда не молчал. Тем не менее, упорно продолжаю ему писать, как все последние месяцы.

Стараюсь не волноваться и не переживать, как он просит меня в каждом письме, но в эти последние дни мне почему-то неспокойно.

Я живу сейчас его письмами и звонками. Утром, ещё толком не проснувшись, включаю комп и пока одеваюсь на работу, пишу ему.

Обо всём пишу: про работу, про брата, про посиделки с коллегами и друзьями. Про то, во сколько я встала, что ела на завтрак, на обед, какая погода на улице и что я вижу за окном своей квартиры или офиса. Пока пишу, разговариваю с ним в своих мыслях. И мне кажется, что в эти минуты он находится со мной рядом. Слышит меня. Даже что-то мне говорит…Так я не чувствую себя одинокой. Мне хорошо. Скучаю только. По улыбке его, по смеху, по шуткам, по его теплу и заботе и по запаху, который не могу забыть после последней нашей встречи.

У меня к нему много вопросов, но я их не задаю. Боюсь. Не знаю, можно ли в письме всё это спрашивать? Да и не тороплюсь я больше никуда. Подожду.

Он не всегда отвечает мне сразу, но зато пишет длинные, подробные письма, в которых рассказывает мне о себе. И обо мне. Я перечитываю их по несколько раз и узнаю его заново, такого, которого раньше не знала. И себя узнаю, вместе с ним…

За этот период я на многие вещи стала смотреть по-другому. Сейчас понимаю, что он от меня особо ничего и не скрывал никогда. Не рассказывал, да. Но я и не спрашивала, так была увлечена своими делами и…Матвеем. Не видела, кроме него никого и ничего, и, возможно, не хотела ничего замечать. Мне было хорошо…

Уже в самые первые дни нашего знакомства, Миша говорил мне, что у них есть некоторые проблемы. Матвей только фыркнул тогда недовольно и перевёл всё в шутку.

А я подумала, что проблема в том, что они ездят по одним правам и успокоилась на этом. Несколько месяцев, они действительно ездили по одним правам, никто из проверяющих подвоха не замечал никогда. Их не различали.

Я удивлялась тогда, как их можно было путать? У них же разные причёски, походки разные, мимика, голоса…

Миша улыбался над моими недоумениями и говорил, что люди вообще не внимательны и видят, как правило, только то, что хотят видеть…

— И часто вы меняетесь, — спросила его однажды…

— Сейчас уже нет, в школе часто менялись. Педагоги плакали от нас…

— Они не от этого плакали, — заметил Матвей.

— А от чего? — посмотрела на него.

— Да, мы там… хулиганили немножко, — Миша всегда был разговорчивее брата, — мы в школьные программы иногда немного вмешивались даже всешкольное замыкание как-то устроили. Да дураки маленькие были. Развлекались. Маме нашей досталось, постоянно в школу вызывали. — серьёзен, когда про маму говорит. — Мы им разные олимпиады по математике и информатике выигрывали, нас только поэтому из школы не выгнали. Но маме нервы помотали, конечно. Мне кажется, она с облегчением вздохнула, когда мы школу закончили — улыбается.  Ч и т а й   н а   К н и г о е д . н е т