Художник подошел ближе, встал у Кати и Данияра за спиной.

– Вот эти орнаменты, – он указал пальцем на изумрудно-зеленую вязь, – стали самыми популярными в позапрошлом сезоне… Сейчас, конечно, это всё никому не нужно. Сейчас дамы убрали в гардеробы свои нарядные платья – война. – Он печально вздохнул.

– А вы только азиатскими мотивами увлекаетесь? Или этническими в целом? – Данияр повернулся к нему, посмотрел внимательно.

Волоски темного морока клубились вокруг них, смешиваясь с узорами на стенах, закручиваясь вокруг манящего аромата зеленого чая. У Изенбека забегали глаза, Данияр смотрел прямо, не позволяя напряжению развеяться.

– Рисую восточные. Но мне интересно многое, молодой человек, – улыбнулся наконец хозяин. – Я все-таки из России. А она хранит секреты многих цивилизаций и народов…

Он задумался. Потом, будто спохватившись, прошел в соседнюю комнату, а уже через минуту вернулся с небольшим свертком. Положил его на стол.

– Давно, еще в Гражданскую, я нашел это в одной разрушенной усадьбе в Малороссии, – он развернул сверток, поместив в центр стола деревянную дощечку, мелко исписанную выжженными письменами. – Видите, рубленые символы на горизонтальной линии на манер санскритского письма. Я не знаю, с чем имею дело, и уже больше двадцати лет пытаюсь понять, что это и какому народу принадлежало… Но почему-то эта находка невероятно вдохновляет меня.

Он окинул взглядом свои картины – Катя теперь видела в них элементы загадочных надписей: и в незатейливой зелени, на фоне которой замерла остроглазая красавица, и в рисунке на халате почтенного аксакала[19].

– Вы позволите? – она протянула руку, чтобы поднести дощечку ближе к свету и рассмотреть получше.

Изенбек неожиданно запаниковал – темные глаза забегали, забеспокоились. Данияру пришлось незаметно бросить к ногам художника еще щепоть темного морока – тот разом охватил фигуру мужчины, будто костер тело еретика. Изенбек сразу сник, с его губ слетело сухое:

– Да, конечно…

Катя едва дотронулась до дощечки, как почувствовала идущий от нее могильный холод.

Она успела ахнуть, посмотрела на Данияра и увидела удивление в его глазах. Дощечки растаяли, укрытые плотным черным туманом с бело-серыми прожилками, будто всполохами.

– Я не ошибся в тебе, – низкий голос, который, как Кате показалось, лился отовсюду.

Кроме этого удушливого голоса – ничего, плотная тягучая тишина вокруг. Ни Изенбека, ни Данияра, ни чистенькой гостиной в центре Европы.

Сердце прыгнуло в грудной клетке, оборвалось – перед ней какой-то коридор.

По стенам с мягким шипением стекает многоликий поток туманов, клубясь у основания и сворачиваясь в неразборчивые фигуры. От стен, разрастаясь, приближается гул. Нарастает волнами, расслаиваясь сотнями голосов, звуками стрельбы, криками и зовом о помощи. А вместе с ними – противный липкий запах, тяжелый и въедливый. Он подкрадывается, постепенно окружая ее, проникая под кожу, все сильнее сдавливая горло.

Но взгляд ее прикован к сумрачным фигурам, что, отделившись от стен, приближаются к ней. Из плотного тумана выступает то чье-то исхудалое плечо, то крючковатые длинные пальцы.

А в дальнем конце коридора шевелится что-то огромное и тяжелое. Определенно мужчина. Раза в два раза выше ее ростом, широкие плечи, непропорционально длинные руки и черные крылья, расправляющиеся у него за спиной и мешающиеся со струящимся по стенам мороком. Чудовище, которое она видела в лесу у стоянки Анны Ярославны.

– Не бойся, – тот же утробный голос эхом отзывается со всех сторон. – Я не причиню тебе зла… По крайней мере сейчас.

Берендей напряженно вслушивался в шорохи на кухне, осторожные шаги и голоса.

Внезапно все стихло.

Он прислонил затылок к дверце шкафа, прикрыл глаза, чувствуя кожей, как теряется связь с Катей и он перестает слышать биение ее сердца. Непривычно.

