Старая и хромая женщина, работавшая в юности клоунессой, предложила, поднеся ко рту губную гармошку:

— Давайте, ребятки, сбацаем то, чем Вася прославился.

— А чем он прославился? — спросил страдающий 6ронхиальной астмой трубач.

— Ты что, не видел его по телевизору?!

И грянул сборный оркестр вместо похоронного марша другую мелодию, радостную:

Все блины — символы солнца и бессмертия — были съедены, вся водка выпита. Друзья покойного разошлись, приговаривая:

— Вот и наше поколение начало выкашивать. Скоро, скоро наш черед… Ну и хорошо, жить стало невмоготу…

Катюшка на цыпочках пробралась в опустевшую комнату, тронула пальчиком кнопки аккордеона, но инструмент не отозвался: воздух из него был выпущен.

Лида несмело спросила:

— Юль, а это ничего будет, если Катьку в музыкальную школу отдать, по классу… вот этого?

— Я думаю, это будет правильно, — твердо сказала Юля. — Василий Павлович одобрил бы.

— Вот и я думаю, — приободрилась Лидия. — Не пропадать же такой дорогой вещи!

К ним подошел, шатаясь, пьяненький Боря:

— А че ты разрешения у нее просишь? Комната теперь, по всем правилам, наша. И все, что в комнате, наше. Отгуляем девять дней, сорок дней, а там и заселимся.

— Вот я те щас отгуляю! Гебе только бы повод найти! — ругнулась Лида и отвесила мужу неслабый подзатыльник. Но губы ее сами собой растягивались в довольной улыбке, которую, несмотря на траур, невозможно было скрыть.

Блины — символ солнца и бессмертия. И когда один из людей уходит, другие все-таки остаются жить…

А если уж ты живешь, то неплохо бы разобраться, что к чему в твоем существовании. С этой целью Квентин Джефферсон снова приехал в Россию.

Разбираться в смысле жизни лучше самому, без помощников, а потому он не взял с собой Саммюэля Флинта, хотя управляющий умолял об этом чуть ли не на коленях.

А когда хозяин все таки отказал, Флинт впервые в жизни позволил свое рассердиться, топнул ногой и по-пиратски сплюнул:

— Блин, сэр!

Он успел изрядно поднатореть в русском языке. Октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…

Он сам не до конца понимал, чего хочет.

Не то — швырнуть изменнице в лицо золотые часики, которые он так бережно пронес через множество приключений, повернуться и гордо уйти восвояси.

Не то — просить прощения. За что? Не важно. Может, просто за свою собственную нелепость, за то, что он уродился таким вот кентавром — голова человеческая, зато лошадиная задница, черт ее подери!

То он ненавидел Джулию: как она вообще посмела встретиться на его жизненном пути и смутить его покой!

То — благодарил судьбу за эту встречу, без которой он, возможно, вообще не узнал бы, что такое настоящая любовь.

Двойственный Кентавр — и двойственная Джулия-Близнец. Дважды два — сколько это будет? Бесчисленное множество вариантов, оказывается.

Промышленник, знающий цену точному счету, вдруг почувствовал себя профаном в простой арифметике. Ученик начальной школы справился бы лучше. По ученики начальной школы еще не знают любви и измен, им проще…

Лишь одно Квентин Джефферсон знал наверняка: он не станет связываться с мисс Синичкиной ни но пейджерной связи, ни по телефону.

Он непременно должен встретиться с ней лично и, прежде чем принять окончательное решение, заглянуть ей в глаза. Для этого, собственно, и приехал, позвонить можно было и из Америки.

Желательно, конечно, застать ее врасплох, чтобы не успела подготовиться к встрече. А то, кто знает, возможно, что при ее артистизме даже «зеркало души» можно подделать, если готовиться к встрече заранее.

Тпру, лошадка! Очнитесь, Квентин Джефферсон! Что за самонадеянность!

