Эйвинд лежал на узкой кровати и дремал. Говорить не хотелось, хотя грудь ныла от тревожного предчувствия, что этот визит в Стокхольму не принесет ему ничего хорошего.

-Да, еще слышал, в Гдыне неделю гуляет Ланг Ульманссон, вроде как привез он принца издалека и тот его щедро наградил. И Норман хвастал недавно в столице, что обошел тебя и взял все заказы у русов, потому что он – лучший, а ты потерял хватку и вообще потонул в поляцких болотах, потому что удача отвернулась от тебя. Я так зол! –взревел рыжий воин. – Гудрун, что там твои руны сказали? – обратился он зычно к темноте.

-Что ты ревёшь, тюлень? Дочь свою разбудишь! – проворчала из кухни вельва, завозилась и прошлепала в спальню мужчин.- Много чего руны сказали, да не все могу открыть, знаешь же.

Высокая худая женщина присела на край постели капитана и, поглаживая его руку, проговорила:

-Ветерок, ты должен поехать к отцу, нет, к конунгу. Какой он отец? –вздохнула Гудрун. – Этот чужеземец ведь к нему направлялся? Зря он такой путь проделал, не в наших морях его судьба, в песчаных… Но с тобой он связан, и нельзя тебе его бросать, помни! Будь осторожен там, следи за всеми, не иди на поводу у тех, кто будет тебя подначивать. Терпи! Иначе вильнет судьба не в ту сторону, трудно будет вернуться. Запомнил? Хорошо. Рыжий, ты от него не отходи, как всегда делал, держи ухо востро. Девушку вашу здесь оставьте, нечего ей во дворце делать, за нас переживать не нужно, поняли?

Гудрун поднялась, и уже стоя у перегородки, как бы нехотя, добавила:

- Парня этого…тоже берегите…Если что – везите сюда, помогу…И, Ветерок…Никому ничего не обещай! Ни врагу, ни другу, и уж совсем –конунгу. Молчи, пусть думаю сами, что ты решил. Из твоих уст не должно вылететь ни слова. Эйрик! – погрозила пальцем старшему и ушла.

Эйрик сжал кулак.

-Вот всегда она так: напустит туману, а толком и не скажет ничего!

Эйвинд улыбнулся одними губами, отвернулся к стене. Эйрик покряхтел и тоже угомонился. В доме наступила тишина.

Гудрун молилась молча о своих мальчиках, залетном незнакомце, упустившем шанс конунге и просила Одина для них испытаний по плечу, не больше.

Парни отплыли через день, на одном когге, без сопровождения. Миколу Эйрик взял с собой. Остальным было сказано готовиться к зиме, помочь Гудрун и Эйрин и ждать вестей. За старшего в деревне остался Орм. О времени возвращения –ни слова.

И потекли дни привыкания к новому месту и жизни с незнакомыми людьми.

Гудрун была молчалива, аккуратна, требовательна, но первое время с разговорами не приставала, учила обращению с печью, водила с собой в лес, к морю - знакомила с соседями и окрестностями. У неё был устоявшийся распорядок: ранний подъём, уход за скотиной, готовка, прогулка по соседям или окрестностям, рукоделие, сон.

Ирина не сразу «врубилась», что говорят они с хозяйкой дома на уже привычном ей наречии юга, а когда услышала беседу Гудрун с молоденькой белесой девочкой из дома с другого края этого хутора(?), осознала.

- Гудрун (так велела называть ее хозяйка), вы знаете мой язык?

- Ой, а я ждала, когда же ты спросишь – отозвалась старуха.- Знаю немного, тут разные люди бывали, кого лечила, кто зиму пережидал…Тебе надо учить язык нордов и местных куршей: ближние жемайты его тоже понимают.

«Учить иностранный? В моем возрасте? Каком? Ой, о чем я думаю! Надо-значит надо! Тогда записывать бы…Бумага, ручка..Есть?»- заметались мысли и Ирина обратилась к ведьме:

-Гудрун, мне бы тогда записывать надо, я ж не сразу запомнить смогу. Можно купить бумагу и – «что там раньше, перо?» - чернила?

Хозяйка прикрыла глаза и через минуту ответила:

- Орм должен пойти в Кауну, отвезти на продажу мед, сушеную ягоду, вяленую рыбу..Неважно. Накажешь ему, что нужно.

- У меня есть немного денег, и я могла бы …- начала было Ирина.

Старуха осадила ее:

- Когда нужно будет твое слово, я спрошу, не волнуйся. Раз говорю - слушай и исполняй.

