Поначалу, одолеваемый ужасом и смутным чувством вины, колдун решил зарыть всю эту груду бледных корней, имевших столь жуткое и непристойное сходство с мертвой колдуньей. Он спрячет их подальше от собственного взора и взоров остальных, чтобы никто не заподозрил его в убийстве.

Спустя некоторое время, однако, колдун успокоился. Ему пришло в голову, что посторонние, даже увидев эти корни, сочтут их причудой природы, а вовсе не доказательством его преступления, ибо кто, кроме него, мог поручиться, что корень напоминает тело Сабины?

К тому же, рассудил колдун, корни эти наверняка обладают особой силой, и, возможно, из них выйдет непревзойденно крепкое зелье. Окончательно пересилив страх и отвращение, колдун наполнил ивовую корзину трепещущими фигурами с лиственными головками. Затем вернулся в хижину, видя в причудливом явлении лишь возможную выгоду и окончательно забыв о его зловещей природе, над которой на его месте задумался бы любой.

Черствого и упрямого колдуна не смутило обильное количество крови, которое выделилось из корней, когда он готовил их перед варкой. А богомерзкое яростное шипение, обильную пену и кипение дьявольского бульона Жиль приписал их силе. Он даже осмелился выбрать самый фигуристый корень и повесил его на стену рядом с другими корнями и травами, надеясь в будущем обращаться к нему за предсказаниями, как заведено у колдунов.

Новое зелье хорошо продавалось, и Жиль не стеснялся нахваливать покупателям его исключительную силу, способную пробудить страсть даже в мраморной груди и воспламенить мертвых.

В старой аверуанской легенде, которую я излагаю, говорится, что нечестивый и дерзкий колдун, не боявшийся ни Бога, ни дьявола, ни злобной ведьмы, осмелился накопать еще много белых, напоминавших женскую фигурку корней, что обращали пронзительные жалобные вопли к убывающей луне и извивались в его грубых руках, словно живые. И все до единого представляли собой миниатюрные копии мертвой Сабины от груди до пят. Говорят, Жиль наварил из них зелий впрок.

Впрочем, эти последние порции зелья ему не удалось сбыть с рук; и только малая часть первых была продана, ибо действие зелья оказалось поистине разрушительным. Всякого, кто выпивал его, – как мужчин, так и женщин – охватывало не могучее желание, а темная ярость, прискорбное сатанинское безумие, побуждавшее жестоко увечить и даже лишать жизни тех, чьей любви они добивались.

Зелье побуждало мужей набрасываться на жен, а девушек на юношей с ядовитыми речами и зверскими побоями. Один юный кавалер, придя на свидание, был встречен разъяренной женщиной, которая ногтями разодрала ему лицо в клочья. Брошенная любовница, задумавшая вернуть своего рыцаря, была жестоко убита тем, кто, пусть и был ей неверен, всегда отличался редкой кротостью.

Скандал, вызванный этими неприятными происшествиями, разгорелся такой, будто случилось нашествие демонов. Поначалу решили, что обезумевшие мужчины и женщины одержимы дьяволом. Когда стало известно, что все они употребляли любовное зелье, вину возложили на Жиля Гренье, которого церковный и светский суды обвинили теперь в колдовстве.

Стражники, что явились в хижину среди старого ивняка, узрели, как колдун что-то шепчет над котлом, где что-то клубилось и булькало, точно бурливый Флегетон. Они застали Жиля врасплох. Он не стал сопротивляться, однако удивился, узнав о печальных последствиях, к которым привело употребление зелья; обвинений в колдовстве колдун не подтвердил и не опроверг.

Уже приготовившись вместе с Жилем Гренье выйти из хижины, стражники услышали тонкий и резкий голосок, доносившийся из угла хижины, где колдун вывешивал на просушку связки сухих трав и прочие магические ингредиенты. Звук исходил от странного полузасушенного корешка, напоминавшего женскую фигурку от груди до пят и наполовину почерневшего от дыма, который валил из котла. Одному из стражников показалось, что он узнал голос Сабины. Стражники клялись, что голос промолвил: «Копайте на лугу, в самой гуще мандрагор».

