— Чиновник Главснаба.

— Прекрасно! Смотри, какая замечательная подбирается компания!

— Я думаю, на твои фальшивые векселя никто не клюнет, — заметил Ксенофон.

— Обижаешь, мой друг. Печати там не фальшивые.

— Все равно. Трсстар слишком хорошо тебя знает, чтобы поверить твоим бумажкам. Речь идет о больших деньгах.

— Ты в чем-то прав, — подумав, согласился Рейли. — Но есть еще одна идея! Здесь в Москве сидит британский банкир Уильям Комбер-Хиггс, у него свой офис, и большевики относятся к нему вполне лояльно. У меня есть к нему рекомендательное письмо с просьбой оказывать мне всяческое содействие. Я думаю, что смогу уговорить его подписать несколько таких долговых обязательств. Уж Хиггсу Трестар поверит!

Они заказали кофе, коньяк и сыры. В кафе было, как всегда, немноголюдно. Пока Рейли и Каламатиано обсуждали денежные проблемы, две рубенсовские дивы все же дождались своего часа и двинулись к выходу. На прощание, увидев вытянутое от огорчения лицо Рейли, они кокетливо перемигнулись и дружно рассмеялись. Прыщавый гимназист бросил на Каламатиано презрительный взгляд и важно удалился следом за девицами. Как определил Ксенофон, он скорее всего доводился братом одной из див и являлся их сутенером. Тот самый «сопливый щенок» официант, который так решительно не понравился в прошлый раз Ефиму Львовичу, был гимназическим приятелем прыщавого братца. Каламатиано видел, как «щенок» принес гимназисту записку и тот, что-то написав, передал ее снова официанту. Значит, решал все он, он же и расплачивался с «сопливым щенком», выдав ему сразу же и комиссионные за содействие.

Вскоре Ксенофон увидел и счастливых обладателей на этот вечер двух русских Венер. Из глубины зала поднялись двое военных из французской миссии и пошли следом за девицами. Одного из них Каламатиано знал, это был капитан Паскаль, и они кивнули друг другу.

— Ты видишь, что получилось?! — возмутился Рейли — он было поднялся, чтобы перехватить Венер, но, увидев французов, все понял и тяжело опустился на стул. — Я проворонил свое счастье! — сокрушенно проговорил он.

— Они бывают здесь почти каждый вечер, — усмехнулся Каламатиано, — и успели осчастливить, думаю, уже французскую и английскую миссии. И не только их. Так что твое счастье впереди. Да впрочем… — Ксенофон подозвал мальчишку-официанта. — Скажи, эти дамы часто здесь бывают? Мой друг очень заинтересовался ими.

— Мадемуазель Полин и ее сестра мадемуазель Катрин Левины бывают здесь каждый вечер, кроме понедельника, — сообщил гарсон.

— А в понедельник…

— В понедельник мы не работаем, мсье.

— Я вижу, они пользуются успехом, — не без иронии заметил Рейли.

Официант вспыхнул, но тотчас уже без всякого стеснения произнес:

— Сейчас уже меньше, мсье, а год назад на них даже записывались за две недели вперед.

— Год назад! — невольно вырвалось у Сида.

— И сколько они просят за вечер? — поинтересовался Ксенофон.

— Сейчас они согласны за двадцать — двадцать пять рублей плюс мороженое и бутылка шампанского, что они выпивают за столиком. А раньше платили сто и двести. Они берут и фунтами, и марками, и долларами, соответственно в пересчете. Вадим, их брат, как всегда, просит больше, поэтому с ним надо торговаться.

— А сегодня они сколько стоили? — загорелся Рейли.

— Сегодня капитан Паскаль не стал торговаться и заплатил пятьдесят.

— Спасибо, — поблагодарил словоохотливого гарсона Каламатиано.

— Если хотите, я могу договориться на завтра? — предложил официант.

Ксенофон посмотрел на Рейли.

— Гран мерси, — кивнул Сид. — Если мы надумаем, то сообщим вам.

Официант отошел. Несколько секунд Рейли молчал, хмуро поглядывая по сторонам, но ни одна из девушек, что еще дожидались своего часа за другими столиками, ему не приглянулась.

— Как тяжело разочаровываться в своей мечте, — с грустью вздохнул Сид. — А я уже видел райские кущи и животворный родник Венеры. А ты взял и все опошлил, заставив гарсона рассказать про эти шесть дней в неделю, кроме понедельника. Зачем?

— Извини, я не знал, что ты такой чувствительный, — улыбнулся Каламатиано.

