Занимаясь лечением живых людей препаратом, отвергаемым медициной, я знал, что каждый день рискую сесть на скамью подсудимых. Но если ученые не могут или не хотят понять моих идей, то пусть хоть в томах уголовного дела будет собрана большая часть моего непосильного для одного человека благородного труда, пусть выступят за меня признательные мне люди, которых я лечил и вылечил, и пусть тюремный приговор заставит науку снять с моей работы печать тайны и выставит ее на суд советского народа.

Н. Рукавицын».

Старик Сокол безучастно смотрел на Боярского. Мартын Степанович что-то еще хотел ему сказать, но махнул рукой и отвернулся.

— Глухое, непробиваемое, дремучее невежество, — сказал он мне. — И где? Когда? В крупном промышленном центре, в наши дни... Нет, Евгений Семенович, — властно произнес он, — тут мало наказать шарлатана... Тут с корнем надо вырывать. Понимаете? С корнем!..

Процесс над Рукавицыным продолжается уже второй день.

Накануне судья прочла обвинительное заключение. Долгое, обстоятельное.

Потом начался допрос подсудимого.

Он охотно, с какой-то даже готовностью подтвердил все факты, но вину свою отрицал категорически: «Пусть суд даст оценку моему открытию».

Судья обращается ко мне:

— Товарищ общественный обвинитель, у вас есть вопросы к подсудимому?

Мы встречаемся с Рукавицыным взглядом. Он смотрит на меня весело и беззаботно. На скамье подсудимых Рукавицын чувствует себя легко, свободно, будто на лавочке в парке культуры и отдыха.

— Нет вопросов, — говорю я.

Судья кивнула.

Она молода, красива. Элегантная блузка цвета кофе с молоком. В ушах крохотные капельки — сережки. Прическа замысловатая, но ей к лицу. К кому бы судья ни обращалась — ко мне, к прокурору Гурову или к подсудимому Рукавицыну, — одна и та же участливая улыбка.

— Потерпевший Сокол, — сказала судья, — встаньте, пожалуйста.

На ближайшей скамейке несколько рук подняли и почти вытолкнули вперед знакомого мне старика, мужа умершей в больнице женщины.

Он сделал два шага и остановился.

Судья спросила:

— Сокол Семен Иванович?

Старик молчал.

То же пергаментное лицо, те же дряблые мешки под глазами, голова так же подергивается в нервном тике.

— Ничего не слышу, потерпевший, — с сожалением сказала судья.

Старик молчал.

И вдруг — кто бы мог ожидать? — он низко, до самой земли, поклонился Рукавицыну и так застыл. На спине задрался короткий пиджак, обнажилась полоска розовой несвежей рубахи.

Рукавицын встрепенулся и ликующе поглядел сперва на меня, а потом на судью.

— Тихо! — беззлобно сказала судья в зал. — Тихо! Немедленно прекратите шум... В чем дело?.. Велю очистить зал! — Она участливо обратилась к старику: — Потерпевший Сокол Семен Иванович, вы понимаете, в чем обвиняется подсудимый Рукавицын?

Старик молчал.

— Хорошо, — терпеливо сказала судья, — я вам объясню... В результате противозаконных действий Рукавицына в сильных мучениях погибла ваша жена Сокол Вера Андреевна. Так или не так? А, Семен Иванович? Я правильно говорю?

Старик молчал. Только усилился его нервный тик.

— Не слышу, Семен Иванович, — с сожалением сказала судья.

Молчал он. Будто ни одно ее слово до него не доходило.

— Ну хорошо, — судья кивнула, — вы, значит, простили Рукавицыну смерть жены. Не таите на него зла... Что ж, бывает. Дело вашей совести... Но скажите, пожалуйста, нам-то как быть, а? — Она пояснила: — Нам, обществу? Мы тоже все должны простить Рукавицыну? Мимо пройти? Позволить ему и дальше убивать людей?.. Посоветуйте, пожалуйста, Семен Иванович. Я хочу знать ваше мнение.

Что-то возмущенно произнес Рукавицын.