Он сидел на полу, положив локти на колени и сцепив пальцы в замок. Желтая лампа торшера освещала нехитрую обстановку спальни Мирославы. Кровать.

Кресло. Книжные полки. Рабочий стол с аккуратными стопками книг в твердых обложках. Он потянулся за верхней, придвинул к себе корешок, чтобы прочитать название. «Эстетика славянского мифа». Хмыкнул.

В храме Доли время течет незаметно. Века сменяются веками, поколения уходят, им на смену приходят новые. Он привык наблюдать за жизнью смертных со стороны, считывать их желания, потребности: интерес, страсть, страх, голод. Так четко, явственно, словно это его собственные чувства. Словно он сам – смертный. Вот сейчас он бы не отказался чего-нибудь съесть. Что-нибудь острое, пряное и желательно сытное.

Он привстал, собираясь пройти на кухню и поискать что-нибудь подходящее.

– Куда собрался?

Ярослава смотрела на него из-под полуопущенных ресниц.

Берендей снова сел, занял прежнюю позу.

– Есть хочу, – признался.

– И я… – Ярослава мечтательно вздохнула, пошевелилась, прислушиваясь к себе. И вздохнула еще раз.

Берендей сочувственно посмотрел на нее:

– Болит?

– Уже меньше… Так что ты там насчет еды обещал? – она привстала на локте, поморщилась от боли.

Берендей фыркнул, поднялся:

– Я еще ничего не обещал. Может, эти двое уже съели всё до нас…

Ярослава насторожилась – прислушалась:

– А где они?

– Пошли проверять второе упоминание о Велесовой книге. Не вставай пока, я принесу.

Ярослава кивнула, снова опустилась на подушку и прикрыла глаза.

Берендей вышел из комнаты, прошел по коридору на кухню. На столе по-прежнему лежала шкатулка, у раковины сохла вымытая кастрюля. Он заглянул в холодильник, нашел хлеб в пакете, колбасу, сыр и масло, немного овощей.

Дверь скрипнула, на пороге появилась укутанная в простыню на манер плащ-палатки Ярослава.

– Ну что, какие успехи? – она окинула взглядом приготовленные продукты. – Да, негусто у тебя. И какое-то всё… несъедобное.

– Ты приковыляла быстрее, чем я что-то нашел.

– Так скорее надо накормить больного человека, который изо всех сил выздоравливает.

Крепче подвязав углы простыни, она прошла к шкафчикам, нашла крупу.

– Вот это на гречку похоже. Это можно сделать быстро. – Она вытащила прозрачный пакет с крупой, весело подкинула его на ладони. И тут же вскрикнула, поморщившись от боли. Осторожно положила упаковку на стол.

Берендей прикинул, что это не быстро, и с сомнением, но все-таки кивнул.

– Только я не умею этой печкой пользоваться, – сообщила Ярослава и прищурилась, критически оглядывая черные вентили и конфорки.

– Я умею… Теоретически.

Он наполнил кастрюлю водой, поставил на плиту. Вынул из холодильника хлеб, сыр и масло. Ярослава с интересом наблюдала за ним.

– Откуда ты все это знаешь?.. И вообще, дух посоха – это что?

Берендей достал из сушилки крышки, прикинул, какая подойдет по диаметру, накрыл кастрюлю. Посмотрел на девушку строго и поправил:

– Не «что», а «кто».

– Ой, неужто обиделся? – Ярослава лукаво прищурилась, прислонилась бедром к столу и скрестила руки на груди.

Берендей в поисках соли распахивал дверцы шкафчика, двигал пакеты, жестяные и стеклянные банки. Наконец нашел в большом, закрепленном канцелярской скрепкой пакете. Посолил воду.

– Хочешь сказку? – спросил вместо ответа.

– Сказывай!

Она аккуратно, боком присела на краешек стула. Облокотилась на столешницу, продолжая изучать Берендея и наблюдать, как тот кашеварит, режет хлеб, мажет его маслом и укладывает сверху тонкие пластинки золотистого сыра. И на правах повара отправляет в рот то неформатный кусочек сыра, то отвалившуюся от буханки корочку хлеба. Не выдержав, Ярослава приподнялась. Стянула у него из-под руки бутерброд. Скептически осмотрев его, откусила.

– Вкусно!

Берендей вздохнул и принялся сооружать еще один.