— Нет, — жестко ответил Бредис и отодвинул от себя пачку папирос, жадно докуривая ту, которую он уже закурил. — Вы справедливо изволили заметить, что мы были друзьями на фронте, и я не хочу производить подобные грязные эксперименты на своих, пусть и бывших, друзьях.

— Я понимаю ваши сомнения, — согласился Дзержинский. — Но, во-первых, этот эксперимент провожу я, и о нем никто не знает. Во-вторых, он не будет иметь никаких последствий лично для Берзина, даже если он согласится. Я обещаю вам, что ни аресту, ни другим наказаниям он не подвергнется. Мы переведем, возможно, его командовать другим полком, только и всего.

— Нет! Если вы, господин Дзержинский, не имеете понятия о том, что такое честь, то у меня оно сохранилось! — Бредис поднялся. — Отправьте меня в камеру.

— Сядьте, Фридрих Андреевич! — резко одернул его Дзержинский, и Бредис, вздрогнув от этого окрика, сел. — Не надо разыгрывать передо мной барышню из Смольного. Дружба, честь, принципы! И на следствии уверяете, что обманули вас, использовали ваши антинемецкие настроения и втянули в антибольшевистский заговор Савинкова и что вы, как и многие латыши, лояльно относитесь к новой власти. Я читал вашу статью, в которой вы еще в июне 17-го года требовали перестрелять всех латышей, примкнувших к большевикам и проводивших братания на фронте. Вы их называли предателями, клеймили позором, требовали немедленного суда и расправы над ними! А сейчас пытаетесь демонстрировать какие-то принципы! Если вы так ненавидите латышей-большевиков, как писали в своей статье, то вот вам повод отомстить этим иудам! А если вы лояльно относитесь к Советской власти, то вот еще один повод доказать эту лояльность и помочь ей!

Дзержийский закурил, подошел к окну, открыл форточку. На улице шел дождь, и капли с шумом барабанили по жестяному карнизу.

— Когда вы писали ту самую статью о своих земляках-иудах, продавшихся большевикам, — продолжил Дзержинский, — о том, что большевики в боях против немцев под Ригой в августе 17-го никогда не участвовали, вы нагло лгали и знали, что лжете! Вы знали, что организация РСДРП большевиков 12-й армии потеряла только в этом сражении две тысячи своих членов! И большевики шли впереди, проявив в этих боях невиданный героизм и отвагу, а за ними двигались латышские части! Вы там были и все это знали. А написали гнусное вранье! И после этого вы еще смеете говорить о каких-то принципах!

Бредис не выдержал, взял еще одну папиросу, закурил.

— У вас жива мать, Юлия Григорьевна, вас ждет жена с дочкой, Фридрих Андреевич, вот о чем стоит подумать. А принципы подождут.

Вошел Ксенофонтов, принес чай и сушки на тарелочке.

— Если можно, Иван Ксенофонтович, еще стаканчик для Фридриха Андреевича, — попросил Дзержинский.

— Сейчас принесу, — кивнул Ксенофонтов.

Бредис ничего не сказал. Он завороженно смотрел на косые струи шумного летнего дождя, идущего за окном.

Берзин первым пришел к Петерсу и рассказал о попытке его подкупить, с тем чтобы он снял охрану и пропустил группу вооруженных людей в Кремль. Это решение далось ему нелегко: одним из тех, кто приходил к нему, был его фронтовой друг, полковник Фридрих Бредис. С Бредисом они не только вместе воевали; а делились самым сокровенным. Фридрих однажды даже спас Берзину жизнь, поэтому Эдуард Платонович несколько суток мучился, прежде чем пойти в ВЧК, к Петерсу. О втором, кто приходил с Бредисом, Якове Шмидхснс, Берзин мало что мог сказать: бывший подпоручик воевал, служит в его полку, несколько раз видел сто на собраниях, где он призывал к порядку и революционной выдержке, входил в полковой совет. Шмидхен представил Берзину рекомендательное письмо от военного атташе Англии Френсиса Кроми, обещал познакомить сто с Локкартом, а также выдать всему полку зарплату за прежние месяцы и на два месяца вперед.

Ни Бредис, ни Шмидхен не объяснили Эдуарду Платоновичу, кого они конкретно представляют, сказали, что это просоюзническая антибольшевистская организация. Вот все, что Берзин мог рассказать о заговорщиках.

Петерс выслушал Берзина, снял трубку и связался с Ксенофонтовым. Дзержинский иногда заходил в Комиссию и сидел в своем кабинете. Но сегодня, как ответил Иван Ксенофонтович, он не появлялся.

