Хотя сефардский еврей из Амстердама Барух Спиноза (1632-1677) принадлежит хронологически к эпохе Средневековья, дух его творчества настолько современен, что многие испытывают соблазн отсчитывать новый период в истории мысли со времени появления его трудов. Помимо прочих соображений их, однако, удерживает от этого факт, что судьба Спинозы сложилась скорее на типически средневековый, нежели современный лад: в 23 года, будучи студентом Талмудической Академии, по окончании которой ему предстояло стать раввином, Спиноза был изгнан за свое свободомыслие из еврейской общины и предан анафеме.

Сам по себе этот эпизод из его биографии выявляет парадоксальную природу еврейского духа: будучи в корне своем свободолюбивым, родившись, по существу, как диссидентская реплика (имеется в виду идея единобожия) на утвержденную в мировом обществе языческую систему ценностей и догм; еще на страницах Библии освятив принцип неограниченного критицизма, этот дух нередко оказывается на поверку отнюдь не терпимым к новым проявлениям инакомыслия. Вспомним судьбу Иисуса из Назарета; или – историю с запрещением ранних трудов "Второго Моисея", Маймонида; или, наконец, – жизнь Спинозы, самого признанного из еврейских философов всех эпох. Этот парадокс, однако, объясним: ненависть к инакомыслию восходит либо к чувству высокомерия, либо – наоборот – к ощущению собственной уязвимости. В данном случае решительная неприязнь к диссидентству обусловлена физической слабостью еврейской общины, подозревавшей любую нетрадиционную идею, зарождавшуюся в его недрах, в потенции разрушительства.

Между тем – и тут наступает черед другого парадокса – казавшиеся разрушительно-революционными, эти идеи оказывались, в конечном счете, именно нетрадиционным оформлением или толкованием глубоко традиционной мудрости евреев, того комплекса библейских истин, поэтических символов и представлений о справедливости и праведности, которые определили особенности еврейского духа. Свидетельство тому – нижеследующие выдержки из писаний Спинозы, по духу своему истинного бунтаря и одновременно скрупулезного раввина.

Если б повелевать умами было так же легко, как и языками, то каждый царствовал бы спокойно, и не было бы никакого насильственного правления, ибо каждый жил бы, сообразуясь с нравом правящих, и только на основании их решения судил бы о том, что истинно или ложно, хорошо или дурно, справедливо или несправедливо. Но не может статься, чтобы ум неограниченно находился во власти другого. Из этого, следовательно, выходит, что то правление считается насильственным, которое посягает на умы, и что верховная власть, очевидно, совершает несправедливость по отношению к подданным и узурпирует их право, когда хочет предписать каждому, ч т о он должен принимать как истину или отвергать как ложь и какими мнениями, далее, ум каждого должен побуждаться к благоговению перед Богом; это ведь есть право каждого, которым никто, хотя бы он и желал этого, не может поступиться…

Итак, если никто не может поступиться своею свободою судить и мыслить о том, о чем он хочет, но каждый по величайшему праву природы есть господин своих мыслей, то отсюда следует, что в государстве никогда нельзя, не рискуя слишком плачевными последствиями, домогаться того, чтобы люди ничего не говорили иначе, как по предписанию верховных властей, ибо и самые опытные не умеют молчать. Это общий недостаток людей – доверять другим свои планы, хотя и нужно бы молчать; следовательно, то правительство будет самое насильническое, при котором отрицается свобода за каждым говорить то и учить тому, что он думает, и наоборот, то правительство будет самое умеренное, при котором эта самая свобода дается каждому…

Конечная цель заключается не в том, чтобы господствовать и держать людей в страхе, подчиняя их власти другого, но, наоборот, в том, чтобы каждого освободить от страха, дабы он жил в безопасности, насколько это возможно. Цель государства не в том, чтобы превращать людей из разумных существ в животных или автоматы, но, напротив, в том, чтобы их душа и тело отправляли свои функции, не подвергаясь опасности, а сами они пользовались свободным разумом. Следовательно, цель государства в действительности есть свобода.

Богословско-политический трактат, гл. 20

Всем известно, что Священное Писание есть слово Божие, указывающее людям на истинное блаженство, или на путь к спасению. Но на деле все выглядит иначе. Толпа, по-видимому, меньше всего заботится о том, чтобы жить по правилам Священного Писания, и мы видим, что почти все выдают свои измышления за слово Божие и стремятся только к тому, чтобы под предлогом религии принудить других думать заодно с ними… Не удивительно, что люди, дабы больше удивляться Писанию и почитать его, стараются так его изъяснить, чтобы оно казалось как можно больше противоречащим разуму и природе… Общее правило толкования Писания таково: не приписывать ему ничего такого, чего мы не усмотрели бы ясным образом из его истории.

Там же, гл. 7

Истинное счастье и блаженство каждого состоит именно в наслаждении благом, а не в том, что благом наслаждается лишь он один, -никто больше. Истинное счастье или блаженство не дано тому, кто считает себя блаженствующим потому, что другим живется не так хорошо, как ему. Радость, испытываемая при подобном блаженстве, уходит корнями в чувство зависти и в дурные качества сердца. Истинное счастье и блаженство человека состоит в мудрости и познании истины, а отнюдь не в том, что он мудрее остальных или что остальные не обладают истиной… Следовательно, когда Писание, убеждая евреев повиноваться закону, говорит, что Бог избрал их себе из прочих народов, что Он к ним близок, а к другим нет, что Он только им предписал справедливые законы, наконец, что Он, минуя прочие народы, только им объявил Себя и пр., – то оно исходит из представления людей, не знавших истинного блаженства. На деле они, конечно, были бы не менее счастливы, если бы Бог всех одинаково призвал к спасению; и Он был бы к ним не менее близок, если б Он был одинаково близок и к другим; законы стали бы от этого не менее справедливыми, а сами они – не менее мудрыми; наконец, евреи были бы обязаны почитать Бога не менее, если бы Бог одинаково одарил и все другие народы… Стало быть, еврейский народ избран Богом из других не в отношении разума и спокойствия духа, но в отношении общества и счастья, благодаря которому он достиг совершенства и удержал его в течение такого времени.