Стражников до смерти перепугали как жуткий голос, так и сам корешок непристойной формы; все это они сочли происками Сатаны. Кроме того, они сомневались, разумно ли прислушаться к словам дьявольского оракула? Жиль, допрошенный с пристрастием, отказался давать объяснения; впрочем, его смятенный вид в конце концов заставил стражников обследовать лужайку под хижиной, где росли мандрагоры.

Вскопав землю при свете факела, они обнаружили множество заколдованных корешков, а под ними – разлагающийся женский труп, в котором еще можно было опознать Сабину. Провели расследование, и Жиля Гренье обвинили не только в колдовстве, но и в убийстве; его мигом признали виновным в обоих преступлениях, хотя он до последнего клялся, что не замышлял против жены дурного, а вынужден был защищаться от ее свирепой ярости. Жиля Гренье повесили вместе с другими убийцами, а тело сожгли на костре.

Меня, скромного писца и смиренного монаха бенедиктинского аббатства Перигон, настоятель Теофиль попросил записать историю странного зла, что свирепствует до сих пор и до сих пор не побеждено. И пока я пишу, зло, возможно, снова готовится выйти из укрытия и явить себя миру.

Мы, монахи аббатства Перигон, и те, кто слыхал об этом зле, едины во мнении, что его появление совпало с первым восходом алой кометы, которая все еще видна по ночам над безлунными холмами, как летучее гибельное пламя. Подобно растрепанным, развевающимся под ветром Геенны кудрям Сатаны, что спешит в этот мир, в начале лета комета взошла в созвездии Дракона; и ныне следует за Скорпионом в направлении лесов на западе. Некоторые утверждают, будто зло сошло с кометы, что без крыльев летит к земле сквозь звезды. И то сказать, до лета 1369-го, когда на небе появился этот алый губительный бич, ни о чем подобном в Аверуани слыхом не слыхивали.

Сдается мне, что зверь – порождение седьмого ада, мерзость, происходящая из кипящей пламенной жижи; ибо он не похож ни на земных зверей, ни на создания воздуха и воды. И комета вполне может быть огненной его колесницей.

Именно мне, за мои грехи и пороки, суждено было первым узреть зверя. Воистину, это было предостережение о путях, ведущих к погибели, ибо в тот день я нарушил правило святого Бенедикта не принимать пищу во время однодневных трудов за пределами монастыря. Передав послание Теофиля славному аббату Святой Зиновии, я решил задержаться, хотя должен был вернуться до вечерни. И помимо еды, вкусил я с добрыми монахами выдержанного белого вина Зиновии. Так стоит ли удивляться, что, совершив подобные непотребства, я встретил в лесах за аббатством это безымянное порождение ночных ужасов?

День догорел, угаснув в неведении; безлунный летний вечер сменился тихой и навевающей ужас тьмой прежде, чем я добрался до задней двери аббатства. В страхе спешил я по лесной тропе мимо узловатых дубов и их черных, как глубокие ямы, теней. Узрев меж древних ветвей, как мстительно струится с небес свет новой кометы, который словно преследовал меня, я почувствовал, что согревающее тепло доброго вина улетучилось, и горько пожалел об опоздании. Ибо знал, что комета предвещает беду, смерть и приход Сатаны.

Шагая меж древних дубов, что растут прямо за аббатством, я заметил свет в окне и воспрял духом. Но, подойдя ближе, понял, что свет исходит из-под низко висящей ветки рядом с тропой; он беспокойно мерцал и совсем не походил на честный свет лампады, фонаря или свечи и вдобавок постоянно менялся: то бледнел, как огонь святого Эльма, то багровел, как свежепролитая кровь, то зеленел, как ядовитые лунные испарения.

Затем с неописуемым ужасом я узрел тварь, к которой свет льнул, словно нечестивый нимб; свет двигался вслед за тварью, освещая черное чудище с головой и конечностями, не принадлежащими творению Божьему. Чудище было высотой с крупного мужчину, стояло прямо, раскачиваясь, точно гигантская змея, и извиваясь всем телом, как будто в нем не было костей. Круглая черная голова, без ушей и волос, на длинной змеиной шее тянулась вперед; маленькие, низко посаженные на безносом лице глазки без век, горевшие, будто уголья в колдовской жаровне, располагались прямо над острыми и поблескивающими зубами летучей мыши.