Валиева просто пожала плечами. В прошлой жизни ей очень повезло со свекровью в обоих браках: в первом они жили далеко друг от друга, встречались крайне редко, во втором ее просто не было (умерла). Так что унижений или неприятия со стороны матерей мужа она избежала, а в целом пожилых людей Ирина уважала, помогала по мере сил, и как-то не случилось, чтобы ее отчитывали или ругали. Она вообще была неконфликтным человеком, вот получалось как-то не скандалить, не нарываться на осуждение, упреки и прочее. Терпимость или мягкотелость? Неважно, если так можно сохранить худой мир, что лучше доброй ссоры. Поэтому смолчала: от неё не убудет.

Несмотря на некую жесткость в суждениях и поведении Гудрун, попаданке было комфортно. Уже на второй день их совместной жизни Ирина, без указаний хозяйки выполняла привычную работу: собрать яйца, накормить птицу, убрать за скотиной, наносить воды…Она всего лишь подсмотрела за Гудрун: где что лежит, чего и сколько кому дать, куда поставить или положить. Ничего особенного, но старуха отметила и, поджав губы, одобрительно сказала за ужином:

-Не ожидала, что ты не белоручка, и ловкая, как будто не первый раз по хозяйству управляешься. Небось, раз такое дело, и с иглой дружишь? – Ирина спокойно кивнула. – Тогда хорошо! Зима у нас не так, чтобы долгая, но занятие необходимо, чтобы дурные мысли не мешали ее пережить. Как рукоделишь?

Ирина не стала жаться и рассказала о том, что умеет. Гудрун не очень поверила, по глазам было видно, но не потребовала демонстрации навыков. И то правда-как тут скроешь вранье, если всё на виду?

- Прясть не умею, совсем. Обычно мне соседки пожилые шерсть в пряжу производили, а я уже дальше.

-Не беда, у нас все умеют, а вот вязать красиво – нет, все по простому. Ежели ты мастерица, как говоришь, тебя тут примут быстрее. Ладно, давай спать. Орм завтра в город пойдет, решила, что надо?

***

Погода стала портиться, зарядили дожди и на прогулки женщины ходить перестали. Месить грязь и мокрый песок - радости мало, поэтому Ирина засела за составление разговорника на нордском, куршском, а заодно и начала записывать песни, рецепты, всякие штучки попаданские кириллицей, чтобы не забыть: вдруг появился страх, что однажды такое может случиться в отсутствие практики и перестройки мозгов на другой язык. Не хотелось бы такого!

Орм привез ей несколько стопок сероватой(недорогой) бумаги, бутылку чернил, букварь на куршском (редкость) и на нордском, с десяток заточенных уже гусиных перьев, набор железных спиц (!), штуку шерстяной ткани грязно-коричневого цвета для пошива зимних штанов и куртки и унты! Последним Ирина и обрадовалась, и огорчилась: она помнила, что в Прибалтике снега не ложиться много, жалко будет пачкать по слякоти натуральную замшу. Валенки бы с калошами или кирзу…

Гудрун, видя ее расстройство, поинтересовалась причиной. И долго ухмылялась неосведомленности чужачки.

- И снег лежит, и холод бывает. Попрошу Саулюса-скорняка подшить край тюленьей шкурой, и мокнуть не будут. Встанет лед, саамы обязательно придут по нему, в Рийгу не любят, а к нам хоть раз, но заглянут: курши их не бояться и не гонят, продают сушеную клюкву и другую ягоду, муку, льняные нитки, мед, орехи. Они ж как дети: в лесу да на берегах живут, а заготовок не делают, бродят за своими олешками с места на место, бьют морского зверя, не ростят ни зернышка..Эх, ну такие вот!

Ирина ничего не могла припомнить про саамов, кроме того, что сказала Гудрун и того, что это коренное население Северной Европы, Лапландия-их вроде, страна или регион …Ну, такие евро-чукчи, в меховых рубахах, на каяках или…да, не суть!

Про местных Гудрун говорила с некоторой нежностью и малой снисходительностью, а вот по жемайтов или чухонцев – с долей неприязни. Чем уж они ей досадили, Ирина выяснять не рискнула.

За короткое время, при условии незнания языка и постоянной хозяйственной деятельности, иномирянка все еще оставалась в неведении о месте, куда попала. Из того, что рассказал Эйвинд и отрывисто сообщала Гудрун, у Валиевой получилось следующее: Кляйпи-небольшое поселение на берегу восточной оконечности Куршской косы, проживают тут в основном рыбаки, а также моряки и речники Эйвинда. В поселении дальше по берегу есть трактир, лавка-сельпо, доки и пристань. Население около сотни человек, что считается по здешним меркам много.