На следующий день Рейли неожиданно уехал в Петроград. Еще накануне вечером они договорились вместе навестить Трестара и Кржижановского, чтобы поговорить о деньгах. Каламатиано созвонился с ними. Он не стал Рейли рассказывать, что Трестар уже почти два месяца работал на его Бюро и с радостью окажет им любую помощь, чтобы укоротить дни большевиков, которых он ненавидел. Кржижановский в этом плане был осторожнее, но если банк Комбера-Хиггса даст гарантии, то под ними подпишется и Кржижановский. Ксенофон Дмитриевич рассчитывал, что к концу недели у них появятся миллионы рублей и можно будет связываться с латышами. Каламатиано через Фрайда, который был одно время прикомандирован к латышской стрелковой дивизии в качестве инспектора, узнал о настроениях среди латышей в кремлевском полку. Денег им по-прежнему не платили, кормили еще хуже, а комиссары только тем и занимались, что уговаривали солдат не поднимать бунт, подождать еще немного, обещая выправить положение и с деньгами, и с продпайком. Момент для подготовки и орга-низании восстания был удобный. Ксенофон Дмитриевич даже договорился с женой, что она на некоторое время уедет в Швецию и поживет с сыном там, а когда все закончится, сразу же вернется. Но утром примчался Сашка Фрайд и объявил, что Рейли срочно уезжает в Петроград.

Они встретились на Николаевском вокзале. Рейли пытался отшучиваться, уверяя, что срочный отъезд связан с личными проблемами, но через неделю он обязательно вернется и они завершат те дела, что задумали. Но за шутливыми интонациями проступала нервозность, он слегка пританцовывал, стоя на перроне рядом с вагоном, и не мог дождаться сигнала к отправлению. Каламатиано не стал допытываться до истинных причин столь неожиданного отъезда. Обычно Сид всегда сам проговаривался, его распирало от собственных побед, как в случае с Караханом, а после встречи с Петерсом он сказал определенно:

— Теперь у нас в Чека есть свой человек, — и победно дотронулся до кончика носа.

Ксенофон никогда не расспрашивал, как ему это удалось, он мог лишь догадываться, что для слома Петерса, к примеру, потребовался компромат, лишь он мог заставить несгибаемого чекиста сотрудничать с английской разведкой.

Конечно, Сид был великим профессионалом, но он никак не походил на тот классический тип разведчика, с кого можно было бы писать канон. Джордж Хилл — другое дело. Выдержанный, общительный, умеющий блестяще играть разные роли, следящий за своей речью, не имеющий душевных слабостей, которые могли повредить его работе и скомпрометировать его имя. Он великолепно знал русский язык, не только общелитературный, но разговорный, уличный сленг, умел акать по-московски и лузгать семечки с такой ловкостью, что любой приказчик позавидует. У него была настоящая актерская память. Увидев забавные жесты, чью-то походку, услышав речевые интонации на улице, он мог мгновенно их воспроизвести и впоследствии ими легко пользоваться. Рейли же по-русски говорил с акцентом, и, несмотря на долгие годы жизни в России, словарный запас его был невелик. Сид любил выпить и порой не знал меры, не говоря уже о его слабости к женскому полу. Он обожал рискованные авантюры, был болтлив и жаден до денег. Разве таким бывает шпион? И в то же время он мог считаться первоклассным разведчиком, ибо его недостатки с лихвой искупались бешеным напором, неуемной энергией и умением придумывать, находить неожиданные ходы.

Проводив Рейли, Ксенофон вернулся домой и заставил жену распаковывать чемоданы. Теперь Швеция могла и подождать. Во всяком случае еще пару недель.

Каламатиано доносил своему правительству, что командный состав Красной Армии на три четверти укомплектован бывшими кадровыми офицерами царской армии. Почти пятьдесят тысяч человек. В своей основе это окопные офицеры, прошедшие фронт и дававшие присягу на верность царю и Отечеству. Чтобы контролировать эту огромную армию старых военспецов, как их теперь называли, Троцкий учредил институт комиссаров. У каждого военспеца должен был быть свой красный комиссар из большевиков, и любой приказ по армии, полку, отряду был недействителен без его подписи. Ленин, разрешивший поначалу Троцкому использовать в Красной Армии старых царских офицеров, узнав о таком количестве набранных наркомвоенмором военспецов, пришел в ужас. Он вызвал к себе наркомвоенмора и устроил ему взбучку. Тогда Троцкий заявил, что снимает с себя полномочия военного министра. Это была излюбленная тактика Льва Давидовича в отношениях с Лениным: чуть что — грозит ультиматумами об отставке. Красный вождь, несмотря на истеричный подчас характер Троцкого, очень любил своего соратника по партии и высоко ценил его организаторский талант. Пусть и из старых пока кадров, но армия уже есть и весьма неплохо себя показала в первых боях с чехословаками на средней Волге и с Деникиным чуть южнее, в районе Царицына. А других командиров пока нет. Не ставить же неграмотных солдат руководить полками лишь по той причине, что они вступили в партию большевиков? Кстати, многие низшие офицеры тоже стали партийцами. Не прошло и получаса, как Троцкому удалось убедить Ленина в правильности выбранной наркомвоенмором страте гии.