С чего вы взяли, дорогой сэр, что она захочет что-то подделывать, к чему-то готовиться и вообще видеться с вами? У нее данным — давно другой мужчина, да, скорее всего, и не один. Может, она и имени вашего не вспомнит?

Что ж, это дополнительный мотив для того, чтобы подкрасться неожиданно. Ошарашить, выбить из колеи — а заодно и посмотреть, вспомнит или не вспомнит. И проследить за гаммой эмоций, сменяющихся на ее лице. Что это будет? Раскаянье? Презрение? Злость? Мольба? Или, не дай Бог, скука?

На ее лице… ее лице… таком прекрасном. Или таком ненавистном? Каково расстояние от любви до ненависти? Задачка для начальной школы. Взрослому человеку она не под силу. Особенно если он влюблен.

Может, Флинт не так уж и не прав: порой действительно кажется, что Россия — страна дикарей. И многого тут приходится добиваться силой, иногда физической.

Раздобыть пропуск на телевидение оказалось, при его связях, делом плевым.

Однако вытрясти адрес Джулии у Андрея Васильевича никак не удавалось. Увидев элегантную одежду Квентина, услышав его иностранный акцент, руководитель редакции сразу решил для себя: «Ага, спрашивает мисс Синичкину. Как пить дать, ее коллега-журналист. Разузнал про увольнение из-за беременности, а это же колоссальный материал для обличительной передачи! Скандал скандалов. Конечно же он хочет на весь мир растрезвонить о том, как на нашем телевидении ущемляют права человека, да еще беременного! То есть беременной… человеки… Не важно. Главное — остаться в стороне, не быть замешанным. А значит — ни гугу».

— И вы не знаете, где она живет?

— Не имею ни малейшего представления.

— А здесь я могу ее застать? Когда мисс Синичкина бывает на работе?

— Никогда.

— Почему?

«Подлавливает, подлец. — Андрей Васильевич чувствовал себя Штирлицем, который не должен проболтаться. — Наверняка у него где-то диктофон припрятан, и наша беседа пишется».

— Не знаю.

— Вы ее начальник, и вы не знаете?

— Прогуливает, наверно.

— То есть — манкирует своими обязанностями? Почему же вы ее не уволите?

— Да я уже… То есть я хотел сказать: характер у меня такой, гуманный. Вот поэтому и не увольняю.

— Странно. Вы тут работаете или занимаетесь благотворительностью?

— Работаем. Но талантливым людям создаем особые, льготные условия. Мы их ценим и бережем. У нас… в том числе у меня лично… к талантам индивидуальный подход, понимаете ли. А Синичкина очень талантлива.

— Я знаю, — сказал Квентин.

«Ага! Он все знает и притворяется! Как бы погуще запудрить ему мозги?» — лихорадочно соображал трусливый начальник.

Квентин же прекрасно видел, как бегают у собеседника глазки, только не знал, в чем причина. А воспаленный любовью и ревностью мозг подбрасывал объяснение: у Юли тайная любовная связь с этим скользким моллюском.

Она, оказывается, еще и карьеристка! Путь к славе она прокладывает себе через постель! Но через чью постель. Было бы не так обидно, если бы хоть соперник оказался достойным…

Квентин, раззадоренный своими же собственными подозрениями, вскипел. Схватил Андрея Васильевича за лацканы пиджака, обильно посыпанные перхотью, и приподнял над полом.

— Адрес! — рявкнул он.

— Свидетели! Свидетели! — призывно завизжал несчастный. — Поглядите, меня убивают!

Этот визг разнесся по коридорам студии, и масса людей ринулась к его кабинету. Анонс оказался заманчивым: многие были рады поглядеть на убийство начальника. Наверное, если бы на это зрелище пускали по билетам, люди охотно покупали бы их даже с рук с большой переплатой.

Как же они были разочарованы, когда, толпой вломившись в кабинет, застали там вполне благопристойную картину: вежливый иностранец, прощаясь, чинно пожимал Андрею Васильевичу руку. Тот, правда, при этом болезненно морщился, но ведь сила рукопожатия не оговорена юриспруденцией!