— Тихо, — сказала судья, не оборачиваясь в его сторону.

Молчал старик.

— Семен Иванович, послушайте, — сказала судья, — никто ведь не мстит Рукавицыну, поверьте. Суд непременно учтет все обстоятельства, смягчающие вину Рукавицына. Но вы должны нам помочь. Расскажите, пожалуйста, как было дело. Все по порядку...

Старик поднял голову. У него были пустые слезящиеся глаза.

— Спасибо тебе, сынок, — сказал он Рукавицыну. — Покойница молилась на тебя... Совсем уж помирала, а ты еще год жизни дал... До рынка могла сама дойти...

Теперь судье вряд ли удастся успокоить зал.

— Видали? — сказал мне в ухо прокурор Иван Иванович Гуров. — Настоящее изуверство... Ничего не видят и не слышат...

Мы сидим с ним за одним столиком, почти касаемся друг друга локтями. У него длинное, лошадиное лицо, солдатский ежик на голове и светлые, цвета олова, глаза. Когда он отворачивается, смотрит в зал, я вижу над воротом синего форменного пиджака давно не стриженный старческий затылок.

Гуров тяжело поднялся.

— Товарищ председательствующая, — сказал он, — прошу вас, огласите лист дела двадцать третий.

— Двадцать третий?

— Да. Двадцать третий и двадцать третий, оборот.

— Пожалуйста, — любезно отозвалась судья и перевернула несколько страниц. — Так, нашла... Заключение городской инфекционной больницы?

— Оно самое.

Судья прочла ровным, ясным голосом:

— «Больная Сокол Вера Андреевна была подобрана на улице и санитарным транспортом доставлена в приемный покой инфекционной больницы. Симптомы заболевания показательны для клиники столбняка. Лицо перекошено, мышцы одеревенели. Прекращены глотательные движения. Губы приняли характерное выражение насильственной улыбки. При малейшем шуме судороги больной усиливаются, шею сводит назад, челюсти смыкаются, судорога спинных мышц мостообразно выгибает все тело, происходит обильное потовыделение... Массированные дозы антистолбнячной сыворотки желаемого результата не дали...»

Судья остановилась и вопросительно посмотрела на старика Сокола.

Прокурор Гуров тоже посмотрел на него.

— Сокол, — спросил прокурор, — у вас есть сердце?

Мне показалось, старик онемел, оглох, умер. Он тупо, бессмысленно разглядывал собственные пальцы.

— И после всего случившегося вы еще нам сцену тут устраиваете! — крикнул прокурор. — На колени бухаетесь! Перед кем? Он жену вашу столбняком заразил. Слышали сейчас? Покалечил и убил!

Старик не пошевелился.

— Читать заключение далыше? — спросил прокурор. — Сколько там всего? Три страницы? Все три страницы читать, послушаем? Или, может, хватит, а, Сокол?

Иван Иванович Гуров смотрел на старика.

И красавица судья смотрела на старика.

И я смотрел на старика.

Сокол вдруг пошатнулся. И стал медленно оседать. Я не успел подскочить. Его подхватил сзади адвокат. Подбежала секретарша со стулом.

— Дайте ему воды, — сказала судья.

Я взглянул на подсудимого Рукавицына. У него было упрямое, высокомерное и, страшно сказать, счастливое лицо. Он улыбался.

Полтора года назад, еще до вспышки столбняка в городе и гибели троих несчастных, ко мне в лабораторию позвонил однажды прокурор Гуров и попросил выкроить часок, срочно к нему наведаться. «Очень надо с вами посоветоваться, Евгений Семенович», — просительно сказал он.

Я заехал.

Гуров достал из ящика стола и положил передо мной несколько истрепанных тетрадей. Это были истории болезни.

— Погиб кто-нибудь? — спросил я. — Врачебная ошибка?

— Наоборот, живы. По улицам разгуливают. — Он как-то странно усмехнулся. — Если бы погибли, то и вопросов к вам не было бы...

Я взял верхнюю тетрадку.

На обложке было написано: «Попова Ольга Васильевна».