Петерс видел, как еще раньше к Феликсу Эдмундовичу заходил Шмидхен и просидел у председателя ВЧК почти полтора часа. После его ухода Петерс надеялся, что его начальник сам расскажет ему о столь долгом разговоре, но Дзержинский о нем даже не упомянул, а когда Яков Христофорович полюбопытствовал, зачем приходил Шмидхен, то главный чекист республики ответил, что он интересовался антипольскими настроениями в полку и с чем это связано. Уже позже, когда Дзержинского сняли, Яков, встретив Петерсона, спросил у него об антипольских настроениях в кремлевском полку. Петерсон был удивлен: о таких он и не слышал.

— А Шмидхен как служит?

— А я его давно в полку не видел, он же выполняет какое-то задание Дзержинского…

Чуть позже Ксенофонтов доложил Петерсу, что Дзержинский вызывал к себе заключенного Фридриха Бредиса и около часа с ним беседовал у себя в кабинете и поил его чаем, что Ивану Ксенофонтовичу показалось странным. Ксенофонтов свое дело знает туго; угождает Дзержинскому, когда тот приходит, мало ли как ситуация повернется, но и Петерса не забывает, исправно докладывая обо всем, что происходит во вверенной пока ему Чрезвычайной Комиссии.

— А потом Дзержинский под свою ответственность вообще забрал Бредиса из тюрьмы. — Ксенофонтов выдержал паузу, точно ожидая, что Петерс сейчас скажет: «Да-да, я ему разрешил», но Яков Христофорович такого разрешения не давал, потому что Дзержинский вообще не обсуждал с ним этот вопрос. Конечно, вызывать заключенных на допрос и проводить его Дзержинский, как член коллегии ВЧК, имеет право, но вот освобождать заключенных без приказа председателя Комиссии — это уж слишком. — И потом, извините, — добавил смущенно Иван Ксенофонтович — Феликс Эдмундович просил вас не ставить об этом в известность. Но я решил, что если вы руководитель ВЧК, то обязаны знать такие вещи… — На лице секретаря появилось растерянное выражение, он ничего не понимал в сложившейся ситуации: Дзержинского сместили, но Феликс постоянно приходит в свой кабинет и работает да еще затевает какие-то секретные акции, приказывая не ставить в известность первое лицо.

— Спасибо, Иван Ксенофонтович, все нормально, я разберусь, — кивнул Петерс.

Итак, сначала секретные переговоры со Шмидхеном, потом переговоры и освобождение Бредиса. И вот теперь Берзин в растерянности прибежал в Комиссию посоветоваться, что ему делать.

Временно исполняющий обязанности начальника ВЧК был несколько обескуражен не столько этим заявлением Берзина, сколько самой ситуацией. Может быть, Дзержинский не хотел, чтобы Петерс даже знал, что к Берзину кто-то приходил с такими предложениями? Может быть, сам Дзержинский вместе с англичанами готовит заговор? Но такое предположение вызвало у Петерса усмешку. Быстрее можно завербовать самого Ленина, нежели Дзержинского. Он, несмотря на колебания по поводу Брестского мира, идею большевизма не продаст за миллионы фунтов стерлингов. Но что вообще тогда происходит? Приходит Берзин, делает столь важное признание: речь идет об уничтожении вождей революции, свержении власти, и получается, что всю эту кашу заваривает сам Дзержинский, не ставя в известность нынешнего председателя ВЧК. С таким раскладом ситуации Петерс еще не сталкивался.

Понятно, что Бредис с этим Шмидхеном разыграли Берзина. Чтобы его просто проверить? И что дальше? Какую игру затеял Дзержинский? Почему он осуществляет ее втайне от него, Петерса? Не доверяет? Почему? Узнал о его договоренности с Рейли? Но Петерс сам хотел рассказать о предложении английского агента и испросить разрешение на ведение двойной игры. Пока Петерс собирался, размышляя, как бы поделикатнее все это преподнести, грянули события 6 июля, левые эсеры подняли мятеж, арестовали самого Феликса. Едва взбунтовавшийся отряд Попова был рассеян, а руководство ле-воэссровской партии арестовано, Дзержинский подал заявление об отставке, и Ленин его подписал, назначив Петерса. Испрашивать разрешение надо было теперь у самого себя. И тут вдруг эти разговоры с Бредисом, появление Берзина. Если Дзержинский готовит контроперацию, то почему не согласует ее с Петерсом, что это за тайны от руководителя ВЧК? Яков Христофорович не так остро бы на это прореагировал, будь Дзержинский по-прежнему председателем Комиссии. Но в этюс обстоятельствах, когда он отстранен от руководства самим Лениным, вести себя столь беспардонно совсем негоже.